Тем не менее среди революционеров были и такие, кто, подобно сестре поэта Александра Добролюбова[40] и родственницы H. A. Добролюбова Марии Михайловне Добролюбовой, так и не посмел совершить убийства другого человека. Вместо этого 11 декабря 1906 года Мария выстрелила себе в рот, таким образом казнив себя за то, что хотя бы допустила мысль об убийстве и, следовательно, своими греховными помыслами нарушила первую заповедь.
Кстати, судьба этой девушки — а погибла она всего-то в возрасте 26 лет — вызвала отклики в столичной периодической печати. Добролюбова оставила след в творческих биографиях А. Блока, Л. Семёнова, Е. Иванова[41], Н. Клюева[42].
О Маше Добролюбовой писал Александр Блок (Дневники // Собрание сочинений. — Т. 7. — с. 115). «Главари революции слушали её беспрекословно, будь она иначе и не погибни, — ход русской революции мог бы быть иной». Кстати, приблизительно за год до смерти Маши Блок посвятил ей одно из самых красивых своих стихотворений:
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Право на жизнь и право на смерть
Русская революция покончила с Россией как частью Европы.
Кстати, многие после совершения террористического акта заканчивали жизнь самоубийством. Вообще, складывается впечатление, что суицид во многих случаях вёл эти горячие головушки по своей скользкой тропке, сопровождая их жизнь истериями и параноидальными психозами. София Гинсбург, например, сидя в Шлиссельбургской крепости, перерезала себе горло тупыми ножницами. Эсфирь Лапина (больше известная под партийными кличками Татьяна и Белла) покончила с собой, будучи ошибочно обвинённой в предательстве. Рашель Лурье[43] застрелилась в Париже… Список суицидниц можно продолжить. Но, как говорится, сапёр ошибается один раз, а революционер ошибается уже встав на путь террора.
Болезненная тяга к смерти удовлетворялась быстро и с присущей террористическим актам помпой. На языке революционеров это называлось: «уйти, громко хлопнув дверью». А может ли смерть террориста в результате террористического акта, на который он идёт сознательно, считаться самоубийством (хотя бы в христианском смысле этого слова), не обсуждалось.
Среди групп революционеров террористы пользовались особым уважением: ещё бы, вокруг них ощущался некий ореол мучеников. После смерти очередного «камикадзе» революционная пресса создавала нечто типа жития погибших товарищей. А мотив мести за их безвинно загубленные жизни становился поводом для новых террористических актов.
Дабы избегнуть разговоров о том, что террористические акты являются всё-таки прежде всего актами убийства и самоубийства, был сформулирован так называемый «Закон жизни», который понимался как непрестанная борьба. «И вечный бой, покой нам только снится». Неслучайно лозунгом партии эсеров были слова немецкого философа И. Г. Фихте «в борьбе обретёшь ты право своё». Таким образом, малодушный и греховный, по христианской морали, акт самоубийства приравнивался к понятию «право на жизнь и право на смерть». В качестве высшего проявления мужества возводилось право человека самому распоряжаться своей жизнью и своей смертью, а не ждать, когда за него это сделают другие. Отсюда: если человек способен контролировать свою жизнь и свою смерть, он приобретает высшую силу и власть, дающую ему, в конечном итоге, право распоряжаться судьбами, — прямая отсылка к уже упомянутому нами «Катехизису революционера».
Таким образом, террористы несли свою страшную религию смерти, переступив через кровавый рубеж вседозволенности.
Невольно начинаешь задумываться: может быть, «Призрак бродит по Европе» — не просто удачный образ, а вполне реально увиденный в опиумном сне древний бог хаоса, зла и смерти, которого нашли и которому поклонялись революционеры?..
Революционный образ мыслей владел умами миллионов. Неслучайно Леонид Андреев, описывая молодого бомбиста Алексея, противопоставлял ему женщину, предлагающую свою любовь как избавление от страданий. Невольно возникает вопрос, почему же человек, желающий осчастливить всех, не хочет или не может внять мольбе другого страдающего человека? Конкретного человека, который обращается к нему и только к нему?
Может быть, как раз потому, что человечество — понятие абстрактное, почти мистическое, а реальный человек — конкретное? Опять же, человечество, которому признались в любви, не станет требовать ни верности, ни регулярных взносов в семейный бюджет. «Нельзя объять необъятное». Человечество невозможно накормить, одеть, воспитать или даже выслушать. А значит, можно ничего этого и не делать. Совсем другое дело, если перед тобой не человечество, а человек: попробуй увернуться от объятий, когда за тебя цепляются руки утопающего. Человек требует к себе неизмеримо больше живого внимания, чем человечество в целом.
А может, счастливого любовного дуэта не получилось, потому что женщина молила о реальных действиях и не была склонна к долгим разговорам на революционные темы.
У того же Андреева есть рассказ об Иуде Искариоте, которого автор преподносит читателю богом, отдавшим себя не только на заклание, но и на вечный позор и вечные муки. Иуда у Андреева любит Христа, как может отец любить сына, и предательство, совершаемое им, не предательство как таковое, а часть божьего промысла — необходимое зло. Иуда поставлен в жёсткие рамки, он просто обязан исполнить предначертанное. Без него не было бы ни жертвы, ни прекрасной истории. А ведь Евангелие — одна из самых интересных, таинственных и захватывающих историй мировой литературы.
Вообще-то опасный рассказ получился у Андреева, не рекомендовала бы его для прочтения в школе. Потому как мнению автора невольно доверяешь, но при этом, если можешь оправдать Иуду, стало быть, далее с такой же лёгкостью оправдаешь и собственное предательство. Значит, позволишь себе совершить предательство, имея в загашнике готовое оправдание.
Впрочем, сами революционеры, разумеется, не сравнивали себя с Иудой, при этом нагло покушаясь на венец самого Христа. На заседаниях групп часто упоминались темы Голгофы и чаши. А когда вдруг стало невозможным оправдать кровавые преступления служением богу, бога за неудобностью отменили, его место занял народ, которому пришло время отдать великий долг и которому следовало беззаветно служить.
В своём рвении некоторые революционеры приводили в ужас государственных чиновников и виды видавшую полицию. Пока Вера Фигнер, участвующая почти во всех покушениях на царя, оставалась на свободе, министерство внутренних дело отказывалось проводить коронацию Александра III, так как не было уверено в том, что какой-нибудь психопат-террорист или даже сама Фигнер не бросит бомбу в самодержца и пришедших посмотреть на праздник людей.
«Всего в период с 1905 по 1907 год в результате террористических актов было убито и ранено 4500 государственных служащих, — писала американский историк Анна Гейфман. — Попутно было убито 2180 и ранено 2530 частных лиц. Всего в период 1901–1911 жертвами террористических актов стали около 17 000 человек. — Небольшая война».
«Я не прошу у вас милосердия, я не желаю его, — я убеждена, что наступит день, когда даже и наше сонное и ленивое общество проснётся и стыдно ему станет, что оно так долго позволяло безнаказанно топтать себя ногами, вырывать у себя своих братьев, сестёр и дочерей и губить их за одну только свободную исповедь их убеждений. Преследуйте нас, за вами пока материальная сила, господа, но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи — увы! — на штыки не улавливаются», — произносила свою тут же ставшую знаменитой речь Софья Бардина, когда её судили в 1875 году на процессе Пятидесяти, проходившем с 21 февраля по 14 марта 1877 года в суде Особого Присутствия Правительствующего Сената. Вот так просто и ясно говорила эта двадцатидвухлетняя девушка, занимающаяся, кстати, не террором, а «мирной пропагандой».
Должно быть, действительно, власти в то время слишком сильно натянули поводья, так что вся страна вдруг встала на дыбы. В своей речи Бардина говорила, что она всего лишь мирная пропагандистка, что такая же пропаганда ведётся совершенно открыто во всём культурном мире, что она не враг семьи, собственности и государства, как в этом старается уверить судей прокурор, а стремится лишь к тому, чтобы эти институты были реформированы на более справедливых основаниях.
Нет двух совершенно одинаковых судеб, нельзя, говоря о персонах революции, огульно окрашивать их только в чёрное или только белое. Все люди разные, и у каждого есть своё право на счастье.
Ниже рассмотрим печальные судьбы известных террористок.
Женщины-террористки
Бастилия — сколько тюрем было построено из её кирпичей!
Мария Беневская, партийная кличка — Генриетта
Румяная, высокая, со светлыми волосами и смеющимися голубыми глазами, она поражала своей жизнерадостностью и весельем. Но за этой беззаботной внешностью скрывалась сосредоточенная и глубоко совестливая натура. Именно её, более чем кого-либо из нас, тревожил вопрос о моральном оправдании террора. Верующая христианка, не расстававшаяся с Евангелием, она каким-то неведомым и сложным путём пришла к утверждению насилия и к необходимости логичного участия в терроре.
Родилась Мария в 1882 году в городе Иркутске, в семье губернатора Амурской области, генерала-лейтенанта от инфантерии Аркадия Семёновича Беневского (1840–1913) и Нины Викторовны Иващенко (1855–1906), которая до брака с Беневским была женой врача по фамилии Савицкий, овдовела и вышла второй раз замуж. Мать Марии происходила из состоятельного дворянского рода, получила хорошее воспитание. В 1906 году, когда её дочь в тюрьме ожидала смертной казни и, казалось, не осталось никакой надежды, не в силах выдержать подобного испытания, Нина Викторовна покончила жизнь самоубийством. Но об этом мы ещё поговорим более подробно.