Мадикен фыркает.
— Не-е, не может, и вообще, даже если бы мы с богом захотели, чтобы я надела новые сандалии, а мама не захотела, всё равно мне пришлось бы идти к майскому костру в этих паршивых старых ботинках.
На некоторое время Мадикен погружается в размышления. Она размышляет довольно долго и наконец заявляет:
— Но я в них не пойду!
Когда Лизабет понимает, что сестра задумала надеть сандалии вопреки маминому запрету, она так пугается и восхищается, что от затаённого смеха у неё начинает булькать в горле.
— Тыс ума сошла! А вообще-то ума у тебя и не было! говорит Лизабет.
Но Мадикен не боится. Ведь мама ни о чём не узнает. К её приходу Мадикен уже заснёт, а чистые, красивые, новые сандалии будут стоять на полу рядом с кроватью. Ничего страшного. не случится, если она наденет их сегодня.
К майскому костру с девочками идёт Альва. Она не знает о мамином запрете, И поэтому за калитку Юнибаккена Мадикен выходит в том самом наряде, в каком и представляла себя. Зелёная шёлковая шапочка, красный пиджачок и новые сандалии, да, действительно, на рыночный вал направляется Гордая Дева Юнибаккена, которой будет дивиться весь город!
На валу к их приходу уже черно от народа, и первым Мадикен замечает, конечно же, Аббэ, которого, по-видимому, не пригласили в хорошее общество, тем лучше для него. Потому что в таком пиджаке, в каком Аббэ сюда пришёл, в хорошее общество вообще-то не ходят. Пиджак Аббэ велик, зато удачно прикрывает сзади заплатки на брюках — в этом его единственное достоинство. Но Мадикен безразлично, как одет её друг. Она считает, что он и так очень красив: светлые голубые глаза, белокурые волосы, торчащие во все стороны из-под кепки. Аббэ стоит на площади совсем один, и Мадикен радостно подбегает к нему.
— Как дела? — спрашивает Аббэ.
Напрасно Мадикен ждёт, чтобы он заметил её сандалии. Не помогает и то, как она переминается с ноги на ногу, стараясь привлечь к сандалиям внимание друга.
— Тебя что, блохи кусают? — вот и всё, что говорит Аббэ.
Да и никому другому тоже, кажется, дела нет до той удивительной обновки, которая красуется на ногах у Мадикен.
Наконец трубочист зажигает костёр. Потрескивая, он разгорается. Языки пламени вздымаются всё выше и выше в весеннее небо, люди ликуют, кричат «ура», а мужской хор поёт: «Ах, как майского солнца пре-е-красна улыбка!»
Любимая песня Мадикен! Особенно ей нравится тут один перелив, от которого просто замирает сердце. Огонь, песня и весенние сумерки — как сказочно прекрасно, чуднои печально может быть всё это! Мадикен до краёв переполнена чем-то. Чем? Она и сама не знает. Чем-то таким, что и названия-то не имеет.
Да ведь это та жизнь, которую она в себе чувствует, и в то же время не только жизнь, а что-то ещё. И вдруг она понимает — что именно. Раскаяние! Сандалии — чепуха, когда сама жизнь так велика, удивительна и прекрасна. Теперь Мадикен это чувствует и так раскаивается, что готова зареветь. Как она могла ослушаться маму? Завтра непременно надо попросить у мамы прощения! Но как ей дожить до завтра? Ей надо сознаться сейчас же, немедленно, хотя бы Альве. Альва умеет утешить, когда надо.
Но Альва и Лизабет разговаривают с трубочистом. Мадикен прохаживается поодаль, поджидая, пока Альва освободится. Она пытается не наступать в грязь, но грязь почти везде: мама, как всегда, оказалась права. Мадикен озабоченно смотрит на свои сандалии. И тут появляется Мия, её одноклассница. Уж она-то всегда заметит, во что люди одеты. Мия оглядывает Мадикен с головы до ног и фыркает.
— А-а, сандалии! Хороши, как кошачье дерьмо в молочном супе!
За спиной у Мии стоит её младшая сестра Маттис, ей тоже не хочется отставать от Мии.
— А-а, сандалии… — начинает она, но Мадикен не даёт Маттис докончить. Ей самой хочется сказать пару слов Мии, которая только и делает, что дразнится.
— Ах ты, соплюшка, тебе что, мешают мои сандалии? — вместо предисловия произносит Мадикен.
Мия не отвечает, а лишь презрительно хмыкает.
— И шёлковая шапчонка, — продолжает она — Только домой ты в ней не вернёшься. Не надейся!
И, слегка потянув за шапочку, Мия насаживает её Мадикен прямо на нос. Подобного обращения Гордая Дева Юнибаккена не в силах стерпеть, не дав сдачи. Мия получает такой удар в грудь, что, попятившись назад, шлёпается прямо в грязь. Не долго думая, она дёргает Мадикен за ногу. Мадикен тоже шлёпается навзничь. Теперь уже обе они сидят в грязи, сердито уставившись друг на друга. И тут Мия совершает ужасное: проворно хватает свою противницу за ногу и срывает с неё сандалию. Мадикен не успевает остановить Мию, и та швыряет сандалию прочь. Сандалия описывает в воздухе широкую лугу и падает куда-то очень далеко в толпу.
Мадикен ударяется в рёв.
— Я убью тебя! — орёт она.
Но прежде чем Мадикен успевает исполнить своё обещание, её коварная одноклассница вскакивает на ноги и уносится стрелой вместе с Маттис, скачущей за ней по пятам. Мия не на шутку трусит и не желает больше объясняться с Мадикен.
Мадикен с трудом поднимается, бледная от злости и отчаяния. Как она теперь найдёт сандалию и как вернётся домой, если не найдёт её, и что скажет мама, если завтра утром у кровати будет стоять только одна грязная сандалька?
Плача и прыгая на одной ноге, Мадикен пробирается к Альве.
— Неслыханное дело! — ахает Альва, узнав печальную правду о запретных сандалиях и злодеянии Мии.
Начинаются поиски. Альва и Лизабет ищут брошенную сандалию. Мадикен же, понятно, не может им помочь.
— Стой тут и не двигайся, — говорит Альва.
— На одной ноге, — добавляет Лизабет и смеётся так, что у неё даже начинает булькать в горле.
Они ищут, а Мадикен стоит и плачет. Одна в весенних сумерках. Ещё горит костёр, ещё звучат песни, на небосклоне проклёвываются бледные звёзды, вечер так прекрасен, как бывает только весной. Но Мадикен не чувствует больше никакой красоты на земле. Она стоит на одной ноге и плачет.
А Альва с Лизабет, расспрашивая окружающих, ищут потерянную сандалию. Но никто её не видел. В конце концов Альва отказывается от поисков.
— Придётся возвращаться домой без сандалии — говорит она — Обопрись на меня хорошенько, нести тебя я не в силах.
Бедная Мадикен, какое поражение! Неужели это мокрое и замурзанное создание — Гордая Дева Юнибаккена? Неужели это скачущее, сопящее и хнычущее существо, повисшее у Альвы на руке, — Мадикен?! Дорога домой в Юнибаккен кажется длинной-предлинной, когда приходится прыгать на одной ноге. Временами Мадикен устаёт прыгать и идёт как обычно, но левой ноге это не нравится, поскольку дорога ухабистая, да к тому же мокрая, грязная, холодная. И Мадикен снова скачет на одной ноге, скачет и рыдает. Альве её очень жаль. Да и Лизабет тоже сочувствует сестре и всё-таки с трудом сдерживает смех, который время от времени начинает клокотать в ней, подступая к самому горлу. Однако рассмеяться вслух она не отваживается, ведь Мадикен так сердится.
Следом за ними, на некотором расстоянии, идёт Аббэ, насвистывая весёлую мелодию. Но Мадикен не становится от этого веселее.
Когда они проходят почти половину пути до дома, Аббэ вдруг кричит:
— Послушай, Мадикен, я вот иду за тобой и удивляюсь. Почему это ты всё время скачешь на одной ноге?
Мадикен не отвечает, она плачет. Но Лизабет кричит вместо сестры:
— Потому что у неё только одна сандалия, представляешь?
Мадикен делает вил, что не слышит. Но в конце концов не выдерживает, в конце концов сдаётся. Она обхватывает Альву обеими руками и рыдает от отчаяния из-за этого неудавшегося вечера и своих паршивых сандалий.
Аббэ догоняет их. Он стоит иа дороге в здоровенном пиджаке и, склонив голову набок, сочувственно смотрит на Мадикен. А потом говорит:
— Когда я стоял у костра, мне прямо по башке кто-то засвистал вот этой сандалькой. Может, она тебе подойдёт?
Если бы вдруг разорвалась бомба, Альва и то не смогла бы вздрогнуть сильнее. Она оторопело взирает на Аббэ и на сандалию Мадикен, которую он держит в руке. А потом вырывает у него сандалию и хватает мальчишку за шиворот.
— Ах ты, паршивец, у тебя, оказывается, всё это время была её сандалия, а ты нам ничего не говорил?!
Аббэ вырывается.
— Откуда же мне знать, что эта дрянь, которой мне заехали по башке, принадлежит Мадикен? Разве Мадикен сама не могла сказать?
— Ах, паршивец! — снова повторяет Альва.
Мадикен крепко спит в эту ночь. День выдался такой длинный, такой чудесный и такой ужасный. Бывают же иногда такие дни, думает девочка, засыпая.
На следующее утро она просыпается рано. Потому что Лизабет уже сидит в углу у печки и забивает в полено гвозди. Тут уж не поспишь.
Мадикен торопливо перегибается через край кровати и смотрит на обе свои сандалии, которые стоят рядом на полу. Милая Альва, она выполнила своё обещание: вычистила сандалии щёткой, намазала их кремом и отполировала до блеска, так что они выглядят как новые. Только кожа на них чуть-чуть потемнела, но этого почти совсем не заметно.
По крайней мере, мама ничего не замечает. Она приносит своим девочкам шоколад в постель, ведь нынче первое мая. И тут взгляд её падает на сандалии.
— Сегодня можешь их надеть, — говорит мама. — Когда мы отправимся смотреть, как наш папа идёт в колонне демонстрантов. И очень даже хорошо, что ты не надевала их вчера вечером, правда?
— Я надевала их вчера вечером, — признаётся Мадикен, и слёзы, стоявшие где-то поблизости, в три ручья начинают течь у неё из глаз.
Мама всё должна сейчас узнать. Самое плохое не то, что Мадикен без разрешения надела сандалии, самое плохое, что она хотела сделать это тайком, чтобы мама никогда ни о чём не догадалась.
— Зато одну сандалию она очень хороню сберегла, — вступается за сестру Лизабет, — потому что прыгала до дому на одной ноге. Правда, Мадикен?
Так мама узнаёт и об этом тоже.
Мама сидит и молчит с таким видом, словно, того и гляди, рассмеётся.