С тех пор на юго-западной оконечности материка появилась держава — единственная из двенадцати, — где правили церковники. Совет выбирал главу и двух заместителей, которые занимались текущими делами в управлении государством, а для принятия особо важных решений собирался весь епископат. Лодд, нельзя сказать, чтобы процветал, но жил очень неплохо по сравнению с погрязшими в войнах Трагерой и Кевиналом. Првада, Ланс не слишком любил лоддеров. За излишнюю набожность, за возведённую в ранг достоинства бережливость, за проскальзывающее в делах и поступках ханжество. Они пили вино, скрываясь от посторонних глаз. Они заводили любовниц, проповедуя благочестие. Объедались под покровом ночи, днём изображая аскетов. Они очень сильно, напоказ любили свою державу… Собственно, в последнем не было ничего дурного, кроме того, что напоказ. Славословие на площадях, пение гимна надо и не надо, флаги, флажки и флажочки из всех окон, ленточки цветов Лодда на одежде. Наличники, три тысячи болотных демонов, выкрашенные в цвета державы!
Но вояками лоддеры были неплохими и держали любых врагов в отдалении от своих границ. Дали несколько сражений браккарцам и трагерцам на море, отучив их разорять побережья. Но, удовлетворившись достигнутым, не слишком развивали армию и флот, да и торговать не любили, предпочитая продавать свои товары приезжим купцам, а не возить их по дальним державам. Поэтому в Аркайле, к примеру, лоддера было встретить сложнее, чем обитателя предгорий Карросса. Ну, почти так же трудно, как райхемского дикаря.
Если забрать от мыса Фроуд на юго-запад, корабль неминуемо очутился бы у берегов Голлоана, если держать курс прямиком на восток, форштевень упёрся бы в отлогие берега Райхема. А путь на северо-запад вёл к Браккарским островам мимо полуострова Кринт, который отделялся от громады Тер-Вериза узким и длинным жемчужным заливом. На Кринте у Ланса имелись кое-какие друзья, с которыми он не прочь был повидаться, если сложатся обстоятельства. Когда-нибудь…
Но сейчас менестрель вовсе не рвался отдохнуть телом и душой в обществе весёлых и разухабистых кринитйцев. Вот уже десятый день он ходил, словно пришибленный мешком из-за угла. Ланса альт Грегора одолевали сны. Уже много лет его не посещали еженощные сновидения — яркий, цветные, запоминающиеся. А теперь они приходили вновь и вновь, врезаясь в память, оставляя странное послевкусие, горчащее, как крепкая настойка, которую так любили унсальцы. В них он часто видел друзей, но вовсе не кусочки из их прошлой жизни, а какие-то новые события, с трудом подвергавшиеся толкованию. Например, третьего дня всю ночь напролёт они пытались с Коэлом вывести из герцогского замка вороного коня. Город обстреливали тяжёлой артиллерией — с моря или с суши, люди спешно покидали жилища, рушились здания, — но друзей волновало лишь спасение коня. А коня этого каким-то чудом затащили на третий этаж покоев герцога и заперли в комнатушке с узкой дверью. Ланс не помнил, спасли они или нет благородное животное, но в памяти сохранились отчётливые картинки винтовых лестниц, переходов, незнакомых вооружённых людей, с которыми они дрались.
И так почти каждую ночь.
Сегодня во сне он шагал по городу. Стояла ранняя весна — только-только сошёл снег. Мостовую покрывали остатки льда, то здесь, то там блестели лужи. На плечах Ланса лежали тяжёлый плащ и груз прожитых лет. Он чувствовал себя лет на шестьдесят, не меньше. Ныли суставы, частило сердце даже при неторопливой ходьбе, ужасно болел плохо сросшийся перелом левой щиколотки. Старая рана мучила его так сильно, что менестрель опирался на трость, но всё равно припадал на больную ногу. А в правой ладони он сжимал руку ребёнка лет пяти шести, знаю при этом совершенно точно — это его сын. Так бывает во сне. Кое-что ты знаешь совершенно точно, на том же уровне уверенность, как постулат, что солнце встаёт на востоке, а подброшенный к небу камень падает вниз. Сын. Единственный. Будущий. Поскольку до сих пор у менестреля не было ни законных детей, ни бастардов. Наследник Дома Багряной Розы. Они шагали вдоль по весенней улице. Пригревало несмелое солнце. Камни под ногами плакали талым льдом. А впереди высился дом с широким крыльцом, выложенным чёрным гранитом. На это крыльце стояла она. Жена Ланса и мать его сына. К ней они и направлялись. Сердце менестреля билось всё чаще и чаще. Но вот беда… Как он ни силился, но не мог различить лица ждущей его на ступенях женщины. Рост, фигура, цвет волос… Но не лицо.
И эта мысль мучила Ланса. Грызла сердце острозубым червём. Как та минога из садка короля Ак-Орра тер Шейла. Ввинчивалась, как раскалённый шкворень. Кто она? Кто? Реналла? Анне? Какая-то другая женщина, ещё не знакомая менестрелю?
Ланс какое-то время полежал под одеялом, пытаясь восстановить в памяти черты лица, но не слишком в это преуспел. Поднялся, оделся, вышел на палубу.
По «Лунному гонщику» сновали матросы. Топали босыми пятками, негромко переговаривались. Шкипер Тер-Ган, возвышаясь на квартердеке, отдавал резкие, короткие команды. Мгновение, другое понадобилось альт Грегору, чтобы понять — каракка заходит в поворот оверштаг. До сих пор, идя наискось к ветру, они меняли галсы фордевинд, чтобы не попасть в мёртвую зону или, как говорят моряки, левентик[1]. Похоже, корабль поворачивал на запад. Подбежав к левому борту, Ланс разглядел вдалеке тёмную полоску суши. Кринт?
— Скоро разомнём ноги на твёрдой земле, пран!
Обернувшись, менестрель увидел рядом с собой лупоглазого юнгу. Его звали Снарром, это Ланс узнал дней через двадцать путешествия. Но всё это время мальчишка исправно ухаживал за ним, как самый вышколенный слуга. Приносил еду, убирал со стола, а когда альт Грегору ещё не позволялось надолго вставать с постели, то и ночной горшок выносил.
— Кринт? — спросил менестрель, уже догадываясь об ответе.
— Ага! Во-он, справа сереет бастион. Это южный бастион Кранг-Дху. Вы бывали в Кранг-Дху, пран?
— Приходилось, — кивнул менестрель. — Вот в Кранале не был. Но у меня есть знакомцы оттуда.
— А вот первый раз на Кринте буду… Хотя кринтийцев видел.
— Ну, и как они тебе? — усмехнулся Ланс.
— Суровые. На море они, конечно, нам, браккарцам продуют, а вот на суше, говорят, суровые.
— Да. Это точно. Не знаю, как на море, а на суше я с ними сражался. Крепкие ребята.
Менестрель припомнил одну из своих «трагерских» компаний. Лет двадцать назад. Мелкие стычки на границе с Кевиналом переросли в серьёзное противостояние, на которое и великий князь и великий герцог закрывали глаза, предпочитая дипломатические игры. Вековечный спор на небольшую горную долину — виноградники, виноградники, виноградники, но… В это «но» всё и упёрлось. Какой-то заезжий рудознатец усмотрел на горном склоне выход пород, очень похожих на те, что сопутствуют залежам серебра. Он начал ковыряться, перебирая одни камни за другими. Потом принялся рыть ямки, стараясь докопаться до скального основания горы и таки нашёл среброносную жилу. Если бы учёный муж не был таким беспечным и болтливым, каким он был, он остался бы жить, как и десятки других людей. Хлебнув сверх меры вина в придорожной таверне, он разболтал о своей находке. Местный трагерский пран быстренько прибрал трепача к ногтю, бросив в подземелье, откуда тот так и не вышел, скончавшись от скоротечной горячки, вызванной холодом и сыростью. Но, не беду, о найденном серебре услышали кевинальские купцы, торговавшие в мелкую розницу по сёлам соседней державы и заменявшие пошлину мздой начальнику стражи, который в свою очередь укрывал нечаянный доход от Дома, которому служил. Они быстро перенесли весть через границу и вложили её прямиком в уши другого прана, на этот раз кевинальского, который тут же вспомнил, что шесть поколений назад эту долину оттяпали у его пращура не вполне законно.
И началась война. Ланс так и не мог припомнить, начали разработку серебряной руды после её окончания или нет, но бойню помнил отлично. Жерон альт Деррен из Дома Черного Медведя ещё не был тогда кондотьером и не создал Роту Стальных Котов. Вместе с альт Грегором они искали счастье под командованием капитана Ореллио альт Каста, седого, крикливого ветерана, с дёргающимся глазом. Он прошёл сотни компаний и, несмотря на огромный опыт и несомненный талант, не нажил к своим шестидесяти пяти годам состояния. Поэтому отряд назвал Рота Свирепых Неудачников. Их нанял кевинальский пран, когда понял, что своими силами он с трагерцем не справится. В ответ владелец долины пригласил на службу кондотьеров из Вирулии — Роту Сынов Ветра. Кевиналец сыграл ва-банк и на его стороне оказались ещё два кондотьера. Тогда трагерец, собрав в кулак последнюю решимость и последние деньги, пригласил отряд наёмников из Кринта.
За три месяца войны деревушка у подножия злополучной горы восемнадцать раз переходила из рук в руки. Замок кевинальского прана трижды штурмовали. Дважды война выплёскивалась за пределы долины, когда вирулийцы с кринтийцами теснили противника. Мирные жители разбежались кто куда — одни нашли прибежище в лесах, других приютили родичи и знакомые в ближайших землях. Потихоньку боевой запал иссяк — у обоих противоборствующих пранов закончилась личная гвардия, а наёмники между собой воюют без огонька. Конечно, они отрабатывали полученное золото, но кому охоте насмерть рубиться с теми, с кем, возможно, в какой-нибудь следующей кампании придётся сражаться бок о бок. Но в нескольких стычках с кринтийцами Ланс поучаствовал. На северном материке их считали дикарями, чуть-чуть окультуреннее, чем райхемские скотоводы. Они, мол, ходят в бой в юбках, голые по пояс, тела покрывают раскраской и татуировками, презирают огнестрельное оружие и вместо шпаг пользуются прадедовскими мечами. Побеждают исключительно за счёт варварской ярости и презрения к смерти. Ну, может, так и было лет двести назад. Но сейчас кринтийцы не уступали в военной подготовке никому из народов, известных Лансу. Ну, разве что на море могли проиграть браккарцам, как совершенно справедливо заметил юнга.
Да, они продолжали носить юбки, чтя традиции предков. Ну, так и в Тер-Веризе на штаны переходили лишь некоторые модники, перенимавшие манеру одеваться у заморских гостей. Но юбки не мешали кринтийцам двигаться стремительно в бою и совершать долгие марш-броски. Они не слишком любили аркебузы, предпочитая короткоствольные «трампы», как они сами их называли. «Трамп» представлял собой нечто среднее между маленькой пушкой и тяжёлой аркебузой, заряжался не пулей, а рубленной проволокой или ухналями. Отдача у такого оружия была, конечно, ужасной — не всякий человек в пуках удержит. Но крепкие и закалённые воины Кринта нашли выход. Они привязывали «трампы» за спину и во время стрельбы падали на четвереньки. Само собой, работать приходилось в паре. Заряжал оружие ещё один человек. Он же и защищал изображавшего из себя орудийный лафет «баура», что в переводе со старокринтийского означало «глухой», в рукопашном бою. Залпы из «трампов» наносили тяжёлый урон противнику и не у всякого, угодившего под дождь горячих железных обрезков, возникало желание повторить развлечение. Времена, когда воины наносили перед боем раскраску, остались в далёком прошлом. Да, они наносили татуировки в виде знаков св