когда он звонил?
Я натягивала пальто под аккомпанемент криков Розы, когда до меня дошло: она получила, что хотела. Разумеется, я отвернулась от фэйри, я отказалась, когда она предложила восстановить мою лицензию… но сейчас я снова в деле, и я останусь в деле, пока не получу нужные ответы.
Роза была моим худшим другом и лучшим врагом, и она никогда на самом деле не знала меня, потому что даже под конец она не поняла, что я бы сделала это и без проклятия. Все, что ей надо было, — это сказать, насколько высоки ставки. Она была моим другом. Я бы все сделала.
Реальность ситуации еще не до конца уложилась в моей голове, когда я возобновила охранные чары и пошла по бетонной дорожке к гаражу. Роза не может быть мертва. Это же холодная, безжалостно рациональная графиня Золотой Зелени, это женщина, которая орала на Сильвестра, пока он не посвятил меня в рыцари, это чистокровная донья ши, предполагается, что она будет жить вечно. Как подобает созданиям вроде нее.
Никогда не задумываешься о смерти применительно к себе или своим друзьям, пока она не подходит слишком близко, чтобы ее можно было игнорировать. Когда был последний звонок? Я была уже дома? Если бы я не была такой эгоистичной дрянью, если бы я прослушала сообщения раньше, могла бы я спасти ее?
Моя машина завелась легко, несмотря на затяжной декабрьский холод. Отчасти именно поэтому я люблю старые «фольксвагены-жуки»: они постоянно ломаются, запчасти не достать, бензина жрут много, но они всегда заводятся, когда тебе надо. Я выехала из гаража, не обратив внимания на движение, и чуть не столкнулась с группой подростков, оккупировавших отцовский «лексус». Мы обменялись ругательствами через узкую полоску асфальта, перед тем как разъехаться в противоположных направлениях — они в центр, я в южную часть города, где располагаются дорогие жилые районы Сан-Франциско.
Большинство чистокровок в возрасте Розы постоянно живут в Летних Землях, вместо того чтобы сталкиваться с ежедневными стрессами жизни смертных. Даже Сильвестр, самый «человеческий» чистокровка из всех, кого я знаю, постоянно живет по ту сторону холма. Роза же была упряма. Сан-Франциско строили на ее глазах, она наблюдала, как из портового городишка вырастает процветающий мегаполис. За это время каким-то образом он стал для нее домом, и она просто отказывалась уезжать.
Однажды я спросила ее об этом. «Я предпочитаю Сан-Франциско, — сказала она. — Здесь другая жизнь. Когда живешь так долго, как я, начинаешь ценить новые способы обмана».
Не помню, как я доехала до ее дома. Когда я пытаюсь вспомнить эту поездку, все, о чем я могу думать, — это только о том, что я, должно быть, ехала с закрытыми глазами, полому что я молилась изо всех сил. Фэйри не особенно верят в богов, но я все равно молилась — молилась, чтобы мои уши подвели меня, чтобы это оказался какой-нибудь жестокий розыгрыш Розы или чтобы хотя бы на этот раз вселенная увидела, что совершила ошибку, и вернула все на место.
Окрестности становились все более респектабельными, дома приобретали элегантность и пряничность. Выбор Розы места жительства не был уникален для чистокровок, живущих по эту сторону холмов. Они предпочитают не только владеть банковскими счетами, но и благодаря веку электроники до немыслимой степени расширять горизонты магического мошенничества. Золото фэйри можно использовать не только для фокусов на вечеринках, оно отлично работает и на бирже, где деньги в любом случае иллюзия. Единственные чистокровки, живущие бедно, — это те, чья магия слишком слаба или чья мораль слишком высока, чтобы заниматься такими делами.
У Розы никогда не было подобных проблем. К несчастью для меня, это не работает с подменышами. Поддержание иллюзий настолько сильных и длительных убьет меня, даже если предположить, что я сумею их навести. Так что чистокровки питаются телятиной и лунным светом в шоколаде, а я — эксперт по макаронам с сыром.
Ну ладно. Паста в любом случае вкуснее.
Полицейские автомобили выстроились в ряд перед домом Розы, сигнальные огни кружились в нескончаемом танце красно-синих вспышек, разрушая иллюзию богатой нетронутой безмятежности. Эти огни лишили возможности притвориться, что все идеально или что это сказочный Сан-Франциско, о котором поется в поп-песнях, — они были слишком реальны. Зеваки бросали нервные взгляды на полицейские машины. Человечество всегда отличалось чутьем к подобным событиям. Но в чем была виновата Роза? В том, что она умерла?
Я нашла место для парковки в конце квартала, вклинившись между журналистским микроавтобусом и старым «студебекером». Крыло моей машины оставило вмятину на микроавтобусе, отчего я получила удовольствие. Они никогда не определят по повреждениям, что их зацепила именно моя и без того помятая машина, и они это заслужили. Им не следовало нестись вдогонку за сиренами, словно стервятники, слетающиеся к мертвому животному.
Собственная манера прятаться за тривиальные заботы, когда я испугана, всегда меня удивляла. Все, что надо, — это дойти до стадии, когда от страха я ничего не вижу перед собой и внезапно становится важным только срок годности молока. Думаю, это мой способ самозащиты.
Прогулка к дому Розы заняла двадцать минут. Я останавливалась, чтобы прочитать флаеры, наклеенные на телеграфные столбы, и понаблюдать за кошками, сидящими на подоконниках, — в общем, пыталась хоть чуть-чуть оттянуть дело. Я не хотела идти туда, куда шла, но мои желания были неважны; все равно слишком быстро, и я уже смотрю на элегантный дом, служивший резиденцией графини Розы Зимний Вечер последние сорок лет. Я не хотела входить. Это не станет реальностью, пока я не войду внутрь: это не факт, а лишь вероятный поворот сюжета, словно кошка, запертая в коробке. Если я развернусь и направлюсь домой, я могу подождать, пока Роза не позвонит, чтобы позлорадствовать над моим легковерием. Мы будем смеяться и смеяться… если я не войду. Полиция выключит сирены и вернется в центр. Я забуду, что она связала меня узами; я забуду удушающий запах роз и зловоние горящей рябины.
Я забуду, что это моя вина.
Я поднялась по ступенькам к двери. Около звонка стоял полицейский с папкой в руках. Я остановилась. Он явно проверял входящих и выходящих — логичное занятие у дверей частного комплекса, где только что кого-то убили, но несколько затруднительное для меня. Распрямив плечи, я достала смятый чек из кармана, предъявив его, когда полицейский повернулся ко мне.
— Дама Червей напекла кренделей в летний погожий денек[3],— пробормотала я, думая в его адрес: я имею право здесь находиться. Аромат меди и скошенной травы закружился вокруг меня, и глаза полицейского затянула поволока. Я опустила чек. — Полагаю, все в порядке?
— Да, мэм, — ответил он, улыбаясь, и жестом пригласил меня войти. — Четвертый этаж.
— Ясно.
Не знаю, кого, по его мнению, он пропускает на место преступления, но мне наплевать.
В холле, элегантном, но без нарочитого шика, лежал ковер, серый цвет которого подчеркивал кремовые стены и темный тик декоративных столиков. Конечно, здесь все было со вкусом, — думаю, на здешнюю ежемесячную аренду я могла бы питаться год. Я пересмотрела оценку в сторону полугода, когда двери лифта открылись, обнаружив пятерых офицеров и лифтера.
Полицейские заполнили холл, я проскользнула мимо них, кивнув лифтеру со словами: «Четвертый этаж». Он кивнул мне в ответ, нажал кнопку, и двери закрылись. Лифт тронулся так мягко, что я почти не почувствовала. Я напряглась. Терпеть не могу, когда мне не ясно, в каком направлении я двигаюсь.
Я не бывала в доме Розы с 1987 года. Судя по тому, что я видела, он не изменился ни на каплю, излучая элегантность и то ощущение безвременья, которые могут купить только деньги. Постоянство — одно из преимуществ очень-очень богатых. Ничто не поменяется, пока ты этого не захочешь.
Лифтер нервно взглянул на меня. Я попыталась изобразить улыбку. Первое убийство всегда самое сложное. Но не то чтобы потом становилось легче. Мы остановились на четвертом этаже, и я вышла, позволив лифтеру вернуться на первый этаж.
Повсюду кишели полицейские, суетясь взад-вперед и переговариваясь едва слышным шепотом, который используют только полицейские и дети. Между этими двумя категориями больше сходства, чем можно подумать, начиная с того, хочешь ты или не хочешь, чтобы они поджидали тебя в темном переулке с оружием. Я работала с полицией и некоторым даже симпатизировала, но это не значит, что они нравятся мне как класс. Власть выводит на поверхность худшее почти во всех.
Двери в холле были заперты, за исключением двери Розы, приоткрытой достаточно широко, чтобы полиция могла входить-выходить, но при этом любопытствующие, ухитрившиеся миновать охрану, не видели, что в квартире. Я притормозила перед дверью, сделав глубокий вдох. Вот он последний шанс развернуться и уйти.
Распахнуть дверь было почти невозможно. Войти внутрь оказалось затруднительно. Но легче не стало.
Прямо за дверью стоял офицер. Я взмахнула чеком, не успел он повернуться ко мне, и запела:
— Дама Червей напекла кренделей в летний погожий денек.
Офицер застыл, его лицо обрело такое же слегка недоуменное выражение, как у его коллеги. Мой лоб пронзило приступом боли, я слишком напрягалась, подступала мигрень. Я постаралась проигнорировать это, опустила рецепт и спросила:
— Я могу пройти?
— Да, проходите, — ответил он, сохраняя ошеломленный вид, когда я прошмыгнула мимо него.
Апартаменты были декорированы всеми цветами розового, от густого оттенка на грани красного до бледного, почти белого. Ее кровь, должно быть, хорошо сочеталась с интерьером, по крайней мере пока не начала засыхать уродливым оттенком коричневого. Я не видела тело, но заметила кровь, несколько капель запачкали ковер рядом с дверью. Было ощущение, что половину комнаты уже запаковали в пластиковые пакеты с аккуратными подписями, а то, что осталось, смотрелось маленьким и кричащим в искусственном свете. Убийство срывает все иллюзии долой, не важно, насколько т