Успокоившись, Валерий Александрович подумал, что лес, видимо, как война или болезнь близких, срывает с человека воздвигнутый образ, обнаруживает в нём эгоизм, мелочность, нерешительность и в то же время смелость, находчивость, терпение. Валерий Александрович с равнодушием стороннего наблюдателя отметил, как расстроился из-за дорогой обуви, как замер от мысли, что его планы могут не осуществиться. Мысленно над собой посмеявшись, он тут же забыл о ботинках, сконцентрировался и, не отвлекаясь больше на птиц, грибы и незнакомые растения, устремился вперёд.
Вскоре лес стал редеть. Впереди виднелся высокий проволочный забор. Валерий Александрович вышел было на опушку, но тут же поспешил назад: недалеко стояли двое полицейских и что-то объясняли молодой паре. Валерий Александрович догадался, в чём дело: видимо, те, глядя на самолёты, слишком близко подошли к ограждению аэропорта, и сработала сигнализация.
Валерий Александрович знал то, о чём не подозревали эти молодые люди и даже полиция. Он огляделся, увидел ориентир – крупный плоский камень, подошёл к нему, нагнулся и с трудом сдвинул с места. Под сухими листьями находилась квадратная деревянная дверца. Валерий Александрович открыл её и прыгнул вниз. Он уже делал это не раз. Яма была неглубокой. Здесь была ещё одна дверь, на замке. Валерий Александрович воспользовался ключом, который был у него, и вошёл в тоннель. Внутри тут же загорелся свет.
Хотя на этот тайный ход конструкторов аэропорта вдохновили подземные коммуникации вьетнамцев, по которым те бегали всю войну и потом гордо демонстрировали их советским делегациям, тоннель был не просто первобытным лазом в земле. Всё было забетонировано; в начале тоннеля имелся телефон, по которому Валерий Александрович сообщил, что спустился, для того, чтобы в лес отправился сотрудник и замаскировал вход. Идти было прилично, Валерий Александрович перевёл дух и пошёл дальше, мимо красной двери, ведущей в бомбоубежище, мимо синей двери, за которой хранились вода, еда и кислородные маски, мимо схемы тоннеля, мимо поблекших репродукций передвижников. Наконец он дошёл до нужной ему двери – выходу номер восемнадцать.
Поднявшись на лётное поле, Валерий Александрович увидел потрёпанный «Ту-104». Эта модель, закрепившая, как сказал бы военкор, первенство страны в области реактивных авиалайнеров ещё в годы холодной войны, была давно официально выведена из эксплуатации, но несколько экземпляров продолжали летать. Самолёт, в который Валерий Александрович, один из акционеров аэропорта, поднимался по трапу, использовался в советское время для тренировки космонавтов.
Войдя в салон, Валерий Александрович поздоровался с пилотами, штурманом, бортинженером и инструктором по безопасности. Его посадили на широкое плюшевое сиденье. К стене был прикреплён экспонат: фрагмент вологодского кружева в рамке, лежавшего когда-то на спинках кресел «Ту-104» во время дипломатических рейсов.
Как только Валерий Александрович пристегнулся, самолёт двинулся с места и вырулил на взлётную полосу. Сначала он набрал обычную высоту, после чего инструктор принёс Валерию Александровичу мягкий шлем. Через пять минут самолёт стал подниматься ещё выше. У Валерия Александровича заложило уши и закружилась голова. Инструктор протянул ему воду и лекарство.
Наконец лайнер снова выровнялся, Валерий Александрович отстегнул ремень и поднялся в воздух – в салоне была невесомость. Он оттолкнулся от сиденья, полетел в хвостовую часть, где не было кресел, и с победным кличем перевернулся несколько раз в воздухе. Инструктор включил музыку. «Друг наш и верный товарищ к дальним планетам летит, – пел баритон советской эстрады, – звёзды мерцают едва лишь где-то на Млечном Пути». Валерий Александрович смеялся от радости.
Через некоторое время, устав, он подплыл к инструктору, и тот выдал ему обед в тюбиках: борщ, паштет, сливовый компот на десерт. Валерий Александрович знал, что современные космонавты больше не едят из тюбиков, пища на орбиту доставляется в вакуумных упаковках, и на этом самолёте, к восторгу пассажиров, относились к деталям серьёзно. Всё было сделано для того, чтобы доставить им удовольствие, реконструировав эпизоды советских испытаний. Валерий Александрович поел, доплыл до кресла и пристегнулся. Инструктор передал информацию пилоту, и самолёт начал снижение.
Валерий Александрович задремал. Во сне он видел Магеллановы Облака. Словно растворившись в темноте, он летел навстречу звёздному свету. Он был кометой, астероидом, разумным космическим кораблём. Проснувшись от тряски, первое, что он увидел, – свои руки. Они лежали на коленях отчуждённо, как перчатки на стуле. Пошевелил ими. И почувствовал разочарование, что он всего лишь человек. Это ощущение, что его ввергли в мир, в эту страну, в этот, в конце концов, самолёт за ненадобностью. «Жалок… – подумал о себе Валерий Александрович. – Захвачен бессмысленными делами, чтобы скорее прожить жизнь. Один среди миллиардов мечущихся, оставленных без присмотра уродливых детей эволюции».
Самолёт приземлился. Валерий Александрович вышел последним, пребывая в меланхолично-рассеянном настроении, поэтому не сразу обратил внимание, что экипаж самолёта стоит у трапа с поднятыми руками. Напротив стояли военные, держа их под прицелом. Один из них направил дуло автомата на Валерия Александровича. На фуражках военных были красные звёзды.
Их отвели в комнату оперативного дежурного. Валерий Александрович узнал в ней кабинет замдиректора, почему-то заставленный винтажной мебелью. Он силился понять, кому понадобился этот розыгрыш и что в этом смешного. Их стали спрашивать, почему они совершили посадку без разрешения. Обвинили в терроризме. Командир экипажа утверждал, что получил разрешение на посадку, предлагал им послушать записи. Его и других членов экипажа, клявшихся, что всё так и было, увели.
Теперь вопросы задавали инструктору по безопасности и Валерию Александровичу. Откуда у них самолёт? Что происходило на борту? Почему нет кресел? С какой целью приземлились в Москве? Кто такие? Почему без документов?
Через два часа экипаж привели обратно. Вид у них был потрясённый. «В диспетчерской допотопное оборудование, как в музее, – сказал первый пилот. – Неудивительно, что они нас не заметили». «А что записи?» – нетерпеливо спросил Валерий Александрович. «Чёрта с два, ничего нет».
Наутро Валерия Александровича, двух пилотов, штурмана, бортинженера и инструктора вывели на лётное поле. Было очень тепло. Светило солнце. Их поставили на расстоянии шага друг от друга и открыли огонь.
Швейцар
Вологодская усадьба известного кинорежиссёра хорошо охранялась, потому что всякое зримое благополучие притягивало нехороших бедных людей в этом краю лесоповалов, исправительно-трудовых лагерей, ржавых болот и полумёртвых деревень, куда добирались разве что любители экстремального туризма и скупщики угольных самоваров.
Жил режиссёр барином: дом с прислугой, включая псаря и садовника, семейная часовня с колоколами и конюшня, имелся даже бальный зал с потолком, расписанным церковным художником и украшенным лепниной. Из окон с южной стороны была видна угрюмая северная река Сухона. Местами она обмелела, часто меняя русло, а по весне иногда и вовсе текла в обратную сторону, чем напоминала идейные устремления режиссёра, который приезжал сюда рыбачить, охотиться и парить в бане синеоких вологодских девчат.
Он был человеком искусства, близким к верхам, поэтому никто не удивился, когда семьдесят миллионов из бюджета области ушло на то, чтобы провести к его имению асфальтированную дорогу.
К деревне Исады на другой стороне реки уже лет десять нельзя было проехать на обычной машине, только на вездеходе. Жили там люди, которые смотрели телевизор. Они не жаловались на дорогу, потому что знали: в пяти километрах от них есть другая деревня, Задний Двор, куда можно добраться только по реке; там осталось две семьи, пустые избы почернели, покосились и летом на треть утопали в крапиве.
Режиссёр знал, что места эти с историей. Недалеко древнее поселение Вёкса, где люди жили семь тысяч лет назад, – самый старый протогород на материке. Вёксы, они же древние меряне, почитали синие камни, связанные с культом предков и богом грозы, хотя спроси молодёжь из Вологды, скажут, что вёксы – это люди с планеты Вестал из аниме-сериала.
Режиссёру тоже не был чужд культ предков, он мечтал снять когда-нибудь фильм про языческую Русь и отношения славян с вёксами, фильм с эротикой и грандиозными общими планами вековых дебрей, сделанными с квадрокоптера, но в последнее время вынужденно мастерил боевики о подвигах советских солдат, мечтая вернуться хотя бы к запутанным любовным историям жителей предреволюционных дворянских усадеб.
«Хоть лыком шит, да барин» – так говорят.
Многие мечтали увидеть его воочию, а ещё лучше – поговорить. Все знали, что он – за духовность и за Россию. С таким человеком хочешь не хочешь, а найдёшь общий язык. Но режиссёр ездил на машине с тонированными стёклами, а в деревне ни разу не появился. В местный магазин из его усадьбы иногда ходила повариха, она была столичная и смотрела на деревенских с уловимой брезгливостью и не без страха. Это многим не нравилось, и разговоры ходили всякие. Ещё у режиссёра работала деревенская женщина Лена Тарасова, но, как назло, она была немая, а языка жестов никто, кроме её неболтливого мужа Арсения, не знал.
Однажды в начале лета к Арсению пришёл племянник Гриша – парень восемнадцати лет, непьющий и сообразительный, с отличием окончивший сельскую школу. Виделись они нечасто, потому что Гриша жил в той самой дальней деревне Задний Двор со своей матушкой и отчимом, который работал на ближайшей лесопилке. Чтобы навестить родственников, он прошёл пять километров до Исад, и дед Коля, известный тем, что у него было три собаки и две хорошие лодки, перевёз его на другой берег. Поговаривали, что в дом к режиссёру нужен швейцар, который будет приветствовать гостей во время приёма в честь закрытия Московского кинофестиваля. Все знали, что к режиссёру по этому случаю съедутся знаменитости.