— У меня одно спасение, — едва слышно проговорил он, — единственное, на что я могу надеяться, — это на милость короля.
Шольц пристально посмотрел на курьера.
— Христоф, ее жизнь будет в твоих руках…
Курьер поклонился и приготовился слушать дальше.
— Король направляется в Острог, возможно, уже на полпути… Прибудешь туда, от моего имени добьешься аудиенции и передашь мою мольбу спасти это невинное существо.
— Что ж, — тяжело вздохнул курьер, — я могу отправиться хоть сейчас, чтобы не терять времени.
— Постой, — сказал Шольц, — мы еще должны как следует спрятать моего ребенка тут, во Львове, чтобы епископ не учинил судилище самочинно…
Слуга, что вошел в покои, перебил его:
— Пан лекарь просит принять.
Шольц вскочил с кровати и, сжав кулаки, закричал:
— Давай сюда сукина сына!..
— Вам не на пользу так кричать, мой пане, — сказал спокойно Доминик, входя в покои.
— Не на пользу, говоришь? Ах ты ублюдок! Сейчас я тебе покажу «пользу»!
С этими словами Шольц двинулся навстречу лекарю и изо всех сил вцепился ему в глотку. Доминик не сдвинулся с места, так словно его не душили, а обнимали на радостях.
— Отвечай, что ты делал этой ночью на кладбище, ирод?
Лекарь побледнел, но ответил спокойным, слегка сдавленным голосом:
— Раскапывал могилу, как вы, возможно, заметили.
— А моя дочь?
— Кто, простите?
— Ляна. Что она делала рядом с тобой?
Новый приступ кашля заставил Шольца отпустить горло лекаря и вернуться на свою кровать.
— Черт бы тебя побрал! — простонал он уже оттуда. — Ее за это обвинили в колдовстве!
Теперь уже лекарю пришлось искать руками опору, хотя никто его больше не душил.
— Послушай меня, шарлатан, — перешел к угрозам Шольц, — если тебя не отправит на тот свет инквизиция, я собственноручно сдеру с тебя живьем шкуру! Понял?
Доминик не слушал. Он молча кланялся, не протестуя и не оправдываясь.
— Не стоит медлить, — сказал Христоф, осторожно прервав брань Шольца.
Тот, тяжело дыша, поднялся на ноги. Обхватив голову руками, словно пытаясь втиснуть внутрь мысли, которые оттуда расползались, он едва слышно молвил:
— Лучшее место, где можно спрятать девушку, — Высокий Замок… Надо предупредить коменданта…
— С вашего позволения, мой пане, — сказал Христоф, — я соберу городских гайдуков.
— Они уже долго слоняются без работы, — сказал Шольц, — даже не знаю, где их нечистый носит.
— Я найду их…
Бургомистр сел за стол и принялся писать. Курьер тем временем приблизился к полуживому лекарю и тихо проговорил:
— Вы ловко фехтуете?
— Мечом не хуже, чем ланцетом, — горячо отозвался тот.
— Мне понадобятся ваши услуги. Девушка сейчас в городе?
— В моем доме.
— Будьте готовы отдать за нее жизнь.
— Излишне про это говорить.
— Не отходите от нее ни на шаг, а как только увидите внизу, возле вашего дома, карету, проведите ее туда. До встречи.
— Благослови вас боже.
Лекарь тихо вышел из комнаты, бесшумно закрыв за собой двери. Чуть позже из дома бургомистра вышел Христоф, а вслед за ним — посланник в Высокий Замок. Все трое разошлись в разные стороны, так что даже внимательнейший наблюдатель не смог бы и подумать, что их объединяла одна общая цель.
Глава V
Пан Бень и понятия не имел, какое важное дело ему поручили. В конце концов, если бы он и знал, что был единственным, кто подвернулся под руку бургомистру, то навряд ли утешился бы с того. Он направлялся к Высокому Замку делать очередную перепись имущества крепости. А еще нес в кожаной сумке свернутый и запечатанный свиток для бурграфа, что его тот должен был получить в собственные руки. Иначе Якуб Шольц обещал все ужасы ада…
Пан Бень был глубоко обижен таким лишним напоминанием про его обязанности. Однако адские картины, нарисованные осатанелым бургомистром, гнали его вперед, заставляя миновать все корчмы и заезды. И даже всемогущий винный дух, что доносился оттуда, не мог его остановить. Корчмари, что встречали его широкими улыбками и раскрытыми объятиями, через миг провожали Беня гримасами удивления. Они не узнавали в своем частом посетителе того, кто прошел мимо них, даже не поздоровавшись.
За Краковскими воротами он окликнул возницу и тяжело грохнулся в бричку. Следует отметить, что с широтой души и сердца пана Беня могли сравниться только ширина его плеч и размеры брюха. Поэтому когда он умостил свои добродетели в бричку, она заскрипела так жалостливо, что конь удивленно насторожил уши, предчувствуя недоброе. Предчувствие несчастного животного оправдались, как только возница, сплюнув, воскликнул: «но».
Бричка медленно прокатилась Старым Рынком, миновала костел Иоанна Крестителя и, так же едва двигаясь, объехала Лысую Гору. Высокий Замок мрачно выглядывал своими стенами и башнями из-за густого смешанного леса, что обволакивал его подножие.
Дорога стремительно направилась в гору, и бедной кляче пришлось туго. Она хрипела и мотала головой, время от времени спотыкаясь о коварные камни. Встревоженный возница соскочил на землю и взялся толкать бричку сзади. Пан Бень оказался в очень неудобном положении. Он не мог вылезти вслед за возницей, потому что тогда брюхо потянуло бы его вниз и он скатился бы, как большой валун. С другой стороны, из-за своей доброты, он слезно жалел взмыленную лошадку.
Замковая стража еще издалека услышала о приближении экипажа. Когда титаническими усилиями всем троим удалось взобраться на вершину, несколько вооруженных драбов (наемных пехотинцев) вышли им навстречу. Сморенная кляча повалилась всем телом на землю, рядом с ней распластался возница, проклиная все на свете, а прежде всех — зажиревший магистрат.
Пан Бень осторожно вылез из брички и, положив перед бедолагами тройную плату, решил их не беспокоить и пошел следом за драбами. Те провели посланника через главные ворота во двор замка, что утопал в грязи, создавая рай для свиней. Те могли хлюпаться почти всюду, кроме тех мест, где для людей были проложены доски: от ворот до дома бурграфа, оттуда до пекарни и до колодца.
Из пекарни доносился запах свежего хлеба и слышалась людская суета. Зато в доме бурграфа, ясновельможного пана Сильвестра Белоскорского, было тихо, как в могильной яме.
Один из драбов постучал в двери. Было слышно, как эхо блуждает по стенам, окнам, доносится до каждой комнаты и, наконец, достигнув крыши, умолкает. Когда двери приоткрылись, на пороге стоял маленький остроносый дедок, деловито упершись в бока руками.
— Чего надо? — быстро прошамкал он.
— К его светлости, — коротко объяснил драб, указав на Беня.
Дедок смерил посланника быстрым взглядом и, прищурив глаз, сказал:
— Так, так… А, это вы? Узнаю. Идите за мной.
— Вы к нам с тем же, что и всегда? — на ходу переспросил дедок.
— Да, поскольку его величество возложил такие обязанности на львовский магистрат, мы должны каждый год делать то же самое…
— Вы только с этим? — допытывался старец.
— Еще кое-что лично для бурграфа, — ответил Бень.
— Ага, я так и подумал, что вы не просто так заявились на две декады раньше, — с беззубой улыбкой подмигнул дедок.
Мысленно пан Бень отдал должное наблюдательности слуги, которого едва помнил.
Из-за потемневших дверей слышался голос бурграфа.
— У пана аудиенция? — спросил Бень, тяжело дыша после прогулки по лестнице.
— Не волнуйтесь, — промолвил дедок, — я никого не впускал, следовательно у пана бурграфа одно из наших привидений.
— Привидений? — не понял Бень.
— Да, они имеют довольно плохую манеру появляться без предупреждения.
— То есть… духи?..
— Да, да. Разве вы до сих пор ни с кем не встречались?
— Слава богу, нет…
— Ну, тогда имеете такую возможность.
— Да что вы, господь с вами!
— Совсем от рук отбились. Появляются средь бела дня.
Дедок постучал, и голос коменданта пригласил его войти.
Пан Бень, боязливо крестясь, переступил порог и замер, не смея пошевелиться.
— А, пане Бень! — обрадовался бурграф. — Эй! И почему вы перекрестились? Прогнали моего друга… Хотя, если откровенно, то я сам это делаю, когда мне надоедает болтовня. Ха-ха! Тогда его как ветром сдувает.
Бень начал понемногу оправляться, склоняясь к мысли, что бурграф и его слуга за этот год совсем сошли с ума.
Подали обед, и это заставило его забыть про все ужасы, которые он пережил за полдня: бешеную морду бургомистра, выход на Замковую гору и, наконец, ощущение потустороннего мира, что превзошло все ужасы, до сих пор пережитые. Обед был на удивление вкусный, и пока пан Бень отдавал ему должное, бурграф внимательно перечитывал адресованное ему послание.
Сильвестр Белоскорский был среднего роста, крепкого телосложения, но уже в летах мужчина. Длинные седые волосы, как туман, спадали ему на плечи с высокого и морщинистого лба, под которым, прикрываясь дугами бровей, виднелась пара быстрых синих глаз. Шрам на левой щеке и сломанный нос выдавали в нем старого солдата, которому должность коменданта мощнейшей на Галичине крепости досталась совсем не даром. Над острым выбритым подбородком примостился широкий рот, всегда готовый растянуться в дружеской улыбке.
Он сосредоточенно читал, пока пан Бень поглощал пироги с капустой, запивая их пивом из здоровенной кружки.
— Ну, что, мой друг, вы готовы провести опись имущества его величества? — спросил бурграф, когда гость все умял и выпил.
— Конечно, — ответил пан Бень, вытирая губы, — это чудное пиво придало мне воодушевления.
— Только вчера привезли монахи. Наисвежайшее, — похвастался бурграф.
— Узнаю, узнаю, — довольно молвил толстяк, поглаживая брюхо, — бернардины?
— Бернардины, — ответил комендант, — а как вы угадали?
— Только они умеют сварить так, что одной кружкой не напьешься, — ответил Бень, — скажите, а его у вас много?
— Да хоть утопиться!
— Неужели?
— Ей-богу, не сойти мне с этого места!