Я скрестил руки на груди и молча разглядывал прекрасный лик этой «Мадонны в чёрном». Что-то в чертах её вырезанного из кости лица показалось мне странным. Впрочем, нет, даже не странным. У меня возникло ощущение, будто она глядит с недоброй усмешкой.
– Ну, что думаете? – повторил Тасиро с гордой улыбкой коллекционера, переводя взгляд с меня на Марию Каннон и обратно.
– Редкий экземпляр! Однако не кажется ли вам, что она выглядит немного зловеще?
– Да, умиротворённым её лицо точно не назовёшь. Кстати, с этой Марией Каннон связана необычная легенда.
– Необычная легенда? – Я оторвал взгляд от статуэтки и посмотрел на Тасиро. Тот, вдруг посерьёзнев, взял было фигурку со стола, но тут же вернул на место.
– Да, считается, что эта Мадонна приносит несчастье. Когда ей молятся о помощи в беде, она будто бы насылает ещё большую.
– Так не бывает.
– И тем не менее с прежней хозяйкой фигурки так и случилось. – Помрачневший Тасиро сел и жестом предложил мне место по другую сторону стола.
– Вы хотите сказать, легенда правдива? – удивлённо воскликнул я, опускаясь на стул.
Тасиро окончил университет двумя годами раньше меня и был известным адвокатом. Более того, я знал его как человека образованного, современного и не склонного верить в какие-либо сверхъестественные силы. Если уж он заговорил о необычной легенде, то можно быть уверенным, что она не окажется нелепой историей о привидениях.
– Неужели правдива? – повторил я.
Тасиро, неспешно разжигая трубку, ответил:
– Судить, конечно, вам. А я всё же считаю, что у этой Марии Каннон тёмное прошлое. Если не пожалеете времени, я вам расскажу…
Прежде чем попасть ко мне, эта фигурка принадлежала богатой семье Инами из одного городка в префектуре Ниигата. Статуэтка считалась не просто редкой и красивой вещицей, а покровительницей рода, приносящей благополучие.
Глава семьи Инами, с которым мы вместе учились на юридическом факультете, владеет собственным предприятием, помимо этого занимается банковскими операциями – словом, человек деловой. Пару раз мне доводилось оказывать ему кое-какие услуги. Вероятно, он желал выразить мне свою признательность, поэтому однажды, во время очередного визита в Токио, подарил фамильную реликвию, Марию Каннон.
Именно тогда Инами и рассказал мне эту легенду, хотя сам тоже, разумеется, не верит в мистику или проклятия. Он передал историю так, как слышал от своей матери.
Случилось это осенью, когда матери Инами, которую звали Оэй, было десять-одиннадцать лет. Судя по всему, близилось к концу правление императора Комэя, и «чёрные корабли» уже стояли в порту Урага. Младший брат Оэй, восьмилетний Мосаку, тяжело заболел корью. Их родители умерли за несколько лет до этого, во время эпидемии, и с тех пор детей воспитывала бабушка, которой было уже за семьдесят, поэтому, когда Мосаку слёг, старушка – прабабка Инами, – одинокая вдова, забеспокоилась не на шутку. Состояние ребёнка все ухудшалось, несмотря на усилия докторов, и меньше чем за неделю Мосаку оказался на пороге смерти.
И вот однажды ночью в комнату Оэй вдруг вошла бабушка, разбудила девочку, силой подняла с постели и велела самостоятельно одеться. Когда ещё сонная Оэй кое-как надела кимоно, бабушка схватила её за руку и повела, освещая путь тусклым бумажным фонарём, по гулким коридорам к амбару, в который они даже днём почти не заходили.
В глубине амбара издавна стоял простой, из светлого дерева алтарь богини Инари, охраняющей от пожара. Бабушка вынула из-за пояса оби ключ, открыла дверцы алтаря, и в неверном свете фонаря показалась та самая Мария Каннон, стоящая за парчовой занавесью. Оэй, увидав статуэтку в тишине полутёмного амбара, отчего-то испугалась и, обхватив бабушкины колени, заплакала. Но бабушка, против обыкновения, не обратила на её слёзы никакого внимания, а уселась перед алтарём и, благоговейно перекрестившись, стала читать непонятные для Оэй молитвы.
Минут через десять бабушка всё-таки обняла Оэй и, шепча успокаивающие слова, усадила рядом с собой. Затем она снова принялась молиться – на этот раз Оэй всё поняла:
– Пресвятая Дева Мария, у меня на свете остался только восьмилетний внучок Мосаку да сестра его Оэй, что сидит подле меня. Как видишь, она ещё слишком мала для замужества, и, если случится беда с Мосаку, семья Инами останется без продолжателя рода. Прошу тебя, защити Мосаку от напасти, сохрани ему жизнь! Если же моей веры и молитв для этого недостаточно, прошу, оберегай жизнь Мосаку, пока я сама живу на этом свете. Я уже стара, и совсем скоро душа моя предстанет перед Господом нашим… однако к тому времени внучка моя подрастёт. Прошу, помилуй нас, грешных, пусть ангел смерти не коснётся Мосаку своим мечом хотя бы до тех пор, пока я не обрету вечный покой.
Так бабушка истово молилась, низко склонив стриженную по-вдовьи голову. Когда она закончила молитву, Оэй наконец решилась поднять глаза, и вдруг ей показалось, что Мария Каннон растянула губы в улыбке. Оэй, сдавленно вскрикнув от страха, снова прильнула к бабушкиным коленям. Та же, напротив, выглядела довольной, и, ласково погладив внучку по спине, несколько раз повторила:
– Ну же, пойдём домой. Госпожа Мария вняла молитвам бабушки.
Наутро, словно молитвы и впрямь были услышаны, у Мосаку спал жар, и он, до того пребывавший в забытьи, стал приходить в сознание. Радость бабушки трудно описать словами. Мать Инами говорила, что никогда не забудет, как бабушка смеялась и плакала одновременно. Увидев, что внук заснул, старушка, измученная неустанными заботами о больном мальчике, решив и себе тоже дать отдых, велела приготовить ей постель в соседней комнате, хотя обычно ложилась у себя спальне.
Оэй тем временем устроилась у изголовья бабушкиной постели играть в камешки. Бабушка после бессонных ночей уснула как убитая, едва коснувшись головой подушки. Примерно через час пожилая служанка, приглядывавшая за Мосаку, вдруг приоткрыла раздвижную перегородку-фусума и взволнованно сказала:
– Разбудите скорее госпожу!
Оэй подошла к постели и, дёрнув несколько раз за рукав спального кимоно, позвала:
– Бабушка! Бабушка!
Однако та, всегда спавшая очень чутко, не просыпалась, сколько бы девочка её ни окликала. Тогда служанка, тоже явно удивлённая происходящим, вошла в комнату и, едва взглянув на лицо старушки, словно обезумела; вцепилась в кимоно хозяйки и отчаянно зарыдала:
– Ах, госпожа! Госпожа!
Однако бабушка оставалась неподвижной, а под глазами её уже залегли лиловые тени. Вскоре фусума распахнулась, и заглянула другая служанка, с побелевшим лицом.
– Госпожа! Юный господин… – дрожащим голосом пролепетала она.
Услышав эти слова, даже маленькая Оэй поняла, что Мосаку стало хуже. А бабушка по-прежнему лежала с сомкнутыми веками и будто не слышала плачущих у её постели служанок.
Мосаку скончался десять минут спустя. Мария Каннон исполнила просьбу в точности и не убила Мосаку, пока бабушка была жива.
Закончив рассказ, Тасиро мрачно посмотрел на меня.
– Что думаете? Правдива ли эта история?
– Гм… Ну… Даже не знаю… – замялся я.
Тасиро помолчал, затем, снова раскуривая погасшую трубку, произнёс:
– Я верю, что всё случилось именно так. Впрочем, неизвестно, была ли тому виной Мадонна… Кстати, вы ведь не прочли надпись на подставке. Вот, взгляните. Видите, латинские буквы, которые там вырезаны? «Desine fata deum flecti sperare precando…»[21]
Я оторопело смотрел на Марию Каннон, которая казалась воплощением неотвратимой судьбы. На прекрасном лице Мадонны из чёрного дерева застыла презрительная, холодная усмешка.
Сусаноо-но-микото на склоне лет
Одолев змея из Коси, Сусаноо-но-микото взял в жёны Кусинаду-химэ и возглавил поселение, которым правил Асинацути.
Асинацути построил для супругов огромный дворец на земле Суга, что в краю под названием «Идзумо». Столь высок был дворец, что перекрещённые стропила на коньке его крыши скрывались в облаках.
Сусаноо мирно жил с молодой женой. Его сердце снова волновали голоса ветров, плеск моря, сияние звёзд в ночном небе – он отвык от скитания по бескрайним просторам древней земли. Под сводами дворца, в комнате, где на красных и белых стенах красовались сцены охоты, Сусаноо впервые готовился стать отцом, впервые познал семейное счастье, которое было недоступно ему в небесной стране Такамагахаре.
Он обедал вместе с женой, строил планы на будущее. Иногда они отправлялись в дубовый лес, что высился вокруг дворца, и, ступая по опавшим цветам, слушали птичьи трели. С супругой Сусаноо обходился ласково. От былой воинственности не осталось и следа – ни в голосе, ни в движениях, ни во взгляде.
Только во сне порой являлись ему таившиеся во тьме чудовища и острый меч вновь ложился в невидимую руку, и тогда образы сражений восставали в памяти как живые, однако, пробудившись, он тут же возвращался к заботам о жене, о своей деревне, и кошмар тонул во мраке забвения.
Вскоре у него родился сын. Сусаноо назвал малыша Ясимадзинуми. Прелестный мальчик с покладистым нравом больше походил на мать, чем на отца.
И время текло, как течёт речная вода.
Сусаноо взял ещё несколько жён, и у него родилось много сыновей. Возмужав, сыновья по его приказу становились во главе войска и отправлялись покорять другие страны.
Слава Сусаноо росла по мере того, как росло число его сыновей и внуков. Из разных стран присылали ему дань. На кораблях, доставлявших шёлк, драгоценные меха и яшму, приплывали и люди, желавшие полюбоваться знаменитым дворцом в Суге.
Однажды среди путешественников Сусаноо увидел трёх юношей из страны Такамагахара. Все трое были атлетически сложены, как и он сам когда-то. Сусаноо пригласил их в свой дворец и собственноручно наливал им сакэ. Такого приёма не удостаивался ещё ни один гость. Поначалу юноши робели, не понимая, чем они заслужили такие почести. А когда подействовало сакэ, они, как и ожидал Сусаноо, затянули песни страны Такамагахара, играя на перевёрнутых кувшинах, будто на барабанах.