— Приведи панну в чувство. И не давай больше смотреть. Такие картины не для нее.
Бедняга была напугана не меньше за свою хозяйку, но млеть и вскрикивать не имела права.
В глубине леса снова замигали огни. Присмотревшись, Христоф узнал замковых драбов и только в сердцах закусил губу. Так вот чего епископ спешил! Вот почему он так стремился получить хоть что-то из этой передряги. Еще бы немного, и сам бы он поплатился…
— Вы один живой? — коротко спросил офицер.
— Еще пани Ляна и ее служанка, — был утомленный ответ.
— Вы молодчина, Христоф, честное слово!
— К черту… Мертвых это не спасет…
Он несколько раз свистнул, но, не услышав в ответ знакомого ржания, раздраженно спросил:
— Лишний конь у вас найдется?
— Конечно, — с готовностью ответил драб и добавил: — Поедете с нами?
— Непременно, — сказал тот, — я дал слово довезти панну до Высокого Замка, и я его сдержу.
Глава VII
Здоровенный и черный как смоль нахальный ворон спокойно примостился на подоконнике и уже четверть часа бил своим мощным широким клювом горбушку хлеба. При этом почтенная птица не обращала внимания на комнату и хозяина, что, сидя за столом и положив голову на вытянутую руку, наблюдал за этим действом. Обоим, в конце концов, было безразлично… Только Себастьян мысленно отметил, что такой прожорливости он не наблюдал уже давно. Действительно, ворон отрывал иногда такие куски, что, несмотря на все усилия, никак не мог сомкнуть клюв.
Еще через четверть часа значительная часть куска исчезла в его ненасытном клюве. Тогда впервые за это время птица подняла голову и пристально, сквозь растворенное окно, вгляделась в комнату. Вдруг она уважительными шагами перешла с подоконника на стол и направилась к бокалу с вином.
— Что за чертовщина? — выругался хозяин, поднимая голову. Однако пернатый гость и дальше вел себя так, будто был невидимкой: вытянул шею и погрузил клюв в вино. Птица неспешно пила, отбрасывая назад свою большую голову и закрывая от удовольствия выпученные глаза. Когда вина уже осталось столько, что достать было нечего, она, недовольно клекоча, вернулась к незавершенной трапезе.
— Бесова птица… Если я только не спал, — проговорил Себастьян, заглядывая в бокал, в котором осталось не больше глотка.
Ворон, между тем, казалось, совсем насытился и принялся чистить клювом свое блестящее перо. Однако внезапный крик с улицы заставил его встрепенуться и замереть, прислушиваясь к нему вместе с Себастьяном.
— Пане поэт! — послышался юношеский голос. — Пане поэт, выгляните-ка!
Хозяин потянулся к окну и нетерпеливым движением согнал оттуда птицу. Та расправила свои большие крылья и, что-то на прощание каркнув, вылетела в окно.
Внизу, на улице, задрав вверх голову, стоял лакей бургомистра.
— Эй, парень! — крикнул ему Себастьян. — Заходи в дом.
Мартин — это был он — двинулся к подъезду. На лестнице они встретились, и поэт нетерпеливо схватил парня за плечи.
— Узнал? Говори!
— Узнал, пане, узнал, — ответил тот, — но не трясите так, потому что душа у меня одна…
— Хорошо, но не медли, говори.
Мартин перевел дыхание и деловито произнес:
— Эта пани Даманская, за чьим экипажем я бежал ночью словно бешеный, живет в предместье, в небольшом имении близ Лысой Горы. Ух!..
— Пани Даманская? — кисло переспросил Себастьян. — Так она замужем?
— За паном Даманским, — сочувственно ответил парень, — но, пане…
Мартин почему-то сник.
— Что?
— Пане, я назад бежал быстрее, чем за каретой, хоть, казалось, уже никого не догонял.
— Догоняли тебя? — криво усмехнулся Себастьян.
— Нет… Вы не поверите, но она вдруг на меня так глянула, что от того взгляда ноги сами меня понесли прочь подальше от поместья.
— Чего же ты на глаза лез?
— Да где! Святым Мартином клянусь, спрятался, как пропал…
Себастьян на миг задумался. Взгляд его бродил по старой деревянной лестнице, на которой он едва не сломал себе ноги, когда бежал навстречу лакею. Впрочем, такая сосредоточенная углубленность длилась лишь миг, не более. За тот миг наш герой все взвесил, оценил и принял решение. Лицо его посветлело и даже показалось беззаботным.
— И кто же этот пан Даманский? — спросил он у Мартина, который привел в порядок новую ливрею.
— Гм, — задумался Мартин, — сдается, лавочник… То бишь, нет… Начальник городской стражи, вот кто!
— Ах, черти и ад, — наморщив лоб, сказал Себастьян, — тот самый Даманский… Так-так… Ой, Мартин, какой ты щеголь!
— Да, пан, все благодаря вашим стихам, — искренне обрадовался парень.
— А Даманского — под три черта! Пойдем, Мартин, я угощу тебя вином, а ты еще раз мне все расскажешь…
— Охотно, пане…
— Брось, не такой я уж и пан, только то и имею, что немного голубой крови в жилах… А что, говоришь, пани Даманская?.. Взглядом тебя обожгла? Ха-ха… И меня также, только мне не бежать хотелось, а наоборот…
Они медленно поднимались под монотонное скрипение ступеней.
— Берегись, Мартин, лестница трухлявая, — послышалось где-то вверху.
Ведьмой была пани Даманская, вот о чем речь! Сердешный Мартин ни за что бы не поверил в ее портрет, описанный нами выше…
Пара ведьмовских очей еще долго мерещились ему в благословенную пору суток, отравляя тем самым все сладости сна.
В тот памятный для всех вечер Катерина Даманская совсем не чувствовала усталости. Она знала, что, выбиваясь из сил, за каретой бежит лакей бургомистра. И знала, почему… Ее это изрядно тешило, равно как и воспоминание про того пылкого поэта, чьи вирши она теперь с улыбкой повторяла.
Рядом сопел, склонив голову на грудь и изредка подрагивая, ее муж, хорошо известный всем бродягам и пьяницам Львова благодаря тому, какую работу выполнял в магистрате. Пары вина, вырываясь из его ноздрей и рта, делали воздух внутри кареты нестерпимым. Из-за этого пани Даманская должна была каждый раз после нескольких его мощных выдохов приоткрывать дверцы, высовывая наружу свой хорошенький носик.
Карета остановилась у ворот поместья, ожидая, пока заспанный сторож протелепает темной аллеей и впустит хозяев. Мартин тем временем ждал того же, притаившись за роскошным кустом жасмина, который так любила хозяйка. Маленькая веточка чуть-чуть треснула, и звук тот с такого расстояния не услышало бы ни одно живое существо… Но слуха пани Даманской он не избежал.
«Черт бы тебя побрал, — мысленно проговорила она, — уж лучше бы совсем не прятался…»
Мартину в тот же миг стало так плохо, что, чтобы не упасть в обморок, он вцепился зубами в ветку. Опамятовавшись, Катерина решила быть осторожнее с пожеланиями и медленно провела возле лица руками, словно выгоняя злость наружу. Мартин облегченно вздохнул, оставив на гладкой ветке невидимые следы. Екатерина, перегнувшись через спящего мужа, открыла дверцу с его стороны. Шелковая накидка тихо сползла с ее плеч и бесшумно покрыла сапоги начальника городской стражи. Над его спящей тушей возникли поистине божественные видения: стройный и грациозный стан неожиданно выгнулся из-под волны длинных волос и соблазнительно очертил непослушные грудь, что и сами рвались из плена.
Катерина выглянула из кареты и рысьими глазами сверкнула в ту сторону, где затаился Мартин. Последний похолодел от страха, ибо те глаза уставились прямо в него. «Увидела», — оборвалось внутри у парня.
— А ну, прочь из моего жасмина, — как можно мягче прошептала пани Даманская.
Однако на Мартина это подействовало, как укол раскаленной иглой. Безжалостно топча проклятый куст, он сорвался с места, и через миг даже чистокровный арабский скакун не рискнул бы потягаться с ним в скорости.
— О, moja droga…[1] — услышала рядом Катерина пьяное бормотание.
— А чтоб тебе… — женщина вовремя остановилась и, вырвавшись из его пьяных объятий, тихо, но твердо произнесла, резко взмахнув рукой:
— Иди прочь!
Начальник городской страже Ежи Даманский, протаранив своим тучным задом деликатные хрупкие дверцы, вылетел из кареты и зашуршал в кустах так, будто его угостил пинком библейский Самсон или мифический Полифем. Когда шуршание стихло, послышался приглушенный стон: «О-о-о-о… Ku-ku-ku-r-r-wa-a-a-a»…
Тем временем пани Даманская, уже больше не в состоянии сдерживать свой гнев, выпрыгнула легко, словно рысь, из кареты и двинулась к воротам. Сторожу, который, только прителепав, открыл их, она резко бросила:
— Поручаю этого болвана тебе. Он пьян, как чип…
Старый лях поклонился и, исподлобья глядя ей вслед, пробормотал, медленно разгибаясь:
— Говорил же я ему: «Не берите, пане, в жены русинку. Разве смирных полячек вам мало?» Как в воду глядел — ведьмы все до одной…
— Вытащим его из тех кустов, или пусть там и лежит? — промолвил, подойдя, кучер.
— Тяни, ґалаґане (головастик), потому что то твой пан.
— «Тяни, тяни»! А идите-ка только помогать, потому что я один не смогу.
— Может, волов пригнать?
— Не болтай.
— Надо было пани попросить…
— А что пани?
— Пальцами щелкнула бы и он сам бы полетел.
— Боже мой, правда…
Подняв гордо голову, Катерина Даманская шла темной аллеей. Шаги ее были быстрые и немного неуверенные. Казалось, она сдерживает себя, чтобы не полететь. В ее очаровательной головке одна за другой менялись мысли. Одни умирали, другие рождались, некоторые она душила в зародыше… Однако одна из них, рожденная не в голове, а возле сердца, пережила всех. Тихо притаившись где-то в уголке, она коварно ждала надлежащего момента. И вот этот момент настал. Катерина остановилась и резко, словно стремясь ее убрать, мотнула головой, прижавшись щекой к обнаженному плечу. Напрасно! Мысль не улетела в тартарары, она осталась, потому что этого подсознательно желала сама пани Даманская!.. Да! Волосы несколькими темными прядями упали на ее изможденное лицо. Какая-то первоначальная и дикая красота мелькнула в этот миг в ее пылких очах и слегка повлажневших от тяжелого дыхания устах. Она была побеждена той внезапной мыслью, но потому, что создала сама… Ведьма! Все демоны ада жили теперь в ее душе! А душа желала одного…