— План имеется. А обе дамы выглядят великолепно, сочту за честь, — машинально сказал я дежурные фразы, пытаясь сообразить, что именно было одобрено государем.
Что могу сказать. Александра Фёдоровна, до принятия православия Фридерика Шарлотта Вильгельмина, отличалась грациозностью, любезностью и весёлостью. Компанию ей составляла близкая подруга детства, графиня Цецилия Гуровская, ставшая женой русского офицера Фредерикса. Изъясняться вся компания предпочитала на французском.
Из театра мы вышли вместе, а затем раскланялись, прощаясь. Незамеченным такое событие не осталось. На нас глазели со всех сторон.
— Вы говорили с Великим князем, как с равным, — словно невзначай заметила Екатерина Дмитриевна.
— Надеюсь, никому, кроме вас это не бросилось в глаза?
— Вроде бы нет, разве что Их Высочество бровями сыграла, — сказала наблюдательная Катенька.
— Надо будет ей что-нибудь забавное подарить, — вслух сделал я себе заметку.
— Пруссачке и забавное? Не поймёт. Зато швейной машинке, хорошо оформленной, будет чрезвычайно рада. Как и всяким новым образцам тканей.
Столь меткие замечания заставили меня по-другому взглянуть на Голицыну. Как советчица она оказалась на удивление хороша. Ещё бы, кто, как не она, знает жизнь двора изнутри. И матушка ей в помощь.
В Царское Село я прибыл вовремя, но не в карете… на СВП.
«Удивить — значит победить!» — это цитата из учения Александра Васильевича Суворова из его знаменитых трудов «Полковое учреждение».
Победа сегодня мне необходима. Оттого и удивляю. Стараюсь. И судно на воздушной подушке — всего лишь один из моих козырей. Так, для начала разговора.
Скорей всего Николай про него уже слышал, но между слышать и видеть — разница величиной с дорогу от Петербурга до Царского Села, не меньше.
Всю дорогу я думал, отчего Николай назначил мне встречу в Царском Селе, если вся его семья уже давно переехала в Петербург. Отчего-то у меня возникло предположение, что меня ожидает испытание. Наверняка Николай попробует проверить меня в споре с некоторыми одиозными личностями, если так можно назвать тех, кто не только не разделяет мои взгляды, но и декларирует абсолютно иное понимание происходящего в стране. В этом плане опустевший дворец в Царском Селе — место более чем, удобное. Нет ни лишних свидетелей, ни ушей.
Под эти мысли я добрался до дворца, минуя заборы и посты охраны. Отчего у меня всё получилось? Так я ещё со времён лицея тут каждую тропку знаю.
Своё судно я припарковал прямо напротив парадного крыльца, на которое и взбежал, опередив замешкавшегося слугу.
В зале, куда он меня проводил, было прохладно и слегка накурено. На столе стояло вино и лёгкие закуски.
Кроме Великого князя в зале было ещё восемь человек, и каких! Что не лицо — то Личность!
Представлял нас друг другу адъютант князя Адлерберг.
Граф Орлов, князь Меньшиков, граф Нессельроде, граф Бенкендорф, граф Сперанский, граф Канкрин, и как вишенка на торте — гвардейский ротмистр Пестель.
— Александр Сергеевич, а мы вас чуть позже ожидали, — заметил Николай, мельком глянув на большие напольные часы.
— Выехал с небольшим запасом, но поля уже убраны, так что немного сократил путь, оттого и уложился в сорок пять минут, — по-военному коротко доложил я в ответ.
— Это откуда же вы стартовали? — не выдержал Меньшиков.
— От завода Берда на Матисовом острове.
— Шутите? Или вы на своём самолёте прилетели?
— Не сказать, чтобы на самолёте, но ваша догадка близка к истине. Впрочем, можете просто выглянуть в окно, — предложил я.
Меньшиков поднялся и выглянул.
— Хм, господа… Странная карета. Без колёс и лошадей! — заявил он, пожимая плечами.
Тут уж все не выдержали, поднялись с мест, и пошли к окнам.
— Ну, чтож, Александр Сергеевич, расскажите нам про ваш загадочный экипаж, а затем мы про ваши задумки хотели бы услышать. Те, что вы у себя в Велье вводите, — уточнил Великий князь, возвращаясь за стол.
А мне что… Могу и рассказать.
Говорил я долго. Почти полчаса. Потом ещё часа полтора отвечал на вопросы.
Про многое рассказал. И даже про две деревеньки, где хозяин перед смертью почти всех мужиков соседям в рекруты продал. Да, я их купил, но лишь после того, как уговорил бывшую помещицу возглавить в Велье детский сад. Детишек, которых не с кем оставить, в Велье много, а бабы вынуждены дома сидеть, хотя могли бы тот же лён мять. Зато с детским садом им прямая выгода. Баба за день даже на низкооплачиваемой работе свои пятнадцать — двадцать копеек у меня нынче заработает, так что бы не отдать три копейки, чтобы дитя было присмотрено, накормлено и обихожено. Пусть и не сразу, но лёд тронулся. Впору начинать про второй детский сад думать.
Когда закончил, выдохнул. Тут Николай своё слово вставил, и предложил всем мои идеи обсудить.
А дальше уже Сперанский, Нессельроде и Пестель меж собой сцепились.
И хорошо начали. Горячо так.
Я только хмыкал и улыбался, а когда мне давали слово, что-то одобрял, а иной раз в пух и прах развеивал бесполезные и завирательские идеи, щедро иллюстрируя их практическими примерами из крестьянской жизни, от которой многие оказались крайне далеки.
Бенкендорф и Канкрин тоже не остались без дела. Но уже не по общим вопросам, а по более частным. Например, в Канкрине я увидел чуть ли не своего союзника. Он, как и я, горячо ратовал за необходимость экономического подъёма страны, справедливо отмечая, что без денег в казне любые реформы — это глупость несусветная.
Спорить закончили в пять часов пополудни.
— Вы знаете, Александр Сергеевич, а роль арбитра вам идеально подошла, — прощаясь, заметил Великий князь.
Иногда события складываются так, будто время само играет человеком, как картёжник колодой. Вроде бы ещё недавно я говорил с Дмитрием Владимировичем Голицыным о его будущем назначении на пост московского генерал-губернатора почти вскользь, как о чём-то далёком, возможном, но неизбежном. А сегодня он уже на правах главы города в честь своего назначения даёт бал в усадьбе Кологривова.
Вообще-то, Москва зимой всегда жила своим особым ритмом.
Не как Санкт-Петербург — холодно и с расчётливой торжественностью.
Нет. Москва танцевала. Гремела. Светилась в каждом окне.
Зимние балы здесь были не просто развлечением. Помимо торжеств и приятного времяпровождения они ещё были и обрядом, где старые семьи искали новых связей, а молодые девушки — своих первых взглядов.
Если столица был местом, где появлялись указы, то Златоглавая — тем городом, где зарождались помолвки. Не зря в народе говорят, что Питер — это пристанище женихов, а Москва — ярмарка невест.
Кстати, дом Кологривова был площадкой, на которой периодически устраивались так называемые «детские балы», где взрослые мужчины могли посмотреть на девочек, готовящихся выйти в свет. В моей истории именно здесь во время одного из таких балов тридцатилетний Пушкин впервые увидел шестнадцатилетнюю Гончарову.
Но это, так, лирическое отступление, поскольку сегодня усадьба была арендована для бала в честь нового правителя Москвы — князя Голицына. Ну, а я на этот праздник был приглашён, как компаньон Владимира Дмитриевича и один из соучредителей акционерной компании с пафосным названием «Крылья России», временную штаб-квартиру которой мы недавно открыли рядом с домом генерал-губернатора Москвы на Тверской улице.
Усадьба Кологривова встретила меня светом окон, музыкой и смехом, который, казалось, летел со всех сторон, включая потолок.
Голицын стоял в центре зала, как человек, которому только что вручили ключ от города. Его мундир сиял, как после парада, а сам он здоровался со всеми, кто подходил, и, кажется, знал большинство имён без напоминания.
— Дмитрий Владимирович, — начал я, когда мы остались наедине у буфетного стола, — признаюсь, ваш бал стал для меня неожиданностью. Думал, сначала должным образом примете дела, а потом будете праздновать. А вы — сразу и то, и другое.
— Это не мой праздник, — усмехнулся тот в ответ. — Это «бал благодарности». Дворяне Москвы устроили его в мою честь. Или, точнее, в честь того, что я теперь буду править Москвой, как сторожевой собакой — с суровостью и вниманием к порядку.
— Думаю, что купцы устроят вам не менее пышное торжество, — оглядел я зал и заметил среди присутствующих представителей знатных дворянских фамилий.
— Вам что-то известно о планах купечества? — встрепенулся генерал.
— Конкретики не знаю, но слышал смелую идею, что неплохо бы провести бал в вашу честь на Манеже.
— Там же у целого конного полка парад можно принимать, — ужаснулся князь и поспешил достать из кармана платок, чтобы промокнуть покрывшийся испариной лоб.
— Купеческая Москва умеет гулять, — пожал я плечами. — Привыкайте.
Мы ещё немного постояли и поговорили о производстве. В частности, генерал посетовал на нехватку пиломатериала для производства СВП, а я обнадёжил его тем, что не далее чем через месяц в Нижнем Новгороде начнётся собственное производство паровых двигателей и потребность заказывать их в столице у Берда останется в прошлом.
— Вы же буквально недавно говорили мне, что некому организовать строительство двигателей, — напомнил генерал один из наших с ним разговоров. — Что-то изменилось?
— Когда Император гостил у меня в Велье, я выпросил у него одного талантливого инженера-механика. До недавнего времени я считал, что его Величество забыл о своём обещании, а на днях узнал, что ошибся и означенное лицо скоро прибудет в Нижний Новгород.
— И откуда же следует сей инженер? — поинтересовался князь.
— С Забайкалья.
— Он часом не из ссыльных?
— Нет, к счастью, не ссыльный. Просто довелось человеку родиться в Барнауле, а затем работать на Нерчинских заводах, откуда он был направлен на обучение в столицу. После получения чина шихтмейстера второго класса вернулся обратно в Забайкалье, а я его «выцыганил» у Императора, — вкратце пересказал я историю Степана Васильевича Литвинова.