— Да, вычисти до блеска.
Гость улыбнулся и по-дружески похлопал слугу по плечу:
— Я вспомню о тебе в своих сегодняшних виршах.
Лицо лакея прояснило в улыбке.
— Как тебя звать? — спросил гость.
— Мартин, ваша милость, — ответил тот.
— Ладно, Мартин, но смотри, чтобы на моем клинке не было ни одной царапины.
Гость торопливо двинулся по лестнице. Из банкетного зала катились волны музыки и ароматов.
Перед резными дверями с позолотой он прищурился и на миг остановился, привыкая к свету сотен свечей, который преломлялся в бесчисленном количестве подвесок из хрусталя, рассеивался по залу удивительными вспышками. Сотни глаз с интересом уставились на пришельца. Кто-то подал знак, и музыка стихла…
— Мой дорогой Себастьян! — раздалось на весь зал.
Присутствующие расступились, давая дорогу бургомистру, Якубу Шольцу. Тот, раскрыв объятия, двинулся навстречу гостю.
— Мой дорогой Себастьян! А мы уже заждались! Вы, наверное, встретили в пути музу, и она не отпускала вас до сих пор.
— Действительно, мой пане, я встретил музу и не одну.
Улыбка бургомистра разом сникла.
— Вижу, она даже оставила о себе памятку, — встревоженно сказал он, — взгляните на свою руку… На левую…
Только теперь гость заметил, что чуть ниже плеча у него было разорван камзол, а рубашка под ним прилипла к телу. Кровь на темной ткани была незаметной.
— Пустое, — улыбнулся раненый.
— Лекаря! — воскликнул бургомистр, знаком приказывая Себастьяну сесть.
— Лекаря, лекаря! — подхватили присутствующие.
— Умоляю вас, мой пане, не беспокойтесь, — молвил гость, — со мной все в порядке. Я ничего не чувствовал до сих пор.
Но бургомистр его не слушал, он кивнул слугам.
Наконец в другом конце зала появился толстяк, которого все нетерпеливо подталкивали вперед. Тот еле удерживал равновесие.
— Быстрее, черт побери! — ругнулся бургомистр. — Быстрее!
— Святой Антоний, да, прошу, ваша милость. Если уж этот зал такой длинный, — задыхаясь, сказал несчастный лекарь. — Уже бегу, бегу! Что случилось? Плохое вино? Что-то в горле застряло? Рыбья кость? Вот я, ваша милость. Кашляйте, юноша, кашляйте, сейчас я ударю по спине…
— Где Доминик? — выкрикнул в толпу бургомистр.
— Пана Гепнера на балу нет, — ответил кто-то.
Тем временем лекарь вознамерился глянуть Себастьяну в рот.
— Болван, он ранен! — закричал Шольц.
— Ах! — воскликнул отчаянно толстяк. — Но я в первую очередь спасаю, когда кто-то перебрал с едой, не дай бог — подавился.
— Черт тебя возьми, ты лекарь или кто?
— Лекарь, ваша милость…
— Тогда делай свое дело! Останови для начала кровотечение!
— Слушаюсь…
С Себастьяна сняли камзол и левый рукав сорочки. Лекарь внимательно и испуганно присматривался к ране, неизвестно чего больше боясь — крови или бургомистра.
— Рана серьезная? — спросил Шольц.
— Нет, ваша милость…
— Мой пане, — сказал Себастьян, — мне неудобно оказаться тут в таком виде…
— Глупости, — перебил бургомистр, — мы слишком долго ждали вас, мой друг, чтобы теперь вот так вот отпустить…
— Принесите воды, — растерянно кивнул лекарь.
Просьба была мигом выполнена.
— Расскажите нам, дорогой Себастьян, что с вами случилось? — спросил Шольц.
Гость, как всегда в таких случаях, слегка наморщил лоб и на секунду задумался. Ему подали полный бокал и, сделав глоток, Себастьян начал свой рассказ:
Я спешил на бал прийти,
Все лиха-беды обойти,
Раньше всех сюда явиться,
Чтоб вам, мой пане, поклониться
И первый свой бокал поднять
Да славу Бахусу воздать,
Потешить вас своим стихом
Людей почтенных и… никчемных,
Хотя последних тут не бывает,
Но судьба разное посылает,
Про то подсказывает житие:
Вот неопределенность бытия.
Поэт на миг замолчал, чтобы сделать еще глоток да и подумать над продолжением. Зазвучали аплодисменты, глаза бургомистра заблестели, он был пылким поклонником поэзии.
— «Про неопределенность бытия», — повторил он, — клянусь, вы меня заинтриговали!
Себастьян поклонился, немного сморщившись от боли в плече. Через минуту он продолжил:
Так вот, я поспешил, но тут
Взял меня внезапно блуд,
Повел дорогою лихою,
Свел с неприятностью и бедою.
Готовых взяться за «дело»,
Грабителей с десяток,
Может и двадцать
Меня в темноте ждали,
Наживы легкой искали,
Не знали, видно, чем богат
Был я… Коли про то пытать,
Скажу — весь мой скарб
Я не отдам без борьбы.
Лишь серебром слова я богат,
И кому-нибудь его не взять…
— О, позор, позор мне! — вдруг воскликнул бургомистр. — «Лишь серебром слова»… Даю вам обещание, Себастьян, вы станете богатым настоящим серебром еще до наступления утра. Но продолжайте, продолжайте…
— Одну минутку, — умоляюще вмешался лекарь, — у меня нет даже чем перевязать рану, а это непременно надо сделать, ваша милость…
— Возможно, этот платочек понадобится для такой цели? — послышался чей-то бархатный голос.
— Благодарю, панно, — облегченно вздохнул лекарь.
Себастьян встретился взглядом с молодой очаровательной панною.
Он поклонился ей — не отводя глаз. Невмоготу было ему этого сделать. Его поэтической натуре она показалась богиней. Эти горящие глаза, нежные губы, слегка зардевшиеся щеки, темные, уложенные в затейливую прическу волосы… Поэт даже не сразу услышал, что бургомистр требует продолжения рассказа. Между собравшимися послышались смешки, и это привело Себастьяна в сознание.
— Простите, — сказал раненый, — просто рана заболела вдруг.
Бедняга лекарь упал на колени.
— Осторожно, болван, — грохнул бургомистр.
— Простите, ваша милость, — прошептал тот.
Себастьян кивнул головой, и все затихли. Через миг его голос снова завладел всеми присутствующими:
Успел, как видите, на праздник
Покорный ваш слуга… Упорно
Оборонялся он мечом
От тех грабителей никчемных.
И показал им без метаний
Урок занятий фехтованьем.
Тем временем лекарь перевязал рану, и поэт, под новую волну аплодисментов, поднялся на ноги, невольно ища глазами темноволосую красавицу. Она стояла неподалеку и также аплодировала ему. На ее устах сияла улыбка, за которую он готов был умереть. То сияние заполняло для него всю огромную залу, а хрустальные блики, что так сначала его ослепили, теперь казались лишь жалким мерцанием. В очередной раз поэта вернул в себя бургомистр:
— Браво, Себастьян, я не перестаю восхищаться вашим талантом, — говорил он, — но, впрочем, у меня к вам просьба.
— Да, пане, слушаю.
— Отныне всегда носите кольчугу.
— Непременно!
— К развлечениям, панове! — развеселившись воскликнул бургомистр. — Музыка!
А поэт тем временем снова погрузился в размышления.
— Мой друг, — перекликая первые аккорды, произнес Шольц, — у вас на устах еще одна поэзия?
— Действительно, ваша милость, всего несколько строк. Вот они:
Истории последний штрих
Еще не приведен.
Меж тем,
В долгу я перед ним —
Слуга внизу — прилежный холоп,
Умны глаза, светлый лоб,
Мой бескорыстно чистил меч
И плащ дорожный с моих плеч.
Все говорил про своего пана,
Мол, благодарность ему и почет
Сказал: «Не считает совсем гроши,
Все ими сыплет, хоть не просим,
Хоть милостям и нет причин»…
Имя его… — погодите — Мирон?.. Марко?..
— Мартин! — воскликнул бургомистр, — мой дорогой Мартин! Он так говорил? Вот преданная душа… Погодите, он же простой лакей… Надо будет поручить ему какую-то работу поважнее…
С этими словами они и раскланялись.
Бал пленил поэта, и Себастьян уже чувствовал себя его королем… Карман приятно оттягивало серебро, камзол приятно давил на плечи, даром что был испорчен дыркой от ножа, которую теперь не скрыла бы и искуснейшая швея. А красавица, что пленила его, закружила со всеми в веселом вихре. И цвета ее платья слились с другими красками, а голос растаял в музыке и смехе.
Вино дурманило и все отдаляло, поэтому поэт его остерегся… Просвечивающие волны ее наряда, как во сне, то появлялись, то исчезали, словно призрак…
Мелодия кончилась. Наконец! Себастьян вдруг почувствовал, что мир плывет перед глазами. В голове кружилось. Возможно, рана серьезнее, чем то ему казалось? Глупости! Это другое…
Она стояла в красочном женском кругу, когда снова встретилась с ним взглядом, не отвела глаз, пока поэт не приблизился к щебечущему обществу, вызвав некоторое смятение бесцеремонным вторжением.
— Вы хотите прочитать нам вирши? — спросила одна из дам.
— Пани, я уже столько сегодня их прочитал, что, видимо, не смогу выжать из себя ни строки, — ответил Себастьян.
— О, как жаль…
— Если только…
— Что? — кокетливо переспросила дама.
— Если только стихи сами не родятся и не вырвутся жгучим потоком…
Дама засмеялась победно.
— Слово чести, Себастьян, вы меня пугаете, но я готова вас слушать.
— Милая пани, я поражен вашей бесстрашием, — молвил поэт, — но боюсь, из того потока на вас не упадет ни капли.
Ее лицо аж позеленело от злости. Она уже готова была уйти, бросив какое-то слово свысока, однако любопытство взяло верх. Бросила едким взглядом вокруг, надеясь усмотреть: где же соперница? Затем скривила губы в улыбку и осталась. Себастьяновы слова путались в голове, словно теряясь в тумане, стоявшем перед его глазами. Он сделал несколько шагов к красавице, поразившей его.
— Опрометчивый поступок, — тихо проронила она.
— Простите, видимо, ранение вызвало лихорадку, — так же тихо ответил Себастьян.
— Боюсь, что причины будет мало для оправдания последствий…