— Готово, прошу, — протянул я ему кулон с Перлом Света, — Теперь можете экономить на свечах, а то и на дровах.
— Дорогой подарок, — оценил именинник немаленький размер перла.
— Так уж получилось, что мы почти в соседях, а с соседями иногда выходит общаться чаще, чем с близкими родственниками.
— Всегда буду рад вас увидеть, — вежливо ответил Муравьёв.
Ну, и не удержался. Направил луч света на люстру.
— Не обманули, Ваше Сиятельство, теперь на свечах можно прилично экономить! — обрадовался он, как ребёнок, получивший дорогую игрушку, — Сдаётся мне, светит он гораздо лучше, чем наша люстра на девяносто шесть свечей.
Ничего не понимаю. Герой войны, который был ранен при Бородино и с тех пор ходит с тростью, нынче преподаёт математику в школе колонновожатых, учреждённой его отцом, и является членом декабристских тайных обществ. Тридцать выпускников школы колонновожатых, которая готовила офицеров для Генерального штаба, выйдут на Сенатскую площадь. Потом Муравьёв станет генерал-полицмейстером. Подавит восстание в Польше и Литве. В будущем либералы обзовут его вешателем и палачом, а у консерваторов он станет почитаем, как выдающийся государственник. Как всё это в одном человеке уживается?
Тем временем мне удалось перекусить, и стоило взять в руки бокал вина, как гости меня одолели вопросами. Сначала, понятное дело, про самолёты и связь.
Рассказывать пришлось много, в том числе и про крымский загар, который выгодно отличался своим оттенком от московского.
Но тут музыка заиграла громче, и молодёжь потянулась в соседний зал, чтобы потанцевать. Я тоже не стал отрываться от масс, оттанцевав я пятью барышнями, три из которых оказались вполне милыми, а одна даже настойчивой. Посчитав, что приличия мной соблюдены, я вышел на веранду, где после духоты зала было бы достаточно свежо, если бы не полторы дюжины курящих. Впрочем, отсев от них подальше, можно было избежать клубов дыма, уходящих через пару открытых фрамуг. Не тут-то было. И пары минут не прошло, как ко мне присоединился сначала именинник, а затем и его родственник — Александр Николаевич Муравьёв, один из основателей декабристского движения в России.
Этот, подозвав слугу с винным подносом, сразу взял быка за рога.
— Александр Сергеевич, а что вы думаете про крепостное право? — начал он довольно горячо.
Хороший вопрос. Тестовый. Сразу позволяет определять, насколько близок может оказаться человек к убеждениям будущих декабристов.
— Я про него не думаю, а определяюсь с ним практически, — опробовал я вино из своего бокала.
Цимлянское. Шампанское брать не стал.
— Думать, слишком ответственное слово. Тем более в масштабах Империи. Чересчур сложная задача получается, когда ты, не владея внутриполитической обстановкой, пытаешься впихнуть невпихуемое. Чистой воды волюнтаризм. Для начала вполне достаточно, если каждый дворянин, его сам для себя решит. Я решаю. Без лишней словесной трескотни и героических поз. Пока получается, — довольно скромно отметил я, при этом болезненно отдавив мозоли одному из теоретиков декабристского движения.
Этакий тонкий троллинг, который заставит Муравьёвых немного приспустить маски, а мне — говорить более жёстко и откровенно.
— Я читал ваши статьи, — выдавил из себя Александр Николаевич.
— С чем-то не согласны? — посмотрел я вино на свет, кивком давая понять, что оценил его качество.
— Конечно, и очень со многим, — порадовал он меня.
Закусился, ну, теперь полетят пух и перья… Куда там бойцовским петухам!
— Например? — невозмутимо оглядел я подтягивающихся к нам людей, желающих послушать разговор.
— В вашем имении есть барщина?
— Безусловно. В обоих моих имениях один день в месяц у людей существуют обязательные работы, на которые их отправляет староста. Кому-то же надо старикам, потерявшим сына на войне, изгородь поправить, а кто-то и крышу отремонтирует солдатской вдове, оставшейся с двумя ребятишками. Так же, улицы чистят, они у меня, если вы в курсе, ровные и гладкие, не хуже пола в этом помещении. Деревья вдоль дорог высадить, в основном яблони, груши и липы. Дров для сельской школы заготовить на зиму. Кстати, вы же вроде знакомы с Кюхельбекером? Он нынче у меня директором этой школы работает. Мне пока без барщины никуда. Иначе мои пейзане в грязи утонут. По собственному желанию крестьяне на такие работы не пойдут. У них своих забот хватает.
— Что значит — раз в месяц? — явно не поверил мне Муравьёв.
— Вы правы, тут я немного погорячился, в те месяца, на которые приходится посевная или уборочная с барщиной не получается. Зато в остальные — вполне. Каждое первое число люди выходят и приводят в порядок свои селения. Да, принудительно. Зато у меня везде чистота и порядок. А над вдовами и стариками крыши не текут.
— А на полях кто работает?
— Во! — поднял я палец, — Значит вы уловили мою хитрую хитрость?
— Признаться, нет, — слегка обескураженно помотал теоретик головой.
— Так крестьяне и работают. Но, за деньги! И очень даже неплохие. Я узнавал — рабочим в Москве платят намного меньше. И кроме того, кто у меня работает без нареканий, через три года вольную получит бесплатно.
— А почему не сразу? — тут же уцепился Муравьёв, захлопывая приготовленную для него западню.
— Вы же знакомы с Якушкиным, Иваном Дмитриевичем?
— Ну, допустим, — нехотя согласился теоретик, переглянувшись со своим родственником.
Ещё бы они не были знакомы. Год назад Якушкин собирался в Императора стрелять, а потом себя убить.
— Так поинтересуйтесь, что ему крестьяне ответили, когда он, уволившись из армии и прибыв в имение, тут же решил им вольную дать.
— Хотите сказать — они отказались?
— Именно так. Узнав, что вся земля, кроме усадебной, остаётся собственностью помещика, они выразили желание, чтобы всё было по-старому: «Мы ваши, а земля наша». Согласитесь, что чаяния горячих дворянских голов, непонятно для чего собирающихся по тёмным углам, от народа крайне далеки. А ошибка Якушкина была в том, что он ринулся всё решать тяп-ляп, разгорячённый якобы умными разговорами. Можете поверить мне на слово — дай сейчас крестьянину свободу, и он не пойдёт обрабатывать помещичью землю. Хотя бы из гордости. А своей земли, данной на прокорм, у него с гулькин нос. Если заранее не воспитать тех, кто к работе на полях за деньги не будет приучен, то все благие пожелания рассыпятся, как карточный домик. И это лишь небольшая часть моей стратегии.
— А вам не приходило в голову, что кроме вольной можно и землю дать? — попытался Муравьёв выправить положение, так как понял, что терпит разгром.
— В смысле — подарить? Как только вы свой особняк добровольно отдадите под жильё рабочим, то я сразу же подумаю над вашим предложением.
— При чём тут наш особняк? — возмутился Муравьёв.
— А при чём тогда мои земли? Я своё первое убыточное имение у казны выкупил меньше года назад, а второе у сестры фельдмаршала Кутузова купил ещё позже. И вложился в них солидно. Как бы не вдвое, а то и втрое от их цены. Мог бы пять таких особняков, как ваш купить, если не больше. Так почему бы нам не с вашего особняка начать? Подарите его угнетённому народу?
Видели бы вы ступор теоретика и веселье тех, кто нас слушал.
— Но крепостные у вас же есть?
— Формально, если на бумаги смотреть, конечно же есть. А по факту, все они уже работают за деньги, а не по принуждению.
— И землёй вы их наделять не собираетесь?
— Собираюсь, но не бесплатно, так как сам её покупал. Если кто-то захочет, то выделю выселки и хутора, помогу построится, и даже рассрочку на выкуп дам, лет на пять. Зато после выкупа — земля в их собственность перейдёт — хочешь, продавай или закладывай. Но, ушедших в самостоятельное плаванье я поддерживать не стану. Сами так сами. Мне такие примеры понадобятся.
— В каком смысле?
— Сейчас те, кто на меня работает, уже имеют хорошую заработную плату. После получения ими вольной она существенно увеличится, так как исчезнет та составляющая, за которую я их покупал, и которую сейчас из их зарплаты изымают. Соответственно их доход будет в разы выше, чем у хуторян, которые решат выкупить себе землю. Опять же, школа, больница, весенние пайки и хорошие дороги — это только для своих.
— Что за весенние пайки? — поинтересовался именинник.
— Я всю весну подкармливал крестьян на свои деньги. Зато «за кусочками» у меня ни один не ходил.
— А что такое «кусочки»? — не понял Александр Николаевич, в ответ на что я лишь глаза закатил, и начал рассказывать.
Похоже, не для него одного мой рассказ явился откровением свыше. Слушали меня, затаив дыхание.
— Оттого мне смешно иногда становится, когда я слушаю выспренные речи и глупые планы, — пошёл я на завершение, — До настоящих реформаторов и радикалов нашим горячим головам ещё очень далеко.
— И где вы их видели? — с какой-то детской обидой спросил у меня теоретик декабристского движения.
— Там! — ткнул я пальцем в потолок, — Если бы вам попала в руки «Всемилостивейшая грамота, российскому народу жалуемая», от тысячи восемьсот первого года. Или «Государственная уставная грамота Российской империи» работы Новосильцева, да даже предложения Сперанского, вы бы поняли, как далеки потуги нашего дворянства от государственного подхода. И если ничего не было сделано, значит на это есть уважительные причины: Тот же Наполеон или недостаток средств в казне, не позволяющий провести реформы.
— Другими словами, вы предлагаете опустить руки. Сидеть и ждать?
— Заранее извиняюсь, но каким местом вы меня слушали? — вкрадчиво поинтересовался я у него, — Я — практик. Я делаю всё, что могу и считаю правильным. И никого не дожидаюсь. Но если надумаете попробовать прийти и сагитировать моих крестьян на бунт и недовольство, то захватите с собой сковородку.
— А её-то зачем?
— Чтобы было, что сзади в штаны засунуть. А то ведь выпорют мои крестьяне вас, ей-богу выпорют. И вовсе не по моему приказу, а чисто от полноты русской души. Той самой, от которой вы так далеки…