Склонность японских художников к реализму, как ни посмотреть, явление странное. Возможно, идя по пути реализма, они могут добиться определённых успехов. Но каких бы успехов они ни добивались, им никогда не достичь уровня реализма европейской живописи. Почему они прежде не прибегали к шпателю, если хотели передать ощущение света, воздуха, материала? Стремление передать подобные ощущения и стремление импрессионистов передать эффект пленэра имеют разное содержание. Французы ушли вперёд. Склонность японских художников к реализму заставляет их двигаться в сторону. Глядя на картину Хаями Гёсю «Танцовщица», начинаешь испытывать жалость к японской живописи. Реалистические работы, написанные в прошлом Ёсиику, примерно того же класса, но, хотя их можно назвать вульгарными, они все же не столь безвкусны. Я говорю о серьёзных недостатках, но мне все же хочется думать, что у того же Хаями буквально под ногами валяется немало стимулов для создания каких-то произведений.
Есть люди, которые думают, что если на какое-то время предаться разврату, то начнёшь неплохо разбираться в искусстве. Есть люди, которые считают, что если рассуждаешь о морали и религии, то можешь сделать вид, будто легко постигаешь и Басё, и Леонардо да Винчи. Не будем говорить о Леонардо да Винчи, но, чтобы понять величие того же Басё, нужно приложить немало труда. Думаю, величие не понятого до конца Басё останется и после того, как мир вступит в свою последнюю стадию существования и мы будем таить мысли о бренности человека. В «Жан-Кристофе» есть глава, в которой описан обыватель, считающий, что понимание Кристофа равнозначно пониманию Бетховена. Достичь такого понимания не так просто, как думают люди. Когда речь идёт об искусстве, с точки зрения понимания важнейшим является стремление понять, иначе полученные знания будут поверхностными. Случайно я увидел помещённую в «Дэнки то бунгэй» статью о Басё, в которой содержались вздорные утверждения. Испытывая глубокое возмущение, я на этом заканчиваю.
Сегодня, когда я зашёл к Катори Ходзуме, он показал мне три подставки для крышки от чайного котелка. Одна из них была похожа на маленький железный таганок. Все три были разной формы. Разной, конечно, но, поскольку это были подставки, они отличались совсем немного пропорциями трёх ножек и кольца. Но все три явно были не похожи одна на другую. И чем дольше я смотрел на них, тем разительнее становилось это различие. Одна создавала впечатление величественности. Другая отличалась простотой, безыскусственностью. На третью невозможно было смотреть. Подумав о том, как сильно разнятся между собой эти предельно простые вещи, я понял, что искусство страшно. Понял, что один удар, один поклон нужно делать, не только когда ваяешь Будду. Понял, что если хотя бы мысленно сравнить то, что мы создаём, с творениями великих мастеров, то написанное нами, всё без исключения, не жаль бросить в огонь. Чем больше я думал над этим, тем яснее осознавал, что во всей Вселенной лишь искусство бездонно.
Раньше, чем зачерпнуть чай в котелке, раньше, чем пить его, рассматривают чашку. Это обычное поведение любого японца, но европеец делает это крайне редко. В европейских романах вряд ли могут появиться слова: «Какая прекрасная чашка». Возможно, это происходит потому, что японцы преданы искусству. Или, возможно, потому, что японское искусство проникает в самые укромные уголки. Ричь, например, прекрасный керамист, но, глядя на то, как сделаны его тарелки и чашки, видишь, что нижняя часть обработана без должного старания. И если кто-то и обратит на это внимание и скажет, что о таком пустяке не стоит и говорить, я сразу же за этими словами почувствую европейца.
Вульгарность и утончённость исходят из разницы характеров. Ненавидеть вульгарность и радоваться утончённости – из этого исходит каждый человек. Однако вульгарность и утончённость, с одной стороны, и чистота и грязь – с другой, сами различаются между собой. Чистота и грязь – это не просто разница характеров. Они представляют собой пронизывающее всю нашу жизнь нечто чрезвычайно важное, глубоко укоренившееся в человеческой личности. Уважение к чистоте и презрение к грязи должны перейти в сферу критики, выходящей за рамки симпатии или антипатии. Сегодня вечером я взял написанный Кикути Каном «Рай», и хотя этот роман и может быть назван вульгарным, в целом он не загрязнён вульгаризмами. Доказательством может служить то, что, во всяком случае, лексика в этом произведении абсолютно полноценна. Хотя нельзя сказать, что использовавшиеся слова можно назвать единственно возможными, но в то же время слова-пугала тоже встречаются нечасто. Этот роман сделан так, как должен быть сделан, таких романов больше нет. А вот несколько достаточно крупных писателей создали произведения, источающие вонь неоправданных вульгаризмов. Вульгарность и утончённость, как я уже говорил, исходят из разницы характеров. Поэтому с точки зрения оценки романа Кикути любой человек вправе заявить, нравится он ему или нет. Однако, определяя его художественную ценность, критики, поскольку роман непозволительно вульгарен, непременно обругают его и в первую очередь те места, которые им понравились. В то же время с точки зрения творческого процесса роман Кикути нерасторжимо слит с характером автора. Вульгарность романа ни в коем случае нельзя рассматривать как результат небрежности его написания. И если другие писатели, обычно с восторгом провозглашающие утончённость, бездумно последуют творческому методу Кикути, то, несомненно, впадут в болезнь неоправданных вульгаризмов. По своему характеру я очень далёк от Кикути, поэтому мои пристрастия, касающиеся вульгарности и утончённости, во многом не совпадают с пристрастиями Кикути. Но если говорить о чистоте и грязи, мы стоим на одних позициях.
О жизни дикаря
На фоне громоздящихся вдали гор плету
шляпу из мисканта.
Мирскую суету я смел как лёссовую пыль.
Перед окном журчит вода, пишу,
присев у изголовья,
К чему вопросы – о жизни дикаря.
Когда в детстве меня заставляли писать китайские стихи, я всегда брал за образец это четверостишие Ли Цзюлина. Сейчас я не считаю, что это какое-то выдающееся стихотворение, достойное привлечь внимание ребёнка. Я думаю, что, даже плетя шляпу из мисканта у громоздящихся вдали гор, он имел нечто похожее на банковскую книжку для получения пенсии. Но всё же Ли Цзюлин наслаждался безмятежным покоем, когда перед окном журчала вода, а он писал, присев у изголовья. Я от души завидую ему. Чтобы литературным трудом заработать на жизнь, мне приходится весь год работать не покладая рук. Я пишу до двух часов ночи, и когда наконец ложусь спать, меня поднимает стук в дверь – телеграмма, распоряжение редакции написать эссе для «Санди майнити».
Эссе (следование за кистью) – продукт покоя. Или уж по меньшей мере литературная форма, гордостью которой является то, что она продукт покоя. Хотя литераторов в старые времена было великое множество, среди них не найдётся ни одного безумца, который бы писал эссе, не испытывая полного покоя. Однако нынешние писатели (слова «нынешние писатели» обозначают очень узкий их слой: имеются в виду писатели, создавшие свои произведения после марта – апреля 1923 года) активно пишут эссе, даже не имея покоя. Слова «даже не имея» не совсем верны. Лучше сказать, что они на скорую руку пекут свои эссе именно для того, чтобы не иметь покоя.
Существующие эссе можно подразделить на четыре вида. Может быть, их и больше, но в моей голове после короткого пятичасового сна этой ночью как резон Д’этр возникло лишь четыре вида: во-первых, повествование о глубоких чувствах; во-вторых, запись необычного рассказа; в-третьих, попытка исследования; в-четвёртых, художественная миниатюра. Повествование о глубоких чувствах включает к тому же и определённую идею. Необычный рассказ представляет, разумеется, интерес, выходящий за рамки просто необычного рассказа. Что касается исследования, то, не прибегая к помощи науки, за него вообще браться нечего. Художественная миниатюра – тут тоже никаких пояснений не требуется.
Однако подобные эссе в дни большего или меньшего отсутствия покоя не пишутся свободно и раскрепощенно, хотя было бы неверно утверждать, что не могут писаться вообще. Возможно, поэтому в литературном мире время от времени появляются новые эссе. Что такое новые эссе? Это следование за кистью, лишённое определённой цели. Чистейший, без всяких примесей, вздор.
Если сомневаетесь, прочтите принадлежащие людям старого времени эссе «Разрозненные заметки о приливах и отливах» или «Заметки в доме, где разрывается сердце» и сравните их с большинством эссе, которые появятся в журналах в ближайшие месяцы. И сразу же ясно поймёте, насколько они бессвязны и неряшливы. К тому же авторы этих новых эссе не одни посредственности. Среди них есть люди талантливые, способные создавать доброкачественные пьесы и прозу (в качестве примера можно привести меня).
Эссе – продукт покоя, а покой – продукт благосостояния, поэтому, раньше чем обрести покой, нужно добиться благосостояния. Или стать выше благосостояния. Но на это нет никаких надежд. Следовательно, нет надежд и на появление настоящих новелл.
Ли Цзюлин сказал: «Не нужно вопросов о жизни дикаря». Однако, рассуждая об эссе, являющихся продуктом покоя, я не мог не коснуться жизни дикаря, не говоря уже о том, что не мог не касаться жизненных тягот. И, пользуясь случаем, решил назвать эти мои эссе «О жизни дикаря». Разумеется, я писал их, не дожидаясь, пока мной будет обретён покой. Если они окажутся в какой-то мере интересными, хотелось бы думать, что причиной этого является неординарность их автора. Если окажутся неинтересными, то хотелось бы думать, что в этом виновата эпоха, за что я ответственности не несу.