[24] мимо конского ристалища, Кадзума набросился на него с мечом, но одолеть не смог и погиб сам.
Вести об этом дошли до князя, и Харунага приказал Санэмону явиться. Такому приказу никто не удивился.
Прежде всего князь Харунага был известен своей мудростью – а значит, принимал всё важные решения сам, а не полагался на вассалов. Он славился тем, что не успокаивался, пока не вникнет в суть и не разберётся во всём досконально. Вот, к примеру, история о двух его сокольничих: одного князь наградил, другого наказал. История эта показывает, что за человек был Харунага, а потому будет нелишним кратко её пересказать.
Как-то раз один сокольничий, в чьи обязанности входило следить за перелётными птицами для княжеской соколиной охоты, сообщил, что на рисовые поля деревни Итикава в уезде Исикава опустилась стая красноклювых журавлей, о чём старший сокольничий тут же известил князя. Его светлость крайне обрадовался. Покончив к утру с приготовлениями, княжеская охота на рассвете отбыла в деревню Итикава. Из ловчих птиц взяли лучшего сокола Фудзи-Цукасу, полученного в дар от самого сёгуна, и ещё двух больших соколов и двух малых. Сокольничим при Фудзи-Цукасе был самурай Аимото Кидзаэмон, однако в тот день его светлость пожелал нести сокола собственноручно. К несчастью, тропинка между заливными полями была скользкой после дождя, его светлость оступился, сокол сорвался с руки, взмыл в небо, и красноклювые журавли мгновенно снялись с места и скрылись вдали. Кидзаэмон, вне себя от бешенства, возопил:
– Вот болван, спугнул птиц!..
Он сразу опомнился и упал на колени, обливаясь холодным потом и ожидая, что князь убьёт его на месте. Его светлость, однако, лишь весело рассмеялся и промолвил:
– Верно, я виноват! Уж прости меня!
По возвращении в замок он пожаловал Кидзаэмону за верную службу и прямодушие земли на сто коку риса и поставил его над всеми другими сокольничими.
С той поры ухаживать за Фудзи-Цукасой назначили самурая Сэйхати Янасу. Однажды сокол возьми да и захворай. Вскоре его светлость вызвал Сэйхати и спросил:
– Ну, как Фудзи-Цукаса?
Сокол уже шёл на поправку, и Сэйхати ответил:
– Совершенно здоров! Так здоров, что и человека мог бы поймать!
Видимо, его светлость хвастунов не жаловал, потому что промолвил:
– Отлично! Вот и покажи нам тогда, как он справится с человеком!
Ничего не попишешь: с того дня стал Сэйхати класть на голову сыну своему Сэйтаро куски рыбы или дичи и целыми днями обучал Фудзи-Цукасу, так что сокол мало-помалу привык садиться человеку на голову. Тогда Сэйхати доложил через старшего сокольничего, что готов показать соколиную охоту на человека, на что его светлость изволил ответить:
– Занятно! Завтра же все вместе отправимся на южное ристалище, и пусть сокол поймает мастера чайной церемонии Дзюгэна Обу!
Ранним утром его светлость прибыл на ристалище и велел Дзюгэну встать посреди поля, а Сэйхати выпустить сокола. Птица направилась прямиком к Дзюгэну и спикировала ему на голову.
Воодушевлённый Сэйхати с радостным возгласом выхватил нож, каким охотники вырезают птичью печёнку, и подскочил к Дзюгэну, чтобы умертвить его. Тогда его светлость воскликнул:
– Стой, Сэйхати!..
Однако Сэйхати не внял его словам и всё пытался ударить Дзюгэна ножом, приговаривая:
– Коль уж сокол схватил добычу, то следует вырезать печень!
Тогда его светлость, разгневавшись, приказал подать ружьё и тут же сразил Сэйхати выстрелом, ибо в стрельбе был весьма искусен.
Возвращаясь к Санэмону… Князь Харунага давно к нему приглядывался. Так, при усмирении бунтовщиков Санэмон и ещё один самурай были ранены в голову. Самурай получил рану прямо над переносицей, а у Санэмона вздулся лиловый синяк на левом виске. Харунага вызвал к себе обоих, подивился их удаче и наградил.
– Больно небось? – спросил он.
Самурай ответил:
– Удивительное везение! Рана даже и не саднит вовсе!
Санэмон же хмуро пробормотал:
– Ещё как больно! Надо быть мертвецом, чтобы такая рана не болела.
Так Харунага убедился, что Санэмон – человек искренний и прямодушный, лгать и обманывать нипочём не станет. «Вот уж на кого я могу положиться!» – думал князь.
Таков был Харунага. Вот и теперь он рассудил, что лучший способ выяснить все обстоятельства произошедшего – подробно расспросить Санэмона самому.
Санэмон, весь трепеща, предстал перед князем, однако на лице его не было видно ни вины, ни раскаяния. Скорее это смуглое, застывшее в напряжении лицо выражало какую-то внутреннюю решимость.
– Санэмон, говорят, будто Кадзума напал на тебя исподтишка, – начал Харунага. – Видно, вы с ним враждовали. Почему?
– Мне причины для вражды неведомы.
Харунага, помолчав, спросил ещё раз, желая, чтобы Санэмон хорошенько понял вопрос:
– Стало быть, и вины за собою не видишь?
– Пожалуй, что нет… Есть лишь одна догадка. Возможно, кое-чем я его разгневал.
– Чем же?
– Дело было четыре дня назад. В школе фехтования шёл ежегодный турнир. Вместо господина Ямамото Кодзаэмона, учителя вашей светлости, в тот раз судьёй был я. Конечно, я судил только тех, кто ещё не кончил обучение воинскому искусству. Так, мне выпало судить поединок Кадзумы.
– С кем он бился?
– С самураем по имени Тамон, сыном и наследником вассала вашей светлости господина Хираты Кидаю.
– И Кадзума потерпел поражение?
– Да, ваша светлость. Тамон дважды коснулся запястья Кадзумы и один раз – головы, а Кадзума не сделал ни одного укола. То бишь во всех трёх заходах он потерпел полное поражение. И, возможно, затаил обиду на судью, то есть на меня.
– Значит, по-твоему, Кадзума вообразил, что ты судил нечестно?
– Да, ваша светлость. Однако со мною такого быть не могло. Да и зачем мне отдавать кому-то предпочтение?
– Что ж, а раньше вы ссорились? Может, повздорили когда-то? Припомни хорошенько.
– Нет, мы не спорили. Только… – Санэмон запнулся, но не оттого, что собирался о чем-то умолчать: подбирал в уме наиболее точные слова, чтобы получше выразить свою мысль. Князь спокойно ждал, пока Санэмон продолжит говорить. – Был один раз… Накануне турнира Кадзума вдруг попросил у меня прощения: дескать, за недавнюю грубость. Я ничего такого не помнил, поэтому переспросил, что он имеет в виду. Но Кадзума лишь горько усмехнулся в ответ. Тогда я сказал, что никакой его вины не помню и, стало быть, прощать мне нечего. Видимо, Кадзума наконец мне поверил, потому что произнёс очень спокойно: «Значит, мне показалось. Прошу вас, забудьте этот разговор». И помню, при этих словах он вновь усмехнулся, но не горько, а скорее злорадно.
– О чем же он говорил?
– Я так и не понял. Наверное, речь шла о каком-то пустячном деле… Вот и всё, а больше споров между нами не было.
Снова повисло молчание.
– А каким был этот Кадзума? Может, недоверчивым, мнительным?
– Нет, не замечал. Он был по-юношески открытым. Никогда не стыдился показать, что у него на сердце. Впрочем, порой мог и вспылить… – Санэмон смолк, а потом тяжело выдохнул. – Полагаю, тот поединок с Тамоном был для него крайне важен.
– Крайне важен?.. Отчего так?
– Кадзума уже выдержал предварительные испытания. Победи он на этот раз, его обучение подошло бы к концу. Впрочем, то же относилось и к Тамону. И оба они считались самыми способными фехтовальщиками.
Харунага вновь замолчал, как будто что-то обдумывал, а потом, словно придя к каким-то выводам, перешёл к расспросам о ночи, когда совершилось убийство.
– Кадзума действительно подкарауливал тебя у ристалища?
– Судя по всему, да. В тот вечер внезапно повалил снег, поэтому я шёл мимо ристалища с поднятым зонтиком. Вдруг ветер усилился, снег теперь летел слева, и я опустил зонтик к левому плечу. Тут-то и выскочил Кадзума, и его меч только разрубил зонтик, а меня не задел.
– Нанёс удар, даже тебя не окликнув?
– Да, так я всё запомнил.
– И что ты в тот момент подумал?
– Думать было некогда. Я прыгнул вправо. Наверное, тогда с меня слетели гэта. Затем – второй удар. Он рассёк рукав моего хаори на пять сун[25]… Я опять отскочил в сторону, выхватывая меч, и ударил в ответ. Видимо, я рассёк ему грудь. И он что-то успел сказать…
– Что же?
– Я не расслышал. По-моему, он просто вскрикнул во время схватки… И тогда я сообразил, что бьюсь с Кадзумой.
– То есть ты узнал его голос?
– Нет, не узнал.
– Как же ты понял, что это Кадзума? – Харунага посмотрел Санэмону прямо в глаза.
Тот не ответил. Харунага повторил вопрос, на сей раз чуть громче, однако Санэмон хранил молчание, опустив глаза и словно разглядывая свои хакама, и даже рта не раскрыл.
– Так что же, Санэмон? – Князь вдруг переменился, голос его звучал грозно. Надо сказать, Харунага нередко прибегал к таким внезапным перевоплощениям.
Не поднимая головы, Санэмон всё же заговорил, только вот произнёс не то, чего ждал князь.
Изумлённый Харунага услыхал тихое признание:
– Ваша светлость, мой меч повинен в том, что загубил одного из преданных вам воинов.
Харунага слегка нахмурился, но устремлённый на Санэмона взгляд оставался серьёзен и строг.
– У Кадзумы была причина меня возненавидеть, – произнёс Санэмон. – Я судил его поединок несправедливо.
Харунага ещё сильнее нахмурил брови.
– Не ты ли уверял меня только что в своей честности?..
– Да, уверял и готов поклясться в каждом слове. – Санэмон говорил медленно, будто взвешивая каждое слово. – И всё же я не был справедлив. Я, как и сказал уже вашей светлости, ни в коем случае не намеревался помогать Тамону или действовать против Кадзумы. Увы, этого недостаточно, чтобы заявлять о своей беспристрастности. От Кадзумы я всегда ожидал большего, чем от Тамона. Искусство Тамона суетно. Он малодушен и готов побеждать любой ценой, пусть даже нечестно. А Кадзума был не таков. Его искусство благородно. Это истинное искусство, которое позволяет встретить противника открыто, лицом к лицу. Я даже думал, что Тамон года через два-три Кадзуме и в подмётки не будет годиться…