Но вслед за тем в кухне воцаряется тишина. Потому что тётушка Нильссон падает на стол лицом вниз и плачет. В кухне слышны лишь её всхлипывания.
— Чего это с тобой, мамашечка? — удивляется Аббэ — Чего это ты ревёшь?
Наконец тётушка Нильссон успокаивается, плач её обрывается, она глубоко вздыхает, сморкается и похлопывает рукой расписку.
— А я все эти дни сокрушалась, что не будет у меня теперь достойных похорон. Милая Мадикен, благословенное дитя моё, подумать только, ты всё поняла!
Мадикен стоит перед ней и чувствует себя очень неловко. Ей не хотелось бы, чтобы на неё так смотрели и чтобы её благодарили.
— Я выплачу, — обещает тётушка Нильссон. Буду выплачивать тебе, Мадикен, по пятёрке в месяц. Раз я смогла выплатить кредит за швейную машинку, то не хуже смогу расплатиться и за себя самоё.
— А почему бы и нет, — вмешивается в разговор дядюшка Нильссон, глядя на сидящую в кухне жену свою, такую толстую и неуклюжую, заплаканную и счастливую, и вдруг в глазах его мелькает какая-то мысль.
— Да тебя ведь, матушка, этаким манером можно и на будущий гол снова продать, когда Линд придёт за своими деньгами.
Но тут в разговор вступает Аббэ:
— Нет уж, папаша, на будущий год мы лучше продадим тебя. Если только сумеем найти покупателя.
МАМИН ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Каждый год в день маминого рождения папа ведёт всю семью к фотографу Бакману. А когда Бакману разными удивительными шутками удаётся развеселить семейство, он залезает под большую чёрную тряпку, покрывающую его фотоаппарат, и говорит:
— Спокойно! Смотрите сюда, дети! Сейчас вылетит маленькая птичка — раз, два, три!
Но птичка никогда не вылетает. Этой постоянной лжи давно уже не верит даже Лизабет. Зато позднее у них появляется семейная фотография. Только выглядят они на фотографии как-то странно: кажется, что это вовсе не их семья, а чья-то чужая, незнакомая.
Фотографии мама вставляет в свой альбом в плюшевом переплёте с золотой пряжкой, который лежит на книжном шкафу. Мадикен время от времени достаёт сверху альбом и рассматривает его. Там можно увидеть, какой она была примерно в год, в два или в три, и вообще проследить весь её жизненный путь, вплоть до семи лет.
— Какая жалкая малявка! — удивляется Мадикен, — указывая на свою фотографию, где ей всего два года — Неужели это я?
— А кто ж ещё? — ехидно говорит Лизабет — Ха-ха, да ты была тогда гораздо меньше, чем я сейчас.
Разговор происходит в кухне у Альвы. Альва возится у плиты, потому что завтра у мамы снова день рождения и, как только она проснётся, ей подадут в постель кофе и крендель с кардамоном.
Альбом девочки разложили на кухонном диванчике, подстелив под него чистое полотенце. Стоя на коленях перед диванчиком, они очень аккуратно перелистывают страницы, потому что такой красивый альбом надо беречь.
Лизабет недоумевает, почему её нет на тех фотографиях, где Мадикен снималась, когда ей был год и два года.
— Тебя же не могли тогда сфотографировать, потому что ты тогда ещё не родилась и во всём Юнибаккене не было никакого Пимса — поясняет Мадикен. — Тебя в то время в помине не было.
— Дурочка, я очень даже была, в — возражает Лизабет Просто мне не хотелось сидеть рядом с такой жалкой малявкой, как ты. И я вместо этого ходила в кондитерскую за ирисками.
— Ещё чего! Никуда ты не ходила, милый Пимсик — смеётся Мадикен.
И туг Лизабет свирепеет. Альва утешает её и говорит, что она в ту пору, наверное, была ангелом и жила на небе, и лицо Лизабет сразу же проясняется.
— Да, я жила на небе, но иногда залетала в кондитерскую, и все ангелы радовались, когда я возвращалась к ним с полными кульками ирисок.
Вот здорово сочинила Лизабет, думает Мадикен. Из этой выдумки можно сделать отличную игру.
— Знаешь, давай играть, будто мы ещё не родились, а живём на небе и раздаём ангелам ириски!
— Ага, и мятные леденцы тоже, предлагает Лизабет, глаза её блестят.
Теперь Мадикен и Лизабет надолго превращаются в добрейших ангелов-хранителей, которые живут высоко в небе, присматривают за детками-ангелочками и следят за тем, чтобы эти детки получали свои конфетки ну хотя бы раз в четверть часа. «Ангелы-хранители» выклянчивают у Альвы по кусочку кардамонного теста и выпекают из него два крошечных кренделька для самых маленьких ангелочков, которых они любят больше всех, — для Альмиры и Пальмиры, так зовут малышей. Но когда крендельки вынимают из печки, они выглядят до того аппетитно, что Лизабет тут же съедает плод своих трудов.
— Моя Пальмира не любит крендели с кардамоном, — уверяет она и бросает своему ангелу вместо съеденного печенья целую пригоршню воображаемых ирисок. Потому что их Пальмира любит.
В этом году мамин день рождения попадает на воскресенье. Вот здорово! Значит, можно веселиться от души весь долгий-предолгий день. В воскресное утро Альва спозаранку уже на ногах, собирает фиалки и цветы миндаля и плетёт из них венки для Мадикен и Лизабет. Вскоре девочки стоят перед Альвой в белых ночных рубашках, с веночками на головах.
— Только крылышек не хватает, — говорит Альва.
Она помогла девочкам вышить крестом скатерть маме в подарок. Скатерть чудо как хороша, хотя сразу же можно разглядеть, сколько крестиков вышила Лизабет, сколько — Мадикен, а сколько — Альва. Большую часть скатерти вышила, разумеется, Альва, но на подобные мелочи, как правило, не обращают внимания, когда получают в подарок такую скатерть, красиво упакованную в цветную бумагу.
Папа, разумеется, тоже поднялся спозаранку. Он приготовил для мамы множество пакетов и большой букет роз, который купил в городе ещё с вечера и, поставив в ведро с водой, спрятал его на ночь в погребе.
И вот наконец семейство чинно шествует к маме в спальню: папа с букетом роз, Мадикен и Лизабет со всеми пакетами и Альва с кардамонным кренделем на кофейном подносе. Все идут и поют:
— И когда мы приходим к ма-малюточке Кайсе,
То мы её обнимаем,
Ведь ближе нет никого.
Топ-гоп, тра-ля-ля-ля-ля,
Топ-гоп, тра-ля-ля-ля-ля,
Мы все её обнимаем, ведь ближе нет никого.
А мама сидит в постели и смеётся так, что всё лицо её сияет. Сегодня она себя нисколько не жалеет, это сразу заметно, Ведь сегодня — один из самых весёлых дней в году, и погода, как всегда, стоит чудесная.
— Как тебе удаётся, Кайса, сделать так, чтобы в каждый твой день рождения была хорошая погода? — интересуется папа.
— А я звоню старичку-ясновичку и заказываю у него десять мешков солнечного света, это же так просто — отвечает мама.
Вообще-то старичок-ясновичок не так-то прост: он может установить какую угодно погоду, даже дождливую, думает Лизабет. А вот Мадикен смеётся, ведь она знает, что старичок-ясновичок — это мамина выдумка.
Он живёт в той сказке, которую мама рассказывает иногда по вечерам.
Но сегодня утром погода всё-таки отличная — какая разница, откуда она взялась, — и сейчас они всей семьёй отправятся к Бакману, вот только наденут воскресные платья.
В Дубильном переулке у него своё заведение, известное под названием «Фотография Бакмана», где он фотографирует и по воскресеньям, и по будням. Но сегодня надо прийти пораньше, потому что вскоре Бакман уйдёт удить рыбу — это его маленькое воскресное развлечение.
Они тихо бредут по городу: папа, мама, Мадикен и Лизабет: На улицах ещё пустынно и прохладно, но день наверняка будет тёплым, его приближение уже ощущается в воздухе.
Они проходят мимо дома, где живёт Линус-Ида. Из всех маленьких домишек города её домик самый крошечный. Мадикен очень хотелось бы, чтобы Линус-Ида выглянула из окошка, заставленного красными пеларгониями, но она что-то не показывается. Наверное, ещё не проснулась. А вот шмели уже проснулись и жужжат над нарциссами в её малюсеньком садике. Мадикен и Лизабет с удовольствием заглянули бы к Линус-Иде, чтобы послушать немного, как она играет на гитаре, Но сейчас не время, ведь они идут фотографироваться.
Они проходят мимо богадельни, но там в эту пору никто не спит. Некоторые старушонки сидят у окон, уставившись на тихую воскресную улицу, и радуются, когда кто-нибудь проходит мимо. Мадикен и Лизабет машут им рукой, а старушки оживлённо машут девочкам в ответ.
— Я их люблю, — говорит Лизабет — А больше всех люблю Нанну Нутт, потому что у неё такое смешное лицо, когда она плачет.
— Фу, стыдно так говорить, — отзывается Мадикен — ведь Нанна Нутт не виновата, что так смешно выглядит.
— А я разве сказала, что она виновата? — удивляется Лизабет.
Мама предупреждает девочек, чтобы они никогда не называли этот дом «богадельней». Они должны говорить «дом престарелых», так он называется.
— Хотя люди всё-таки зовут его «богадельней», ничего не поделаешь, — подытоживает Мадикен.
Жаль тех, кто там живёт, думает она. А больше всего жаль Линдквиста, потому что он не в своём уме и не может жить вместе со всеми. Его поселили совсем одного в маленькой лачужке во дворе, и только заведующая богадельней отваживается туда заходить. Все остальные его боятся, хотя он чаще всего добр и кроток. Лишь иногда свирепеет и тогда не понимает, что творит. Поэтому, когда Линдквист идёт по улицам, все в городе запирают двери, а мамы велят своим детям убегать, едва только они его завидят. Потому что Линдквист баснострашно силён, и никто не знает, что он может сотворить, когда на него найдёт ярость.
Линдквист не всегда был таким, говорит папа. Когда-то он был обычным человеком, имел жену и маленького ребёнка, но однажды жена его с ребёнком на руках пошла прямо к реке и утопилась, а Линдквист, узнав об этом, до того загоревал, что у него в голове будто что-то сломалось. И он стал таким странным.
В заборе, окружающем богадельню, есть дыра, и если заглянуть в неё, то можно увидеть во дворе домишко Линдквиста. Мадикен с Лизабет заглядывают в дыру, содрогаются и догоняют папу и маму.
А вот и фрёкен Йённи, прогуливается себе по улице, та самая фрёкен Йенни, которая шьёт платья Мадикен и Лизабет. Мама останавливается на минутку поговорить с ней, и Мадикен тоже останавливается, послушать, ведь разговор идёт о её экзаменационном платье.