Последние капли вылились на землю, и ливень прекратился. Цветные огни проблесковых маячков вспыхивали в лужах и на мокром гравии. Густая мешанина звуков – голоса, крики, треск переговорных устройств, – окружавшая их, утихла, потому что стала им безразлична.
Прислонившись к открытой задней дверце «Скорой помощи», Сервас оглядывался вокруг и сомневался, что вслед за всем этим хаосом когда-нибудь наступит порядок. Леа стояла рядом с ним. Она слезла с носилок, которые ей любезно предоставили, и пила кофе, тоже поглядывая, как разворачивается операция.
– Мне сказали, что им удалось разыскать и вернуть всех лошадей, – сказала она.
Он не удержался от улыбки. Было очень забавно наблюдать, как бойцы RAID в тяжелом обмундировании и ботинках гонялись по парку за грациозными созданиями.
– Как ты себя чувствуешь?
– Слегка помятой…
Она посмотрела на него.
– Но, во всяком случае, все это позволило мне осознать одну вещь… – добавила она.
Сервас бросил на нее удивленный взгляд.
– …о том, что такое твое ремесло, – договорила она.
Он покачал головой:
– Да вовсе нет, просто этот день был не такой, как все остальные. Гораздо скучнее и рутиннее, чем обычно.
Поколебавшись, он взял ее за руку. Она не отдернула руки, перехватив дымящийся стаканчик с кофе другой рукой.
Неподалеку кто-то курил, но Сервас не уступил желанию достать пачку сигарет.
Он посмотрел на часы: 3 часа ночи. Потом поискал глазами Самиру и Венсана, чтобы сказать им, что они с Леа возвращаются, но не увидел их. Эстер Копельман уехала на машине «Скорой помощи» час назад, отнекиваясь и протестуя, что «все и так замечательно, спасибо». Она уже достаточно нагляделась на врачей: их показывали на каждом канале телевидения. Если их это не обеспокоит, она предпочла бы уехать на такси. Но их, видимо, это беспокоило.
– Знаешь, я приняла решение, – вдруг сказала Леа, стоявшая рядом с ним.
Он внимательно на нее посмотрел, слегка приподняв голову: она была чуть выше его ростом.
– По поводу чего?
– По поводу «Врачей без границ».
Горло ему сразу перекрыл цементный комок. В самое ухо застрекотало переговорное устройство, а мимо быстрым шагом прошел судья Ногаре с каким-то полицейским. Он изображал из себя дирижера оркестра и поминутно протирал стекла очков.
– Я думаю, ты его уже давно приняла? – сказал Мартен.
– Но…
Он силился сохранить хладнокровие, помимо воли перебирая, что может последовать за этим «но».
– Я изменила решение.
Он почувствовал, как забилось сердце, тряхнул головой и вдохнул побольше воздуха, прежде чем заговорить:
– Я должен попросить прощения за то, что не поддержал тебя. За то, что повел себя как эгоист, думая в первую очередь о себе. Я понимаю, как это важно для тебя. Ты должна туда поехать. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь упрекнула меня, что я тебя удержал.
Она взмахнула рукой, словно отстраняя его.
– Ты меня не понял. Я остаюсь не из-за тебя, Мартен. Вернее, не только из-за тебя, но и из-за меня самой, из-за Гюстава, а еще из-за нового члена семьи. Из-за нас четверых.
Он невольно нервно сглотнул:
– Ты о чем?
Она высвободила свою руку и положила руку Мартена себе на живот.
– Я беременна.
Он с недоверием на нее посмотрел.
– Я беременна, – повторила она.
С того самого времени, как они познакомились, идея родить ребенка у них ни разу не возникала. Леа было сорок шесть лет, ему пятьдесят два. Иногда он чувствовал себя слишком старым, чтобы воспитывать девятилетнего сына. А тут, надо же…
– Ты уверена?
Глупый вопрос, он и сам это понимал. Она кивнула.
– Какой срок?
– Пять недель.
Больше он ничего не сказал. Ребенок. Их ребенок… Он спросил себя, хочет ли он стать отцом в третий раз. Подняв голову, он увидел в небе пригоршню звезд, сверкавших в просвете между облаками. Как золотой песок. Широкая улыбка у него на лице стала еще шире.
– Почему ты улыбаешься? – спросила Леа, тоже улыбаясь.
Полицейский взглянул на часы. 7:30 утра. Ночь выдалась долгая. Однако небо за высокими окнами больницы начало светлеть. Он обернулся к медсестре.
– Он очнулся?
Она рукой сделала знак «да» и, не говоря ни слова, удалилась по коридору мимо пустых носилок, постукивая каблучками. Он дождался, пока силуэт в белом халате исчезнет в самом дальнем кабинете.
Потом поставил стаканчик с кофе на стул рядом с закрытой дверью, тихонько постучал, нажал ручку и вошел, не дожидаясь ответа.
В тускло освещенной палате слышался ритмичный шум аппарата искусственного дыхания и мониторов, похожий на сопение какого-то большого животного. Человек, лежавший на специализированной кровати, был интубирован. Район сонной артерии и лоб покрывали толстые повязки. Веки его были сомкнуты, и полицейский сначала решил, что он спит, но потом, когда глаза невероятной синевы вдруг открылись и взглянули на него, полицейский вздрогнул.
Синеглазый пациент – тот, кого солдаты называли «Лев», а спасатели «воскресили» в крайне сложной ситуации, благодаря дефибрилляторам и своим опытным рукам, – молча смотрел на него, и страж порядка с трудом выдержал этот взгляд, нервно сглотнув.
– Мой генерал, – робко начал он, – я хочу, чтобы вы знали, что здесь у вас ни в чем не будет недостатка. И в тюремной камере тоже. Если вам что-нибудь понадобится, позовите меня: я сижу в коридоре. Коллега, который сменит меня, тоже из наших, и он тоже о вас позаботится.
– Тебе как: дюрюм? – спросил Сами.
– Ясное дело. И без острого соуса… Ну так что, они тебя допрашивали?
Выразительное лицо Сами резко омрачилось.
– Да. Ну разве это не оскорбительно? Если человек ничего не сделал, если он честный, уважающий законы гражданин, с ним нельзя так обращаться…
Она оглядела пустой зал за их спинами, столы с перевернутыми стульями и посмотрела в свою тарелку.
– Мне кажется, что ты только что нарушил один из этих законов, – заметила она.
– Ты не клиентка, – ответил он, тряхнув головой и улыбнувшись. – Ты мой друг, великая Эстер Копельман, защитница правого дела и всех обездоленных.
– Скорее проигранных дел и восточной кухни, – возразила она.
Он от души рассмеялся своим заразительным смехом, но она была серьезна.
– Спасибо, – сказала она.
– За что? – удивился он. – На моем месте ты сделала бы то же самое, разве нет?
Он заметил, как увлажнились ее глаза.
– Копельман, я предпочитаю видеть тебя в гневе, сентиментальность тебе не идет.
Но он и сам почувствовал, что глаза наполняются слезами, и смущенно ретировался на кухню, чтобы она ничего не заметила.
– Благодарю вас, майор, что пришли с отчетом, – очень любезно сказала на следующее утро префект.
Она сидела на краю стола напротив него. А поскольку он расположился на стуле, который был намного ниже, ему приходилось приподнимать подбородок, чтобы смотреть на нее.
– Вы настоящая загадка, майор. Я все никак не могу решить, вы альфа или бета, хищник или травоядный. Однако все свидетельствует о первом варианте. Во всяком случае, вы не из тех бесполых всезнаек, которые в наше время стали нормой. Не из тех, что прячут за густой бородой полное облысение мозга, если можно так выразиться.
Она развела и снова скрестила ноги, и на секунду Мартен различил треугольничек белых кружев.
– Разве это так важно, кто я такой? – сказал он.
Она улыбнулась своей самой обворожительной и убедительной улыбкой и ответила:
– Для меня важно. По-прежнему никаких следов исчезнувших?
– Никаких.
Они перевернули весь замок вверх дном, пустили в ход собак и георадары, прорыли ходы разной длины и ширины, превратив замок генерала в настоящую кротовую нору. Безрезультатно.
– А что господа Лантене и Амбрелот?
– Они утверждают, что генерал солгал и никакой оплаченной охоты на самом деле не было. Судья хочет свести вместе разных участников событий, чтобы облегчить выяснение истины.
– Понимаю.
Как Понтий Пилат, Мишель Сен-Амон жестом показала, что она умывает руки.
– У вас звонит телефон, – сказал Сервас. – Полагаю, кто-то пытается до вас дозвониться.
– Он, а может, и она подождет. В такое время, несомненно, звонит мой муж.
– Гефест…
Она удивленно наморщила брови.
– Не в его привычках разжигать потухший огонь, – заметила она. – Но если вы намекаете на легенду, согласно которой Гефест, бог огня, был незадачливым мужем Афродиты, изменявшей ему направо и налево, то берегитесь, майор: я знаю мифологию и могу усмотреть в этом оскорбление… А вот если вы намекаете на красоту Афродиты, то я охотно приму это как комплимент.
Она рассмеялась и спрыгнула со стола, обдав Серваса свежим и пикантным ароматом духов.
– Я считала, что у всех сыщиков есть любовницы, – сказала она. – Но кажется, я ошибалась. Жаль. Я вас больше не задерживаю, майор.
Луч утреннего солнца, упав на кровать, ласкал лицо спящей Леа. Ее рыжие волосы блестели в идущем от окна свете, с полуоткрытых губ слетало таинственное дыхание. Мартен запечатлел этот образ в памяти, как те снимки, что наши родители и наши бабушки и дедушки нежно любили и хранили в заботливо отделанных шкатулках.
Женщина, которую он любит, спит рядом с ним. Она носит его ребенка.
Словно, просыпаясь, он понимал, что его разбудила красота этого мира. И был потрясен. А ведь еще совсем недавно он был полон болезненной печали. Хватило такой малости, чтобы перейти от растерянности к надежде, от слез к веселому смеху, от поражения к победе. Это как в теннисе: очко туда, очко сюда, и ты побеждаешь по очкам. Потому что возможно все. И всегда. Без ограничений, поставленных болезнью, страхом или смертью.
Он на миг подумал о том парне из леса, с которого все началось. Какой стала бы его жизнь, не выскочи он тогда под колеса автомобиля холодной октябрьской ночью? А потом эта мысль улетучилась, как и пришла, и он посмотрел на Леа.