Вдруг потемнело среди бела дня. И загрохотало, и засверкало. И на футбольное поле выскочило существо женской породы, видавшее виды, в чёрной куртке и штанах, пошитых из свиной кожи. И заголосило существо не по-русски, и задвигало неприлично бёдрами. А потом уселось на стульчак, приделанный к железному столбу, и, обвив столб ногами, включило механизм, так что стульчак поехал кверху. Движущийся между ног столб недвусмысленно олицетворял мужскую хреновину. От всей этой картины и грохота Ипполит Фёдорович аж вспотел.
– Это что же, и есть Мадонна?! – крикнул он сидящему рядом парню.
– Она самая, – отрыгнул парень пивом.
– Да откуда же она такая?
– Из Америки, откуда же ещё!
«Да, – подумал Ипполит Фёдорович, – от такой Мадонны и такого хрена Иисус не родится! И родится ли кто-нибудь вообще?» Но, глядя на беснующуюся толпу, понял: вот они, они чем не дети подобных матерей! И, не помня себя, в ужасе бежал он со стадиона.
Приехав на вокзал, старик обнаружил, что у него не хватает денег на обратный билет, – всё потратил на адское зрелище. Он достал из сумки шмат сала и вышел на перрон. Не простоял он и пяти минут, как к нему подошёл упитанный малый:
– Ты что, дед, на нашей территории торгуешь? Плати мзду или проваливай!
Пришлось убрать сало в сумку. Но тут Чайников заметил знакомого милиционера и бросился к нему, как к единственно близкому человеку:
– Выручи, мил человек, купи сальца. Домой не могу уехать.
– Идёмте в отделение, – сказал милиционер.
Там он попросил у своего коллеги нож и отрезал тонкий слой от шмата. Блюстители порядка пробовали, а Ипполит Фёдорович нахваливал: «Хорошее, ребята, сало, домашнее!»
– За сколько продаёшь, отец? – спросил второй милиционер.
– Мне бы 300 рублей. На билет не хватает.
– Идёт, – сказал первый и достал кошелёк. – Ну как, отец, понравилась Мадонна?
– Это не Мадонна! – перекрестился Чайников.
– А кто же?
– Чертовка, не к ночи будь сказано.
Милиционеры рассмеялись.
В вагоне Ипполит Фёдорович познакомился с худощавым человеком лет около 40, который всю дорогу пил пиво и ходил в тамбур курить. Его звали Анатолием. Анатолий первым заговорил с молчаливым попутчиком:
– Хочешь пива, отец?
– Нет, спасибо.
– А что такой, извини, смурной?
И Чайников рассказал, как он ездил поклониться Москве, чтобы дожить свой век умиротворённо, с чувством выполненного долга, а столица подсунула ему свинью, то есть чертовку вместо божьей матери, и теперь он возвращается с тяжёлым сердцем.
– Ты смотришь телевизор, отец? – неожиданно спросил Анатолий.
– Мало, а что?
– Вот если бы ты смотрел больше, ты бы понял, что мы живём в аду, и не изумлялся так, не переживал при встрече с чертями… Как бывший советский человек, ты, наверно, помнишь о «холодной войне» между СССР и США. Так вот. Либо американцы нас в ней победили и мы теперь глотаем их бес-культурную жвачку и сами производим подобную, либо мы тогда уже внутренне были, как они, и воевали лишь по причине внешних различий. Перестройка и демократия освободили всё это внутреннее дерьмо, оно всплыло, и вместо самого читающего в мире духовного общества обнаружилась мелкобуржуазная куча, потребляющая дешёвку.
– Мудрено ты говоришь, что-то не пойму я, – сказал Ипполит Фёдорович.
– Народ всегда жаждал хлеба и зрелищ, – продолжал Анатолий, не обращая внимания на реплику Чайникова. – Если налицо дефицит того и другого, случается революция. Ведь почему в 17-м году всё перевернулось? Хлеба было мало, а зрелищ ещё меньше. Кино только нарождалось, телека вообще не было. Вот скучающие россияне и устроили балаган… Так что надо, отец, надо развлекать народ, чтоб он не думал о грустном.
– Чертями, что ль, развлекать?
– А это зависит от культурного уровня каждого зрителя. Большинство не понимает серьёзного искусства (ведь оно требует умственных усилий) и тащится только от бесовщины.
Смотрел Ипполит Фёдорович на пролетающий за окном среднерусский пейзаж, но не испытывал уже умиротворения при виде этих полей и перелесков. Казалось, за деревьями прячется нечисть, и вот-вот из-за берёзки высунется чёрт с рогами и скорчит Ипполиту Фёдоровичу рожу.
Дома хлопоты по хозяйству постепенно вернули Чайникова в привычную колею, и он стал забывать о столичном потрясении. И всё же оно не прошло для него бесследно. Случалось, задавая животным корм, Ипполит Фёдорович вдруг останавливал взгляд на одной точке – на грязном углу свинарника или поросёнке – и, вспоминая бесноватую толпу, невольно сравнивал и думал: неужто свиньи лучше людей?
Любовь манекена
Ты без страха и боли превращаешь камни в молодые души, и я на глазах становлюсь всё лучше.
Передо мною за тонкой прозрачной стенкой лежит пешеходная дорожка, по которой ходят туда-сюда люди. Далее – шоссе, где снуют безумные машины. И за ним – деревья парка, над которыми время от времени взлетают и кружат стаи птиц.
Картина не меняется, и когда бы не люди, авто и птицы, она была бы спокойной, как я.
Я невозмутимо смотрю на всё это. Мне дела нет, что у людей разные лица и одежда, а у машин разная расцветка, – для меня они все одинаковы. Они сменяют друг друга; вездесущий свет солнца сменяется раздробленными огнями фонарей, окружёнными тьмой; дождь, заливающий стенку, отчего картина делается мутной и почти невидимой, уступает место снегопаду. Я стою и смотрю. Равнодушен, неподвижен, неизменен…
Это случилось летним солнечным днём. Проходящая мимо девушка повернула ко мне голову и улыбнулась. Ну и что? Такое было и прежде: люди оборачивались в мою сторону, некоторые даже останавливались. Но никогда ещё никого из них я не провожал взглядом. А тут я удивлённо заметил, как мои зрачки скосились девушке вслед.
Что в ней особенного? Почему я выделил её из толпы? Я не знаю. Только с этих пор со мной стали твориться странные вещи; какой-то сладостный и одновременно страшный процесс начался во мне; словно ледник в горах стал подтаивать и неизбежно должен рухнуть.
Я стою и смотрю на проходящих мимо людей. Внимательно смотрю. Я ищу глазами ЕЁ. А вдруг она больше не появится? От этой мысли мне делается холодно. А между тем я различаю, что люди разные, очень разные. Вот лёгкой походкой идут два юноши; один другому что-то сказал, и они рассмеялись. Вот подъехала «Тойота», и из неё вышел плотный господин средних лет. Этот уже не так беззаботен: работа, семья, хлопоты, хлопоты. Он целеустремлённо направился в магазин – купить что-нибудь из одежды. Вот, сгорбившись, прошаркала мимо старушка. В наш магазин ей не нужно – не по карману. Ей уже вообще мало что нужно. Почему же выражение тревоги не покидает её лица? В моей груди что-то защемило при её виде. И ещё при виде плачущего мальчика лет пяти, который бежал вслед за рассерженной матерью… Но чу (как говорили в старину)! Я затрепетал. Она прошла, слегка наклонив вперед голову, о чём-то задумавшись, и на этот раз не взглянула на меня. Тёмно-русые волосы до плеч, прямой нос, рука, придерживающая сумочку, весь её облик, даже простые джинсы на ней – всё показалось мне таким милым.
– Смотри! – услышал я за спиной голос продавщицы.
– Что? – спросила её напарница.
– Манекен голову повернул!
– Который?
– Саша.
Я понял, что речь идёт обо мне, и принял обычное положение. Всё равно девушка уже ушла. Оказывается, меня зовут Саша, а я и не знал.
– Ты что, Ленка, с похмелья!?
– Нет… просто показалось.
Когда продавщицы отвлеклись, я осторожно огляделся. Справа от меня стоит молодой человек, а слева – молодая особа. Они невозмутимо смотрят перед собой. Как я раньше. Но я уже не тот.
Раньше я не задумывался над тем, что я здесь делаю. Теперь я знаю: я жду ЕЁ появления. Она проходит не каждый день, но всё-таки довольно часто. И всякий раз жаркая волна пробегает по мне сверху донизу, и в груди что-то начинает стучать. Жаль только, что она почти меня не замечает; лишь иногда бросит беглый взгляд, да и то не на лицо, а на одежду. После одного такого её взгляда я и сам полюбопытствовал, во что одет. На мне был спортивный костюм. «Эх, – подумал я, – если бы я был одет как джентльмен!» Я не люблю, когда парни и даже мужчины ходят в спортивных штанах и шортах. В этом чувствуется плебейский недостаток культуры.
Вскоре моё желание исполнилось. Два грузчика по приказу директора магазина подняли меня и понесли на стол для переодевания. Когда продавщица Лена обнажила моё тело, я вдруг, несмотря на то что со мной такое проделывали не впервые, испытал необычное чувство. Щёки мои словно загорелись. Заметив это, Лена хотела было крикнуть, но сдержалась – видимо, подумала, что ей всё равно не поверят и, мало того, сочтут за больную, и начнутся проблемы с работой. Может быть, она даже засомневалась, здорова ли она в самом деле?.. «А ведь Лена тоже девушка, – думал я, – но в ней чего-то нет, что есть в ТОЙ». Чего именно, я не знал.
Джентльменский вид (классическая пара, рубашка и галстук) не помог. Она скользнула по мне равнодушным взглядом, будто коньком по льду. Оно и понятно – ведь не за платье же (во всех ты, душенька, нарядах хороша!) я её полюбил.
День сменяется ночью, лето постепенно переходит в зиму. Прохожие облачились в пуховики и шубы, а деревья в парке, напротив, разделись, скинув листву. Странные деревья! Или им не холодно? А вот птицы мёрзнут. Вчера я видел (я теперь стал видеть далеко) на ветке двух съёжившихся синиц. Вдруг одна из них упала в сугроб. Вторая полетала над ней, полетала, да что поделаешь!.. Говорят, всё живое умирает. Значит, и моя девушка когда-нибудь… Но не хочется об этом думать. Почему я назвал её «моей»? Разве она моя? Как же не моя, если я жду её, мечтаю о ней?! Она моя мысленно.