М. В. Панов — социолингвист
Социологический подход к изучению языка издавна был присущ отечественной лингвистике. Достаточно вспомнить И. А. Бодуэна де Куртенэ с его идеей «горизонтального» (т. е. территориального) и «вертикального» (социального) членения языка, с его вниманием к социально ограниченным языковым образованиям. Продолжением и развитием идей И. А. Бодуэна де Куртенэ явились работы Е. Д. Поливанова, который, как известно, замышлял создание особой дисциплины — социологической лингвистики — и в развитие этой дисциплины опубликовал целую серию статей о социально обусловленных изменениях в русском языке послеоктябрьского периода, о социально-групповых диалектах, методологии анализа языковых фактов под социальным углом зрения и др. (см. об этом Крысин 1981).
По сути социолингвистическими являются и некоторые работы Л. П. Якубинского, А. М. Селищева, Б. А. Ларина, Г. О. Винокура, В. В. Виноградова, В. М. Жирмунского, Р. О. Шор, М. Н. Петерсона, М. М. Бахтина (обзор этих работ см. Баранникова 1970, Гухман 1972, Орлов 1969).
Этот ряд блестящих имен прошлого должен быть продолжен именем нашего современника — Михаила Викторовича Панова.
В его работах мы находим не только развитие и дальнейшую разработку идей предшественников, прежде всего И. А. Бодуэна де Куртенэ и Е. Д. Поливанова, но и новаторство в осмыслении языковых фактов в связи с социальными процессами и отношениями. Это новаторство проявилось в двух направлениях — в истолковании изменений, которые претерпел за последние десятилетия русский язык, и в разработке методики изучения современной речи, ее «социальной паспортизации». Первое направление, как это вполне очевидно, касается эволюции, развития языка, второе — его функционирования в обществе.
Что же нового внес М. В. Панов в диахроническую и синхроническую интерпретацию языковых явлений? Чтобы ответить на этот вопрос, остановимся кратко на характеристике разработанной М. В. Пановым теории антиномий языкового развития и предложенной им концепции массового обследования говорящих.
I
Мысль о связи развития языка с развитием общества давно стала в лингвистике общим местом, своего рода аксиомой: ясно, что, существуя в обществе, обслуживая его коммуникативные нужды, язык не может быть свободен от социальных влияний. В большинстве работ прошлого эта мысль так или иначе иллюстрировалась материалом, характеризовавшим развитие конкретных языков. Иначе говоря, «общее место», аксиома воплощалась в некоторый набор фактов. Однако никакой социально ориентированной теории языковой эволюции при этом не возникало: описание конкретных изменений, даже «привязанное» к определенным социальным сдвигам, сохраняло фактографичность, атомарность.
М. В. Панов предложил рассматривать эволюцию языка в русле основного закона диалектики — закона единства и борьбы противоположностей. В такой формулировке предложение выглядит тривиальным. Однако ученый убедительно показывает, что в языке указанный закон получает качественно своеобразное воплощение — в виде так называемых антиномий.
Важнейшие из антиномий следующие: антиномия говорящего и слушающего, системы и нормы, кода и текста, регулярности и экспрессивности. На каждом конкретном этапе развития языка антиномии разрешаются в пользу то одного, то другого из противоборствующих начал, что ведет к возникновению новых противоречий, и т. д. — окончательное разрешение антиномий невозможно (это означало бы, что язык остановился в своем развитии).
Так, конфликт говорящего и слушающего разрешается то в пользу первого, то в пользу второго: то в языке получает развитие «редуцированные» способы выражения — процесс, отражающий интересы говорящего, то, при других социальных условиях, начинают преобладать расчлененные формы и конструкции (что отвечает интересам слушающего). Например, в русском языке послеоктябрьского периода была сильна тенденция к сокращению наименований, к стяжению их в одно слово-аббревиатуру (этот процесс затронул и чисто бытовые формы речи: ср. отражение его в литературе 20‑х годов, например, в «Дневнике Кости Рябцева» Н. Огнева, «Республике ШКИД» А. Белых и Л. Пантелеева и др.[1] В современном языка наряду с аббревиатурами широко распространены расчлененные наименования типа инженер по технике безопасности, заместитель директора по кадрам, шагающий экскаватор и т. п., не сокращаемые до слоговых или инициальных аббревиатур.
Антиномия системы и нормы разрешается то в пользу системы — и тогда в узус допускаются формы, соответствующие системным возможностям языка, но противоречащие нормативной традиции, — то в пользу нормы, и тогда формы, разрешаемые системой, норма «отфильтровывает», оставляя в употреблении одни и запрещая другие. Например, в современном просторечии двувидовые глаголы подвергаются процессу имперфективации: от глаголов использовать, атаковать, мобилизовать, организовать и под. образуются формы использовывать, атаковывать, мобилизовывать, организовывать. Некоторые из этих форм (например, атаковывать, организовывать) допускаются в литературное употребление, однако в целом традиционная норма активно противится подобным инновациям (о нормативной оценке таких глагольных образований см., в частности, Обнорский 1935). Не исключена возможность, что в будущем, на следующих этапах развития русского языка имперфектные формы двувидовых глаголов (само образование которых не противоречит возможностям русской морфологической системы и свидетельствует о действии в языке тенденции к установлению одно-однозначных соответствий между формой языковой единицы и ее содержанием) войдут в литературное употребление, сделаются нормативными (подробнее об этом см. Мучник 1961, Русский язык… 1968, III, §68).
Характерная для современной морфологии экспансия флексии ‑а (‑я) в именительном падеже множественного числа существительных мужского рода, распространение ее на все более широкий круг этих существительных — пример разрешения конфликта между системой и нормой в пользу системы. Однако в разных сферах русского национального языка этот процесс реализуется с неодинаковой степенью полноты: для профессиональной речи формы на ‑а (‑я) естественны и органичны (ср. взвода́ в языке военных, пеленга́ — у моряков, супа́ и торта́ — у поваров и кондитеров и т. п.), не менее частотны они в просторечии, где возможны даже очередя́, площадя́ вместо очереди, площади, (т. е. экспансии флексии ‑а́ (‑я́) подвержены и существительные женского рода), а литературный язык, во-первых, тщательно фильтрует эти формы, пропуская в употребление одни и отсеивая другие, и, во-вторых, значительную часть уже допущенных в оборот форм ограничивает по сфере употребления (ср. словарные пометы типа «разг.», «прост.», «проф.», которыми снабжаются многие формы на ‑а́ (‑я́).
Антиномией кода и текста М. В. Панов обозначил противоречие между набором языковых единиц (фонем, морфем, слов) и текстом, который строится из этих единиц. Чем меньше набор единиц, тем длиннее должен быть текст, и наоборот. В развитии языка действуют две противоборствующие тенденции: к сокращению — и, значит, упрощению — кода (набора единиц, знаков) и к сокращению, т. е. упрощению, текста. Разрешается это противоречие то в пользу кода, то в пользу текста.
Известный пример сокращения набора знаков в современной русской лексике — постепенное вытеснение из речевого оборота слов шурин, деверь, золовка и появление на их месте описательных наименований брат жены, брат мужа, сестра мужа. В последнее время такому вытеснению стали подвергаться и некоторые другие термины непрямого родства: вместо тесть все чаще говорят отец жены, вместо свекровь — мать мужа, вместо свекор — отец мужа; заметим, однако, что слову теща, которое в русской культурно-речевой традиции осложнено множеством коннотативных связей, подобное вытеснение, по-видимому, не грозит.
Пример увеличения кода: заимствование иноязычных слов для обозначения понятий, которые по-русски могут быть названы только описательно: блюминг — вид прокатного стана, свитер — вязаная фуфайка, надеваемая через голову, круиз — морское путешествие и т. п. (см. об этом Крысин 1968, 26—30). Можно было бы в подобных случаях обойтись и без заимствований, не увеличивая число знаков словарного кода. В таком случае пришлось бы пойти на удлинение текста — из-за употребления описательных оборотов, обозначающих указанные понятия. Характерно, что в русском языке 20‑х годов преобладали описательные, «разъясняющие» наименования, что было вполне понятно и оправданно в условиях демократизации литературного языка, приобщения к нему широких масс людей, которые раньше не владели литературной нормой (увеличение словаря путем новых иноязычных заимствований означало бы для них еще одну трудность в освоении литературного языка). Русский язык наших дней (т. е. второй половины XX века) идет по пути достаточно интенсивного заимствования и освоения новых иноязычных слов. Особенно заметен этот процесс в специальных терминологиях, в профессиональной речи.
Действие антиномий кода и текста также небезразлично к тому, в какой языковой подсистеме, в какой речевой среде она проявляется. Как правило, эта антиномия разрешается в пользу кода (он увеличивается) в социально замкнутых коллективах говорящих: ср. парадигматически детализированный и разветвленный словарь в профессиональных жаргонах, установление одно-однозначных соответствий между означаемым и одноэлементным означающим в специальных терминологиях и искусственных языках. Напротив, в социально не замкнутых, «текучих» коллективах, где языковые привычки говорящих постоянно испытывают воздействие речевых особенностей других групп, вливающихся в состав носителей данной языковой подсистемы, код сокращается, зато текст испытывает тенденцию к удлинению. Это естественно: в речи людей, составляющих подобные текучие коллективы, сохраняются лишь знаки, общие для всех членов коллектива. С помощью этого набора знаков (слов, аффиксов и т. п.) передается любое содержательное сообщение, причем объединение различных знаков, необходимое для выражения тех или ин