Спустя некоторое время Янькэ-вэня пригласили в большой зал. Там стояли красивые столы и стулья из сандалового дерева, но в воздухе пахло холодной пылью, над плитами пола витал дух запустения. К счастью, появившийся вскоре хозяин оказался человеком явно не низкого звания, хотя вид у него был весьма болезненный, скорее напротив: его бледное лицо, изящной формы руки были отмечены печатью несомненного благородства. Обменявшись с хозяином положенным приветствием, Янькэ-вэнь тут же заговорил о своём желании увидеть знаменитую картину Хуана И-фэна. В словах его звучало что-то похожее на суеверный страх: ему, как видно, казалось, что, если он не увидит эту картину немедленно, она может рассеяться, как туман, и сгинуть навсегда.
Хозяин, охотно согласившись показать гостю картину, тут же распорядился, чтобы свиток принесли и повесили на белую стену зала.
– Вот картина, которую вы хотели видеть.
Взглянув на картину, Янькэ-вэнь невольно вскрикнул от изумления.
Картина была исполнена в сине-зеленой гамме. По ущелью змейкой вилась река, то там, то здесь были разбросаны дома деревеньки, маленькие мостики, а над всем этим возвышалась горная вершина, под которой в ленивой неподвижности застыли осенние облака. В их белой раскраске были выдержаны переходы от густого к разреженному. Гора была прописана сочно-зелёными косыми мазками в традициях Гао Фань-шаня, и казалось, её только что омыл дождь: среди зелени сверкали алые листья, выполненные точечными ударами киноварной краски. Они были так прекрасны, что никаких определений, никаких слов недостало бы, чтобы передать их красоту. Уже из вышесказанного следует, что картина была великолепна, к тому же отличалась прочностью композиции и крепостью кисти-туши, – словом, в её сверкающих красках ощущалась непостижимая беспредельность, отмеченная привкусом древности.
Янькэ-вэнь, забыв обо всём на свете, долго стоял перед картиной, и чем больше на неё смотрел, тем большее испытывал благоговение.
– Ну как? Понравилась вам картина? – Хозяин, улыбаясь, искоса взглянул на гостя.
– Написано кистью гения! Не зря учитель Юань-цзай так расхваливал её: ничуть не преувеличил, скорее наоборот. Всё, что я видел до сих пор, кажется мне посредственным по сравнению с этой картиной.
Даже говоря это, гость ни на миг не отрывал от картины глаз.
– Вот как? Значит, вы полагаете, что это и в самом деле такой шедевр?
Тут впервые Янькэ-вэнь перевёл удивлённый взор на хозяина:
– А почему вам кажется это странным?
– Да нет, не то чтобы странным, но, видите ли… – Чжан почему-то смутился, и лицо его покраснело, совсем как у юной девы, но скоро, взяв себя в руки, печально улыбнулся и, робко поглядывая на висящий на стене свиток, продолжил: – Видите ли, когда я смотрю на эту картину, мне всегда кажется, что я вижу сон, хотя глаза мои широко открыты. Эти осенние горы действительно прекрасны. Но почему-то я не могу избавиться от мучительных сомнений. Не я ли один вижу эту красоту? Может быть, для других это самый заурядный свиток? Не знаю, откуда у меня такие мысли: то ли просто разыгралось воображение, то ли эта картина слишком хороша для нашего мира. Так или иначе, у меня всегда было довольно странное чувство по отношению к ней, поэтому и ваши похвалы не оставили меня безучастным.
Тогда Янькэ-вэнь не придал словам Чжана особого значения. И не только потому, что был целиком сосредоточен на картине. Просто ему показалось, что всеми этими неопределёнными разглагольствованиями Чжан хочет прикрыть свою неосведомлённость.
Скоро Янькэ-вэнь покинул дом Чжана, это странное жилище, нёсшее на себе печать запустения, но поразительной красоты свиток не выходил у него из головы. Ведь Янькэ-вэнь принял светильник канона от Да-чи и, конечно же, готов был отдать за этот свиток всё на свете. К тому же он был коллекционером. В его доме хранилось немало шедевров туши, но даже пейзаж «Снег на северном склоне горы» кисти Ли Ин-цю, за который он некогда отдал двадцать золотых, по одухотворённости много уступал «Осенним горам». Поэтому Янькэ-вэнь сгорал от желания пополнить свою коллекцию этим удивительным Хуаном И-фэном.
Всё время, пока был в Жуньчжоу, Янькэ-вэнь то и дело посылал слугу в дом Чжана с просьбой продать ему картину, тот ни за что не соглашался. По словам посланного, этот бледный человек неизменно говорил: «Если так уж полюбилась учителю эта картина, я готов ему одолжить её на время. Но совершенно расстаться с ней не могу. Прошу простить меня».
Такой ответ лишь раздосадовал Янькэ-вэня, горевшего желанием сделать картину своей собственностью. Что толку брать картину на время: не лучше ли подождать – может быть, когда-нибудь она всё-таки попадёт к нему в руки. Воодушевлённый этой надеждой, Янькэ-вэнь, в конце концов, уехал из Жуньчжоу без картины.
Через год он снова оказался в Жуньчжоу и решил заглянуть к Чжану. Там всё было по-прежнему: всё тот же плющ свисал с изгороди, та же трава заглушала сад. Вышедший к гостю слуга сообщил, что хозяина нет дома. Янькэ-вэнь стал просить хотя бы показать ему свиток, раз уж невозможно встретиться с Чжаном, но, сколько ни просил, слуга решительно отказывался пустить гостя в дом в отсутствие хозяина. Более того: в конце концов он перестал отвечать и ушёл, оставив ворота закрытыми. Что было делать? Думая о картине, спрятанной где-то в глубине этого заброшенного жилища, Янькэ-вэнь уныло побрёл восвояси.
Спустя некоторое время Янькэ-вэнь снова встретился с учителем Юань-цзаем, и тот сообщил ему, что в доме Чжана хранятся не только «Осенние горы» Да-чи, но ещё и такие шедевры, как «В дождливую ночь останавливаюсь на ночлег» и «К своему юбилею» Шэнь Ши-тяня.
– В прошлый раз я забыл вам об этом сказать. Эти две картины такие же диковины в саду живописи, как и «Осенние горы». Я вам напишу ещё одно письмо, обязательно посмотрите и на них тоже.
Янькэ-вэнь немедля отправил посыльного в дом Чжана. Помимо личного письма Юань-цзая посыльный имел при себе ещё и мешочек денег, чтобы выкупить все три картины, однако Чжан по-прежнему ни за что не хотел расставаться с Хуаном И-фэном. В конце концов Янькэ-вэню пришлось смириться с мыслью, что «Осенние горы» никогда не будут принадлежать ему.
Тут Ван Ши-гу умолк.
– Эту историю мне рассказал некогда сам учитель Янькэ.
– Значит, уж он-то по крайней мере наверняка видел «Осенние горы»? – Юнь Нань-тянь, поглаживая бороду, вопросительно смотрел на Ван Ши-гу.
– Учитель говорит, что видел, но наверняка или нет, этого никто не может понять.
– Однако, судя по тому, что вы только что рассказали…
– Сначала послушайте, что было дальше. Когда вы услышите эту историю до конца, у вас может сложиться иное мнение.
И Ван Ши-гу, забыв о чае, с воодушевлением продолжил своё повествование.
Янькэ-вэнь впервые рассказал мне эту историю лет через пятьдесят после того, как видел «Осенние горы»: пятьдесят раз звёзды вершили свой путь по небу, пятьдесят раз на землю ложился иней. За это время скончался учитель Юань-цзай, да и в доме Чжана сменилось уже три поколения. Кто знает, в чьём доме хранится теперь свиток Хуана И-фэна? Да и хранится ли вообще или утрачен, как драгоценные панцирь черепахи и нефрит? Рассказав во всех подробностях чудесную историю картины Хуана И-фэна, Янькэ-вэнь сокрушённо добавил:
– Тот свиток Хуана И-фэна сродни танцу с мечами Гунь-сунь Да-няня. Вроде бы есть и тушь и кисть, но ни того ни другого не видно. От картины к тебе непосредственно передаётся биение души. Точно так же, как видишь полет дракона, но не замечаешь ни человека, ни меч.
Случилось так, что примерно через месяц после этого разговора я, влекомый тёплым весенним ветерком, собрался один в путешествие по южным провинциям. Когда я сообщил о том Янькэ-вэню, он сказал:
– Это прекрасный случай, которым нельзя не воспользоваться. Постарайтесь найти и увидеть «Осенние горы». Их новое явление миру будет чрезвычайно радостным событием в саду живописи.
Поскольку я и сам желал того же, я тут же попросил учителя написать письмо, но дорога вела меня то в одно, то в другое место, и я долго не мог выбрать время, чтобы навестить дом Чжана в Жуньчжоу. Уже стали кричать кукушки, а я все бродил с письмом учителя в рукаве, а до «Осенних гор» так и не добрался.
Тут до меня дошёл слух, что отпрыск одного аристократического семейства по фамилии Ван приобрёл «Осенние горы». Во время своих странствий я многим показывал письмо Янькэ-вэня – очевидно, среди них были и знакомые этого Вана. Они-то и сообщили ему, что в доме Чжана хранится свиток Хуана И-фэна. Если верить слухам, то, получив письмо от Вана, внук Чжана тут же явился в его дом и вместе с фамильными треножниками и образцами каллиграфии преподнёс ему «Осенние горы» Да-чи. Разумеется, Ван был вне себя от радости, усадил внука Чжана на почётное место, позвал наложницу, чтобы прислуживала гостю, услаждал его слух музыкой, устроил пышный пир, а потом ещё и преподнёс ему тысячу золотых монет. Я едва не запрыгал от радости. Чего только не случилось за эти пятьдесят лет, а свиток Да-чи был в целости и сохранности. К тому же он попал в руки к Вану, с которым я был лично знаком. Как ни старался Янькэ-вэнь ещё раз увидеть свиток, все его попытки неизменно кончались неудачей: можно было подумать даже, что он навлёк на себя гнев злых духов. И вот эта картина сама собой, словно мираж, снова возникла перед нами, причём Вану не пришлось и пальцем шевельнуть, чтобы получить её. Что тут можно сказать? Только одно – свершилось то, что было предопределено Небесами. Разумеется, я тут же отправился к Вану в Цзиньчан, чтобы посмотреть на «Осенние горы».
Я до сих пор прекрасно помню пионы, которые горделиво цвели в саду Вана за украшенными драгоценными камнями перилами. Стоял безветренный летний день. Увидев Вана, я разразился невольным смехом, не успев даже завершить церемониального поклона:
– Значит, «Осенние горы» уже здесь, в этом доме? А ведь скольких душевных страданий стоила эта картина учителю Янькэ! Но теперь-то он наконец успокоится. Как же я рад за него!