о Марику так не казалось. Где же похожи? У папы нос большой и с горбинкой, а у Марика маленький и кнопкой. У папы густые брови, а у Марика тонкие ниточки. И глаза у папы серьезные, а может быть, грустные. А у Марика, по маминому выражению, в глазах черти пляшут. Веселые в общем глаза. И в чем они похожи? Но Марику все равно приятно было думать, что похожи.
Сначала Марику говорили, что папа в командировке в другом городе. И однажды приедет, но это будет еще совсем нескоро. А в прошлом году, как раз перед тем как пойти в школу, выяснилось, что папа Марика погиб на фронте. Мама так сказала учительнице, отдавая какие-то бумажки. Тихо сказала, думала, что Марик не слышит. А он все прекрасно слышал и совсем не расстроился тогда. Только не очень понял, зачем было врать? Ведь если погиб на фронте, значит герой. Как папа Мишки Салахова из сто третьего дома. И как папа Женечки Илюшиной с Виноградной улицы. Да у половины детей из их компании папы погибли на фронте. А Ильдар из сто седьмого был вообще сирота, у него на фронте все погибли, кроме тети, которая его к себе забрала. И нечего обманывать.
Дома потом целый скандал был. Очень Марика возмутило, что его обманывали. Ну что за дела? Он же не маленький. Так дедушке и заявил. Как бабушка потом на маму кричала! А дедушка увел Марика к себе в комнату, долго рылся в ящике стола, а потом достал какую-то коробочку. В ней оказалась медаль, которую папе дали посмертно. И еще какая-то сложенная в треугольник бумажка, но на ней было написано от руки, а Марик тогда умел читать только печатные буквы, так что ничего не понял. Но дедушка долго рассказывал про то, что папа у Марика герой, воевал под Сталинградом, спасал товарищей. Что он вообще мог на фронт не ходить, потому что был композитором и ему полагалась какая-то «бронь». Но все равно пошел, чтобы защищать нашу родину, чтобы такие маленькие мальчики, как Марик, учились в мирной стране. Дедушка много и хорошо говорил, так что Марик совсем успокоился и все понял. Только попросил, чтобы его больше никогда не обманывали. Дедушка очень серьезно пообещал и даже руку ему пожал. А когда они вышли из дедушкиной комнаты, мама с бабушкой уже не ругались, а накрывали на стол к ужину. И как-то все уладилось.
Но музыкой Марик с тех пор еще усерднее занимался, потому что зря что ли папа на фронте воевал?..
* * *
— Вы понимаете, что здесь для меня все дороги закрыты? — Доносилось из комнаты. — Кто я тут? Вдова Али Агдавлетова. Русская девочка даже языка не знающая. Меня никуда не берут на работу! И не возьмут. Мне так и сидеть у вас на шее? Вместе с Мариком?
Марик застыл на пороге. Все понятно, бабушка с мамой опять ссорятся. Опыт подсказывал, что в такие моменты лучше не появляться им на глаза. Но как назло именно сейчас ему очень нужен был кто-нибудь из взрослых.
Бабушка сидела в кресле, прямая как струна. Марика всегда поражала бабушкина осанка, сам он пробовал хотя бы за пианино сидеть прямо, но через десять минут забывал и начинал привычно горбиться. А бабушка держит спину всегда, даже когда готовит или стирает белье в тазике. Сейчас она вязала, быстро перебирала спицами, не глядя на них. Все ее внимание было приковано к маме. А мама стояла посередине комнаты, в самом центре круглого желто-зеленого коврика, как будто на сцене в луче прожектора. И кажется, она и ощущала себя как на сцене, потому что картинно заламывала руки и говорила своим «особым» голосом. Марик его хорошо умел отличать от голоса настоящего. Настоящим голосом мама спрашивала, как у него дела в школе и будет ли он обедать. А «особым» голосом разговаривала со случайно встреченными знакомыми на улице, а иногда с бабушкой и дедом. У «особого» голоса был другой оттенок, он требовал, чтобы на него обратили внимание, чтобы к нему прислушались. Но бабушка прислушиваться не хотела.
— Вот именно! Здесь ты вдова Али Агдавлетова! Всеми уважаемая женщина из знаменитой семьи. А в Москве ты будешь никем! Там таких, как ты, миллионы. Куда ты пойдешь? В Москонцерт? Здравствуйте, возьмите меня на работу?
— Почему бы и нет? У меня профильное образование!
— Боже мой, конферансье. Можно подумать! В Москве ни одного конферансье больше нет. Еще и женщина. Это просто смешно. Алиса, не выдумывай глупости. У вас с Мариком есть крыша над головой, вы одеты-обуты, накормлены. Есть мы, в конце концов. Ну хорошо, ты устроишься в Москве на работу. А Марик? Кто будет его водить в школу? Куда ему деваться после школы? И школа. У нас одна из сильнейших музыкальных школ в Союзе!
— Ну конечно, сильнее, чем в Москве! Вас послушать, так на свете нет ничего лучше вашей Республики! Давайте не будем спорить! После смерти Али нас с вами не связывает ничего, кроме Марика. Я уже все решила, я даже взяла билеты.
— Взяла билеты?
Бабушка повторила мамины слова с такой интонацией, как будто случилось что-то очень страшное. В интонациях Марик разбирался очень хорошо. Он вообще воспринимал мир в первую очередь через звук. И то, как повторила мамину фразу бабушка, как звякнули спицы в ее руках, как скрипнуло кресло, когда бабушка откинулась на его спинку, заставило Марика по-настоящему встревожиться. Лучше всего было бы уйти в свою комнату, подождать, пока взрослые успокоятся, и осмыслить все услышанное. Но ждать дальше у Марика не оставалось никаких сил. Мало того, что он уже заляпал кровью рубашку, теперь его еще и тошнило. Тяжко вздохнув, он все-таки переступил порог комнаты.
— Я немножко неудачно упал, — сообщил он как можно более беспечным тоном. — Мне бы свежую рубашку. И зеленку.
— Марик!!!
Взрослые тут же забыли про свои разногласия, бросились к нему.
— Где ты упал? Что случилось? Сколько раз я тебе говорила не шататься по двору! — причитала мама.
Бабушка не причитала, просто сняла с него перемазанную рубашку и повела в ванную комнату, где висел шкафчик с лекарствами. Открыла кран, из которого тут же ударила тугая струя холодной воды, заставила Марика наклониться над ванной и стала смывать кровь и грязь с его лица.
— Мы на велосипеде катались, — объяснял Марик. — Рудику же велосипед подарили. А я тоже хочу. Дедушка обещал! Тогда у нас будет два велосипеда, а пока что один на всех. Мы по очереди с горки катались. Моя очередь была кататься, я оттолкнулся, поехал, а руль отвалился. Прямо в руках у меня остался, представляете? Я даже не ожидал, что так может быть. Ну а потом упал, конечно.
— Господи, этот ребенок сведет меня с ума, — голосила мама. — Он еще рассуждает! Надо ехать в больницу, мама Гульнар! Посмотрите, сколько крови!
— Глупости не говори. Просто лоб расквасил, в таких случаях всегда много крови бывает. Сейчас зеленкой помажем. Главное, чтобы не сотрясение. Марик, тебя не тошнит? Голова не кружится?
Пришлось сознаться, что кружится. И что тошнит. Бабушка огорченно зацокала, но зеленку все равно достала.
— Сейчас будет щипать, — честно предупредила она. — Не дергайся, я подую.
— Не поможет, в прошлый раз ты тоже дула. Но подуй все равно, — решил Марик.
Бабушка не просто намазала ему лоб зеленкой, она его еще и забинтовала. Сказала, что пластырь держаться не будет. С бинтом вокруг головы Марик выглядел, прямо как раненый разведчик из фильма. Тут же захотелось побежать во двор и перед всеми похвастаться. Но бабушка не разрешила.
— Марш в кровать. Сейчас ляжешь и будешь отдыхать. Читать нельзя, ты меня понял? А я тебе чаю принесу.
— С вареньем?
— Тебя же тошнило?
— Ну и что? Варенье тут причем?
— Хорошо, с вареньем. А потом вызовем доктора. Хотя тут и так все понятно.
— Мне еще этюд надо учить на завтра, — заметил Марик уже по дороге в свою комнату.
— Подождет твой этюд. Радуйся, что не руку сломал, а то был бы этюд. Вы хоть немного думайте, когда что-то делаете!
— Я не виноват, что руль отвалился. Это потому, что велосипед немецкий. Ненадежная машина. Вы мне с дедушкой советский купите, ладно?
Бабушка только вздохнула и пошла за чаем с вареньем. А мама уселась к Марику на кровать. Взъерошила ему мокрые волосы над повязкой.
— Какой ты у меня уже взрослый. И такой рассудительный. Маленький мужичок.
— Так маленький или взрослый?
— Взрослый, взрослый. Как же ты не вовремя упал, а, взрослый? Нам с тобой скоро в Москву ехать, а ты в таком виде.
— А можно упасть вовремя? — тут же заинтересовался Марик.
Про Москву он ничего спрашивать не стал, не очень-то она его интересовала. Просто незнакомое слово, которое мама почему-то произносила с особым придыханием.
* * *
Часов в комнате Марика не было. Если требовалось узнать точное время, бабушка или дед заглядывали в гостиную, где висели потемневшие от времени деревянные ходики. Марик время определял по звукам. Сегодня, к примеру, он проснулся в половине восьмого. В обычный день считалось бы, что он проспал, но доктор сообщил, что у него сотрясение мозга, — поэтому в школу Марик не ходил и вот уже целую неделю спал сколько захочется. В семь утра в комнате за стеной журчит вода — дедушка бреется перед службой. В семь ноль пять скрипят половицы — он идет мимо спальни Марика на кухню. В семь пятнадцать на кухне свистит чайник. А в половине восьмого хлопает калитка у Семипаловых — Рудик всегда выбегает во двор первым и дожидается, когда выйдет Марик, чтобы вместе пойти в школу.
Марик все на свете определял звуками: настроение бабушки — по тому, как громко стучит ее нож о разделочную доску; погоду на вечер — по шуму дождя с утра, даже готовность каши по ее пыхтению в кастрюле. Кашу варила мама и никогда не угадывала, когда снимать, — крупа то скрипела на зубах, то слипалась как клейстер. И чтобы бабушка опять не называла маму безрукой, Марик помогал, на звук определяя нужный момент.
Так вот, сегодня он проснулся в половине восьмого, за минуту до удара калитки у Семипаловых. Потянулся, высунул из-под простынки, которой укрывался, босые ноги. Сентябрь уже заканчивается, а все еще теплынь. Сейчас бы бегать во дворе с ребятами. Но доктор велел лежать десять дней. Прошло уже семь. Чуть-чуть осталось. Но скучно же.