— Вот если, к примеру, умереть, — философски разглагольствовал Бень, — то хотел бы себя утопить в пиве.
— Да ну! Бог с вами, Бень, вы же ни в одну бочку не влезете!
— Зато в мой живот поместится целых две! — захохотал Бень.
Между тем сметливый слуга принес еще одну кружку пенистого напитка, который гость так же, как и перед тем, за несколько мощных глотков отправил себе в желудок.
— Ну что, — сказал он после того веселым голосом, — а теперь к делу.
— Начнем с моего дома, который также является собственностью его величества, поскольку дан мне его милостью, — сказал бурграф.
— А может, с пушек и пороха? — почесывая затылок, спросил урядник.
— Успеем, пане Бень, успеем, — сказал комендант, — дайте себе покой.
— Так-то и так, — сказал тот и двинулся вслед за хозяином.
Они посчитали мебель и картины, сундуки и часы, что достались Белоскорскому от предыдущего бурграфа.
— А еще — два привидения, — добавил комендант. — Они живут в моем доме, но я не знаю где. Умерли, говорят, лет сорок назад…
Пан Бень вытаращил глаза, но в тот же миг появился слуга с пивом, и он лишь махнул рукой.
— Привидения, говорите? Так и запишу: «Двое душ умерших… Когда? Так… 1527 года Божьего от чумы…»
И шепотом добавил:
— Может, это не хозяин, а я с ума сошел? Пива бы пить меньше… А может, больше…
Далее они вышли из дома и двинулись к кухне. Пан Бень уже не мог идти прямо по кладкам, а месил сбоку грязь.
— Кучки, — обратил его внимание бурграф, — запишите, пан Бень, и их.
— Вправду, — сказал тот, — погодите-ка, я их посчитаю…
С этими словами пан Бень под громкий смех кухарок бросился бегать за свиньями, а поскольку те каждый раз разбегались кто куда, он частенько останавливался, почесывая пером в затылке.
— Или это так долго считать пару кучек? — смеялись кухарки — веселые женщины с распахнутыми и потными пазухами.
— Пару? — удивился Бень. — Да их тут двадцать, не меньше!
— Пусть будет двадцать, — окликнул бурграф. — Пишите, Бень, и идем на кухню.
— Записал! — ответил урядник и двинулся прямо к девушкам.
Те, лишенные мужского внимания, рады были и такому поклоннику. С веселым визгом стайка нимф вбежала в кухню. Даром что пузо заняло чуть ли не полкухни, благодаря своей щедрости пан Бень успевал привечать всех.
Много еще выпил и записал в тот день чиновник из магистрата. Когда он захрапел в конюшне, перечисляя лошадей, бурграф позвал к себе слугу и сказал:
— Скажи драбам, чтобы пана не трогали, но присматривали. Бьюсь об заклад, его и волы не перетянут в приличное место. И еще отправь посланника в ратушу, передай бургомистру, что я согласен и жду.
Тот молча кивнул и двинулся выполнять поручения…
А пан Бень мирно спал, улыбаясь, как ребенок.
«…А во дворе, — написал он, — свиней видимо-невидимо, бесчисленное количество… И все, как одна, хитрые, что сосчитать их нельзя. В погребе стоит бочка с капустой, еще одна — с квашеными яблоками, что их осталось сто с лишним штук, и бочка с рыбой…Только та была такая старая и вонючая, что считать я ее не смог. А еще девушки, что их было трое душ. У каждой — перси упругие и свежие, как молодые груши. А что в кухне было жарко, то я мог считая и ошибиться».
Глава VI
Служанка попросила разрешения зажечь еще одну свечу. Ляна подняла на нее усталые глаза и едва слышно спросила:
— Зачем, Вирця?
— Я не вижу ваших волос, пани, — объяснила девушка, — кажется, будто расчесываю саму темноту.
Хозяйка улыбнулась.
— Тогда зажги…
Служанка наклонила горящий подсвечник к другой, спящей свече, которую огонь мигом пробудил. Несколько капель воска, что падали на стол, девушка ловко поймала в ладонь и застывшими крошками положила под пламя.
— Не больно? — спросила пани.
— Да нет, — весело ответила Вирця, — печет недолго.
Темнота глубже забилась в уголки, и в комнате стало светлее.
Служанка положила на стол деревянный гребень и, откинув волосы девушке за плечи, спросила, готовить ли их ко сну.
— Нет, Вирця, — ответила Ляна — я же говорила, что не буду спать. Заплети косу…
Веселунья закусила розовую губку и снова взялась за работу.
— Ой, пани, — через минуту снова весело отозвалась она, — но, право, ничего не вижу…
Голос ее звучал, как весенний ручеек.
— Хватит, Вирцю, — вздохнула панна, — не до озорства мне. Плети…
Коса была заплетена. Она нежно касалась тонкой Ляниной шеи и сбегала дальше, поверх ее платья, что в темноте казалось серым, а однако было любимого белого цвета.
Панна поднялась, мелькнув грацией высокого, тонкого стана и упругой груди.
— Пан Гепнер в гостиной? — спросила она.
— За дверями, — озорно улыбнулась Вирця.
— Как я тебе? — Ляна поднесла свечу к лицу, на котором уже сияла улыбка.
— Вы очаровательны, — со всей искренностью ответила служанка.
— Лукавишь? — переспросила хозяйка, идя к дверям.
— Вот не сойти мне с этого места!
— Ну, смотри, — весело кивнула Ляна на прощание, удивляя Вирцю сменою настроения.
Доминик вскочил из-за стола, на котором лежали его сабля и кинжал.
— Успокойся, это я, — сказала Ляна, приближаясь к нему.
Гепнер вздохнул.
— Прости…
Лекарь добавил с печалью в голосе:
— Какая ты красивая сегодня…
— Говоришь, как в последний раз, — встревоженно сказала девушка.
— Да нет, что ты, — попытался улыбнуться Доминик, — тебе показалось, я лишь беспокоюсь. Епископ — мой давний враг… А в этот раз у него в руках все карты.
— Это из-за той ночи на кладбище?
Лекарь отвел взгляд.
— Извини, что втянул тебя в эту чертовщину.
— Все в порядке, — Ляна пыталась сказать это как могла бодрее тоном. — Так, к примеру, делают в Италии. Разве нет? Что, в конце концов, остается для настоящего изучения анатомии? Ты выполнил замечательный рисунок, который, может, когда-нибудь…
— Ляна, — перебил он утомленным и уже несколько нервным голосом.
— Я знаю, ты меня защитишь, — добавила девушка почти шепотом.
Она, игриво улыбнувшись, взяла в руки саблю Доминика, осторожно и неумело положив ее на ладони. Холодное лезвие блеснуло между ними и затрепетало, словно ртуть.
— Видишь, — сказала Ляна, — мы в безопасности, и нам ничто не угрожает…
Коснувшись легко клинка, она положила оружие на стол. Сабля тихонько звякнула и затихла, словно полная ревности соперница.
Желтый свет свечей окутал обоих, что замерли в объятиях. Он касался глаз, раскрывая спрятанные там тайны, выдававшие себя страстным и удивительным блеском.
— Почему же так сладко ощущается опасность? — шептала Ляна. — Пересыхает в горле, дрожат руки, но от этого хочется еще сильнее тебя обнять…
— Может, у вас горячка, панна? — через силу пошутил Доминик. — Надо подобрать лекарство…
Девичья улыбка растаяла на губах лекаря в легком соблазнительном поцелуе… В уголках нежных губ затаилась робкая страсть и едва слышные слова любви, которые постепенно сливались с дыханием…
Пламя одной из свечей тревожно всколыхнулось, и темные полосы резко пробежали по комнате. Свеча затрещала, но не угасла, словно пытаясь о чем-то предупредить.
— Что оно? — сказал Доминик.
— Пожалуй, мотылек попал в пламя, — ответила Ляна, — не тревожься.
Лекарь кинул взгляд на часы и процедил сквозь зубы:
— Долго он…
В тот же миг в двери кто-то громко постучал.
— Вот видишь, — сказала девушка, — это, наверное, тот пан.
— Без кареты? Странно…
Стук раздался еще сильнее. Лекарь взял со стола саблю и тихо подошел к дверям. С другой стороны слышалось небрежное шарканье ног и незнакомые приглушенные голоса. Он повернулся назад и быстро проговорил:
— Ляна, иди в свои покои!
— Доминик, а ты…
— Ради Бога! — он еле себя сдерживал. — Ты должна…
Лекарь обнял ее, не выпуская оружие из рук, а потом еще минутку подождал, пока она скроется.
В двери колотили вовсю, они уже затрещали — медлить было нечего. Гепнер достал ключ и, подкравшись, резко приоткрыл их. Замысел удался как нельзя лучше: в пространство комнаты влетело туловище того, кто имел неосторожность испытывать древесину на прочность. Лекарь взмахнул саблей и отделил голову от тела со всем присущим хирургам мастерством. Еще один из гостей, споткнувшись о труп, познал ту же процедуру. Зато остальные были значительно осмотрительнее. С блестящими хищными глазами двое ворвались в комнату и подступили к Гепнеру с обеих сторон. Это были обычные наемники в дырявых сорочках, латанных шароварах и никаких-таких сапогах. Чувствуя свое преимущество, головорезы не спешили, а осторожно крались, перебрасывая из руки в руку оружие.
Доминик решил атаковать первым. Толкнув огромный подсвечник на одного, он изо всех сил рубанул саблей другого, однако лезвие только сердито заскрежетало, встретив умелую защиту. Завязался отчаянный бой.
Наемники прекрасно знали свое дело, однако и Гепнер был не из изнеженных панычей, которые не отличали сабли от кухонного ножа. Раз за разом отбрасывая то одного, то второго, он наносил обоим чувствительные ран, сам при этом оставаясь почти невредимым.
Наконец, через некоторое время все трое сильно притомились. Противники все чаще промахивались и крушили мебель, задевали подсвечники или чиркали по стенам какие-то диковинные знаки. Поединок становился совершенно беспорядочным, превращаясь в обычную потасовку, в которой оружие играет уже второстепенную роль, уступив место кулакам, локтям и коленям.
Доминик стал чувствовать, что численное преимущество разбойников начало сказываться и выдерживать их натиск ему становится все труднее. Отбиваясь, он невольно отступал все дальше и дальше в глубину комнаты. Камзол его, окровавленный и изодранный, мало чем теперь отличался от лохмотьев разбойников. Последние же, окрыленные своим успехом, с удвоенным азартом атаковали упрямца, от которого никак не ожидали такого сопротивления.