Или… тот парень в куртке будет драться… со мной?
Я покачал головой, ухмыльнулся.
— Приснится же такое.
Пригладил чёрную, без белых прожилок шевелюру. Я и не помнил себя без седых волос: те появились у меня давным-давно, ещё после гибели Тильи. Сколько с тех пор прошло лет, почти сотня? И почему Крок раньше казался мне едва ли не уродцем? Я повернул голову сперва в одну, затем в другую сторону — моё отражение на поверхности воды послушно повторило за мной движения.
Урчание живота стало для меня неожиданностью: доставшееся мне на время сна тело требовало накормить его завтраком. И не только накормить — высказало и иные пожелания. Я завертел головой, соображая, где именно в этом дворе находятся «удобства». Что тут не дворец, я помнил: поэтому и не искал уборную в доме. Взгляд наткнулся на знакомую с детства деревянную будку в углу двора — такая же стояла и во дворе моих родителей.
Посещение промёрзшей уборной — то ещё удовольствие, забытое со времён детства. Сон грозил превратиться в кошмар. В дом я вернулся разминая замёрзшие пальцы, с подмороженным носом и ушами. Бросился топить печь — холод хорошо подстегнул память: с детства остававшиеся невостребованными навыки быстро вернулись. Огонь накинулся на поленья, весёлым потрескиванием нарушил царившую в доме тишину.
Согревшись, я сбросил куртку, уселся рядом с печью — с удовольствием захрустел найденной на полке подсохшей краюхой хлеба. Точно, как в детстве — никаких тебе слуг, тогда всё приходилось делать самому: и печь топить, и добывать пропитание. Черствый хлеб сейчас казался вкуснее любого блюда, что готовили придворные повара. Или это восстановились притупившиеся с возрастом вкусовые ощущения?
Я вдруг перестал жевать, озадаченный промелькнувшей в голове мыслью.
А что если это не сон?
За свою жизнь я повидал немало сновидений. В том числе и навеянных чужой магией. Но ни одно из них не казалось так сильно похожим на реальность. Я пробежался взглядом по комнате — уверен, что не бывал здесь раньше, даже в детстве. Вдохнул запахи — поморщился: хозяин этого дома не очень-то следил за чистотой. А что если я не сплю? Что если всё это… вокруг меня именно такое, каким кажется: настоящее?
Но тогда… как? Как я здесь очутился? Да ещё и… в таком виде?
Я нахмурился. Напряг память, старательно выуживая из неё то, что произошло (вчера?) на заседании малого совета. Разговор с племянником, предложение республиканцев, головокружение, огни, жар, удушье, испуганный взгляд жены… Я умер?
Поначалу мысль о смерти (о такой смерти) показалась мне глупой. Никогда не думал, что умру, сидя в мягком кресле — всегда полагал, что либо погибну в бою, либо стану жертвой предательства. Императоры, подобные мне, не умирали от старости.
Неужели действительно умер?
Я посмотрел на окно, где за причудливыми узорами угадывались тёмные верхушки деревьев. Воскресил в памяти то, что мне рассказывали в детстве: согласно верованиям моего народа, охотники после смерти возрождались в виде ночных зверей. Но почему тогда я не в Лесу?
Вдруг вспомнил, что меня разбудило. Закатал рукав, присмотрелся к пятну на моей руке. Красное, похожее на… половинку той метки богини любви, что я почти всю жизнь носил на шее. Половинка знака на руке: где-то я о таком уже слышал. Конечно! В балладе о Влюблённом и его Возлюбленной!
Сионора!
Тилья.
Я умер?
Мой договор с богиней! Не понимаю, почему не вспомнил о нём сразу! Я снова посмотрел на красное пятно. Точно, как в балладе, которую пел менестрель богини любви. Если одна половинка знака на моей руке, то у кого-то обязательно должна быть вторая. Вскочил с лавки, набросил на плечи куртку. Снег и мороз, что ждали на улице, теперь меня не пугали. Потому что там меня дожидались не только они.
Я понял, на чьей руке увижу вторую половинку знака Сионоры.
Лилу, дочь главного охотника старшей стаи, я нашёл в заснеженном саду, позади дома её родителей — в той самой беседке, где видел её перед тем, как отправился в империю учиться магии. Она сидела на лавке, на толстой скрутке из шкур; куталась в тёплую куртку, украшенную заячьим мехом, смотрела вдаль, на деревья Леса. Такой я её и помнил: черноволосой, светлокожей, с большими карими глазами. Вот только раньше её глаза почти всегда задорно блестели — сейчас же в них читались тоска и печаль.
Девушка услышала мои шаги, повернула ко мне лицо. Память услужливо напомнила о той сцене, которую я когда-то наблюдал на этом же месте. Ту, в где Крок и Лила накануне моего поединка чести обнимались и шептались в этой самой беседке. Помню, как огорчился: задели мою гордыню. Вспомнил и как я пафосно бросил тогда влюблённой паре: «Честь задета». Каким же я был глупым и наивным. Меня не заботило, что Крок и Лила любили друг друга: тогда я не мог понять их чувства.
Взгляд девушки показался мне настороженным, встревоженным. Дочь старшего охотника выпрямила спину, расправила плечи, чуть приподняла в немом вопросе брови — подобную реакцию на появление незнакомцев я уже видел: давным-давно, у другой женщины. Девушка словно не узнала Крока. Совсем не так отреагировала бы на его появление Лила — та Лила, что прижималась тогда, накануне поединка чести к груди своего возлюбленного, шептала ему нежные слова, покрывала его лицо поцелуями.
Под подошвами сапог хрустел снег — подзабытый, приятный звук. По узкой тропе я прошёл к беседке, замер в трёх шагах от Лилы. Та следила за мной молча. Словно опасалась, что заговорит, но скажет не то, что следовало бы. Я втянул в себя воздух — почувствовал её запах: незнакомый, приятный. Запах не человека — охотника. Смотрел девушке в глаза, будто пытался в них что-то разглядеть; словно надеялся, что они вдруг сменят цвет и станут, как те, которые я часто видел во снах: ярко-зелёные.
— Тилья? — сказал я.
Девушка вздрогнула. В её глазах, сменяя друг друга, промелькнули отблески пробуждённых единственным сказанным мной словом эмоций: испуга, удивления, надежды. Махнула длинными ресницами — мелкие снежинки застревали в них, походили на драгоценные украшения. Отметил её приподнятый подбородок и то, как Лила выравнивала дыхание, стараясь скрыть волнение — я усомнился, что прежняя Лила умела так хорошо справляться со своими эмоциями. А значит: эта — уже не прежняя, как и охотник Крок.
— Кто ты? — спросила девушка.
Тихий, спокойный… чужой голос. Но я не удержался — улыбнулся. Потому что почувствовал в нём знакомые интонации.
— Тот, с кем ты часто пила кофе, — сказал я, — в лагере огоньков, в Валесских горах, в Селене. Тот, кто любил твой кофе с пенкой из взбитых яичных желтков. Кто с удовольствием слушал твой смех и любил смотреть в твои зелёные глаза. Тот, кто когда-то вместе с тобой учился призывать огонь и называл тебя Двадцатой. Кто хвастался перед тобой узорами из огня и буквами божественного алфавита… прости, но теперь я не умею их плести.
По щекам девушки скользили слёзы. Она не утирала их — смотрела на меня, не шевелясь. Точно боялась внезапным движением спугнуть наваждение.
— Мои глаза теперь карие, — сказала Лила.
«Такие же, как у Варисы», — хотел добавить я, но промолчал.
Глаза Лилы и правда очень походили на глаза жены моего племянника — её пока не родившейся дочери.
— Уже заметил, — сказал я. — Но вижу в них то же, что и раньше. Готов смотреть в них до конца жизни — этой, новой. И мне совсем неважно, какого они теперь цвета, поверь. Лишь бы ты смотрела на меня, как прежде. Как на того меня — Линура. Ведь я и сам… немного изменился. Теперь я уже не первый красавец в поселении. С такими ушами, что у меня сейчас… наверняка буду очень хорошо слышать.
Девушка взглянула на мои уши, но не улыбнулась — указала рукой на дорогу.
— Но… я видела его… тебя, — сказала она. — Только что. Он… ты шёл куда-то с мальчишками… смеялся. Помахал мне рукой. Такой же, каким я тебя помню. Живой.
— В куртке с лисьим воротником? — спросил я.
Лила кивнула.
Я усмехнулся.
— Да, я тоже его встретил. Уже и не помню, что когда-то был таким… юным.
Взглянул в сторону дома сестры. Из сада главного охотника старшей стаи сумел увидеть лишь маленький кусочек знакомой крыши.
— Не переживай за него, — сказал я. — Месяца через два парень отправится в Селенскую империю. Чтобы стать магом. И там повстречает свою Двадцатую — поверь, это стоит всех тех лишений, которыми он заплатит за встречу с ней. Да и потом… не скажу, что всё у него будет хорошо. Но он принесёт немало пользы нашему миру. Впереди у него долгая и интересная жизнь, поверь. Гораздо более долгая, чем ты думаешь.
Я посмотрел на Лилу. Невольно вновь улыбнулся, заглянув в её глаза.
Добавил:
— После которой он получит долгожданную награду.
— Какую награду?! — сказала девушка. — Они убьют его! Я видела!
Она вскочила с лавки.
— Не убьют, — сказал я. — Успокойся.
Положил руки ей на плечи.
— Сегодня так точно его никто не тронет. До вечера он просидит дома в компании друзей. Будет есть пирожки и хвастаться удачной охотой. Я это знаю. Я это помню.
Дочь старшего охотника запрокинула голову, заглянула мне в глаза.
— Линур, — сказала она. — Это и правда ты?
Я усмехнулся.
— Линур, Хорки, Вжик, Семнадцатый. У меня в прошлом было много имён. А в этой жизни (или в этом сне: я ещё не разобрался) — моё имя Крок. Вот только я к нему пока не привык. Называй меня так, как тебе нравится.
Обнял Лилу. Та не сопротивлялась. Девушка уткнулась лицом в мою грудь — точно как делала это Тилья; и точно так же, как тогда, перед поединком чести, та Лила прижималась к тому Кроку.
— Ты думаешь, мы сейчас спим? — спросила она.
— Ещё не понял, — признался я. — Но если нам всё же снится сон, то очень надеюсь, что продлится он долго.
— Я… тоже на это надеюсь.
Лила вдруг чуть отстранилась.
— А может она меня всё же услышала?
— Кто? — спросил я.
— Сионора