– Извини, это всё здешнее освещение. Мне показалось, что у тебя нездоровый цвет лица.
Чтобы понять, какие страдания он прятал за маской равнодушия, и почувствовать, как неуместен был мой смех, потребовалось ещё несколько месяцев. Однако сначала я должен сказать о том, что представляла собой его жена.
Впервые я встретился с ней вскоре после возвращения из Кэйдзё, в особняке на Окавабате, куда Миура пригласил меня на обед. Она была ровесницей мужа, но благодаря маленькому росту казалась на два-три года моложе. На круглом лице с чистой кожей выделялись густые брови. В тот вечер на ней было кимоно с классическим узором из мотыльков и птиц, перевязанное атласным поясом. Говоря модными тогда словами, выглядела она шикарно. В своём воображении я рисовал её образ совершенно по-другому. Я и сам не понимал, что было не так. Мне не раз случалось ошибаться в прогнозах: начиная с того момента, как я познакомился с Миурой, – однако тогда эта мысль мелькнула у меня и исчезла. В итоге я решил, что нет никаких оснований не радоваться женитьбе друга, наоборот: пока мы сидели за столом под керосиновой лампой, я был просто покорён живым умом госпожи Миуры – она понимала всё буквально с полуслова. В конце концов я не выдержал и серьёзно заявил:
– Такой женщине, как вы, надо было родиться не в Японии, а хотя бы во Франции.
– Именно! Я всё время ей это повторяю, – перебил Миура, поддразнивая жену.
Возможно, мне показалось, но в его голосе прозвучали неприятные нотки. Кроме того, мне почудилось, будто госпожа Кацуми метнула полный ненависти взгляд в сторону супруга, однако я списал это на свою мнительность. В любом случае эта сценка словно вспышкой осветила для меня всю их жизнь. Теперь я думаю, что присутствовал при начале трагедии, которой обернулась жизнь Миуры. Впрочем, тогда я ощутил лишь лёгкую тревогу. Потом мы как ни в чём не бывало продолжили беседу, время от времени наполняя чашечки саке, и весело провели остаток вечера. Покинув их дом, я взял рикшу и, подставляя хмельную голову прохладному ветру с реки, мысленно поздравлял Миуру с удачным «браком по любви».
Весь следующий месяц я часто навещал супругов и принимал их у себя. Однажды знакомый врач пригласил меня в театр «Синтомидза» на пьесу «Одэн-но Кавабуми». Разглядывая зрителей в ложах напротив, я заметил среди них супругу Миуры. В то время я всегда брал с собой бинокль, и теперь мог разглядеть госпожу Кацуми за ограждением ложи, обитым огненно-красной тканью. Её волосы украшала роза, белый подбородок лежал в накладном воротнике, платье было спокойной расцветки. Словно почувствовав на себе взгляд, госпожа Кацуми послала мне кокетливую улыбку и едва заметно подмигнула. Я опустил бинокль и тоже её поприветствовал. Вдруг я заметил, что она взволнованно отвечает на приветствие, причём куда почтительнее, чем в первый раз. Наконец я понял, что улыбка и подмигивание предназначались не мне. Я стал обводить взглядом зал, надеясь отыскать адресата, и так обратил внимание на молодого человека в модном полосатом костюме, который, находясь в соседней ложе, будто тоже искал того, кому предназначалось приветствие. Посасывая дорогую сигару, он пристально смотрел на меня. На мгновение я поймал его взгляд. Что-то в его смуглом лице показалось мне отталкивающим, и я быстро отвёл глаза, поднял бинокль и снова направил его на ложу госпожи Кацуми. Рядом с ней я увидел известную сторонницу эмансипации женщин госпожу Нараяма, о которой вы тоже, наверное, слыхали. Жена довольно известного в те времена адвоката Нараямы, она активно выступала за права женщин, а её собственная репутация была весьма сомнительна. Госпожа Нараяма сидела, приосанившись, в чёрном кимоно с гербами. Её соседство с супругой Миуры почему-то вызвало смутную тревогу. Госпожа Кацуми всё время поворачивала в нашу сторону – точнее, в сторону полосатого пиджака – своё слегка напудренное лицо и бросала ему многозначительные взгляды, с раздражением оттягивая воротник платья, словно он ей мешал. Признаюсь, что во время спектакля я смотрел не столько на сцену, где играли знаменитые Кикугоро и Садандзи, сколько на супругу Миуры, полосатый пиджак и госпожу Нараяма. Среди весёлой музыки и свисающих со сцены веток цветущей сакуры я мучился недобрым предчувствием, которое не имело никакого отношения к представлению. Вскоре после первого акта обе женщины покинули ложу, и я вздохнул с облегчением, вместе с тем ощутив такую слабость, словно все силы окончательно меня покинули. Женщины ушли, а полосатый пиджак из соседней ложи оставался на месте, нещадно дымя сигарой и поглядывая на меня. Теперь, когда два действующих лица из трёх удалились, я почувствовал к этому смуглому человеку ещё большую неприязнь. Может быть, причиной была моя излишняя подозрительность. Так или иначе, мы друг другу не понравились. Представьте моё замешательство, когда сам Миура в своём же кабинете, выходящем окнами на реку, познакомил меня с этим человеком. По словам Миуры, он приходился его супруге кузеном и, несмотря на молодость, занимал солидную должность в одной текстильной компании. Даже во время нашей недолгой светской беседы за чаем я понял, что этот человек с неизменной сигарой во рту наделён недюжинными способностями. Впрочем, моей антипатии к нему это не уменьшило. Я убеждал себя, что нет ничего странного в обмене приветствиями между братом и сестрой, сидящими в разных ложах театра, даже попытался, насколько возможно, подружиться с ним, но всякий раз, когда мои старания обещали вот-вот принести плоды, он начинал со свистом прихлёбывать чай, или стряхивал на стол пепел, или хохотал над своими же шутками – в общем, вёл себя вульгарно, и моя антипатия вспыхивала с новой силой. Поэтому, когда спустя полчаса он откланялся – якобы по делам службы ему надо присутствовать на банкете, – я встал и, желая очистить кабинет от миазмов невоспитанности, широко распахнул французские окна, чтобы впустить струю свежего воздуха.
– За что ты его так ненавидишь? – с упрёком сказал Миура, усевшись на обычное своё место под портретом госпожи Кацуми с букетом роз.
– Ничего не могу с собой поделать, – ответил я. – Неприятный тип. Никак не привыкну к мысли, что он кузен твоей супруги.
– Что ты имеешь в виду?
– Слишком друг на друга они не похожи.
Миура помолчал, глядя на реку, блестевшую в лучах заходящего солнца, и вдруг спросил:
– А не съездить ли нам как-нибудь половить рыбу?
Я обрадовался смене темы и сразу же с готовностью согласился.
– Прекрасно. Рыбак из меня гораздо лучший, чем дипломат.
– Дипломат, говоришь? А я, пожалуй, в рыбной ловле чувствую себя куда увереннее, чем в делах сердечных.
– Хочешь улова более ценного, чем твоя супруга?
– А почему бы и нет. Вот только ты будешь мне ещё больше завидовать.
Что-то в словах Миуры больно кольнуло мне сердце, но его лицо в вечерних сумерках оставалось невозмутимым и он продолжал глядеть сквозь французские окна на освещённую лучами заходящего солнца реку.
– Итак, когда отправляемся? – спросил я.
– В любое удобное тебе время.
– Тогда я напишу, – подытожил я, нехотя поднялся с обтянутого марокканской кожей кресла, молча пожал Миуре руку и вышел из сумрачного кабинета в ещё более тёмный коридор. За дверью я едва не натолкнулся на кого-то, кто явно подслушивал наш разговор. Фигура бросилась ко мне.
– Уже уходите? – услышал я кокетливый голосок.
Сначала я оторопел, но быстро оправился и, холодно глядя на госпожу Кацуми, у которой и сегодня в волосах были розы, поклонился ей и поспешил к выходу, где меня ждал рикша. В голове всё так перемешалось, что я совсем перестал понимать, что происходит. Помню только, что рикша уже проезжал мост Рёгоку, а я невольно шептал одно и то же имя: Далила.
В тот вечер мне и открылся секрет, который скрывался за равнодушием Миуры. В моём сердце мгновенно загорелись буквы, сложившиеся в гнусное слово: «прелюбодеяние». Отчего же такой идеалист, как Миура, узнав о супружеской неверности, тут же не потребовал развода? Быть может, у него не имелось доказательств, чтобы подкрепить свои подозрения? Или доказательства были, но Миура так любил госпожу Кацуми, что не мог с ней расстаться? Перебирая в мыслях одну версию за другой, я начисто забыл о нашем уговоре поехать на рыбалку.
Прошло примерно полмесяца. Иногда я писал Миуре, однако посещать особняк на Окавабате, где я раньше бывал так часто, перестал.
Вскоре мне пришлось стать свидетелем ещё одного события, и это подтолкнуло меня к откровенному разговору с Миурой. Тогда-то я вспомнил о нашем уговоре поехать на рыбалку и воспользовался случаем, чтобы остаться с Миурой наедине и высказать ему свои догадки.
Однажды вечером, возвращаясь всё с тем же другом-врачом из театра «Накамурадза», мы встретили одного из старейших репортёров газеты «Акэбоно». Если память мне не изменяет, он подписывал свои статьи псевдонимом Коротышка. После захода солнца дождь лил не переставая, и мы решили зайти в закусочную «Икуинэ» близ Янагибаси, чтобы пропустить по стаканчику. Мы поднялись на второй этаж и, потягивая сакэ, слушали игравший вдали сямисэн, чьи звуки, казалось, воскрешали атмосферу старого Эдо. Тем временем Коротышка раззадорился и, словно настоящий фельетонист эпохи Просвещения, принялся сыпать шутками и забавными историями. Не обошлось без скандальной истории госпожи Нараяма, которая была наложницей у иностранца, а затем перешла на содержание к Синъютэю Энгё. В то время она блистала в высшем свете и не упускала случая всем об этом напомнить, нося на пальцах целых шесть золотых колец.
Как-то Нараяма не смогла вовремя вернуть деньги, которые уже пустила на ветер, и оказалась в безвыходном положении. Репортёр поведал нам немало иных пикантных подробностей из жизни госпожи Нараяма, но особенно неприятно мне было слышать, что в последнее время её повсюду сопровождает некая молодая спутница. По его словам, ходили слухи, будто иногда они вместе с неким мужчиной снимали комнату в гостинице у Суйдзинского леса. Тут-то моё весёлое настроение – а каким ещё ему быть, когда выпиваешь в хорошей компании, – мгновенно улетучилось. Следовало рассмеяться, а у меня ком застрял в горле и перед глазами встало печальное лицо Миуры. К счастью, доктор, видно, заметил перемену моего настроения и увёл разго