— А откуда у меня туркменские кони?!
— Найдутся, если поискать, — усмехнулся Абдулмеджит-хан. — Но тебя никто не заставляет свои отдавать. Надо взять коней у туркмен, а вот как их взять — шайтан знает. Недавно только они и с податями рассчитались, и дань выплатили. И если мы потребуем коней, они придут в ярость. Что делать?
— Надо хорошенько прижать таких, как Адна-сердар, — сказал Шатырбек, — чтобы у них отпала охота ерепениться.
— Может быть, ты прав, — задумчиво согласился Абдулмеджит-хан. — Надо прижать и добиться, чтобы они обратились за помощью в Астрабад.
— А если попросят защиты в Хиве?
— Не попросят. Там сейчас и своего шуму много: хан с иомудами воюет, ему не до гокленов. Так что они пока между двух огней — либо покорятся нам, либо узнают, что такое настоящая беда.
Рослый худой слуга внес кебаб из цыпленка, почтительно поставил его на большой поднос посреди дастархана и хотел удалиться. Шатырбек остановил его движением руки Кладя один шампур дымящегося ароматного мяса перед гостем, сказал слуге:
— Скажи Хасану, пусть зарежет четырех жирных овец, мясо уложит в коробы и приготовит к отправке.
Абдулмеджит-хан добавил:
— И скажи, пусть нукерам много вина не дает. Скоро отправляться в путь.
Слуга склонился в поклоне:
— Повинуюсь!
Шатырбек наполнил пиалы вином. Абдулмеджит-хан, не вставая, потянулся к кебабу, лениво пожевал, сыто рыгнул.
— В Хаджиговшане есть один очень интересный человек. Полезный человек. Вот если бы его заманить в Астрабад…
— Вы говорите о поэте Махтумкули? — быстро догадался Шатырбек.
— А ты знаешь его?
— Видеть не видел, но слышал о нем много. Говорят, большим авторитетом среди туркмен пользуется.
— Это ты у меня спроси! Все степняки, вплоть до самого сердара Аннатувака, относятся к нему с большим уважением.
— Хорошо! — сказал Шатырбек. — Я сделаю то, что вы желаете. Если сумею, приведу его к вам с веревкой на шее. Не сумею — приволоку его труп.
Абдулмеджит-хан приподнялся на локте, вытаращил глаза:
— Да ты в своем уме? Ты понимаешь, что говоришь? Его смерть такого шума наделает, что не приведи аллах! Нет уж, ты лучше в это дело не вмешивайся, как-нибудь сам справлюсь. Занимайся пока своим Адна-сердаром. Тебе с ним дел хватит.
— За него можете быть спокойны! Если не укорочу ему вторую ногу, усы свои сбрею. Валла, сбрею!
Старое, выдержанное вино, выпитое уже в изрядном количестве, подействовало на обоих. Шатырбек сидел красный и посоловевший, Абдулмеджит-хан вытирал шелковым платком обильно вспотевшее лицо.
— Если туркмены не дураки, — сказал он, — они не пойдут через Серчешму. — Они попытаются перейти через Кемерли и ударить с тыла. Следи внимательней за Куня-Калой.
— Слепой только раз теряет свой посох, — хвастливо ответил Шатырбек пословицей. — Врасплох меня Адна-сердар не застанет, я сам заманю его в сети. Если он придет с той стороны, увидите, что я с ним сделаю — там на каждом шагу — капкан.
Было уже далеко за полдень. Еще не один раз слуги меняли еду на блюдах, не один раз серебряные пиалы наполнялись вином. Ароматный дым турецкого табака облаками плавал по комнате. Наконец Абдулмеджит-хан решил, что пора в дорогу.
— Скажи Дилкеш-ханум, — произнес он, вставая, — пусть взывает к аллаху. С Фарук-ханом, полагаю, ничего не случилось. Может быть, ранен и попал в плен. Вернусь в Астрабад — сразу же пошлю надежного человека из иомудов, чтобы разыскали его. Пусть будет спокойна.
Шатырбек кивнул и, с трудом подняв свое грузное тело, крикнул в приотворенную дверь:
— Эй, вы там, таз принесите!
Тотчас, будто специально ожидавший этого приказания, вошел слуга с тазом и кумганом. Поставив таз, он приготовился слить Абдулмеджит-хану. Шатырбек сердито вырвал у него кумган.
— Иди извести нукеров, что хан собирается! — приказал он и стал сам сливать на руки гостя.
Слуга торопливо вышел.
Вымыв и вытерев руки, Абдулмеджит-хан стал надевать верхнюю одежду. Шатырбек кивком головы указал на два больших текинских ковра, сложенных в углу комнаты:
— Приказать, чтобы погрузили, или мне самому привезти?
— Лучше сам, — сказал хан, равнодушно покосившись на ковры.
Запыхавшись, вошел слуга. Глаза его сияли, губы дрожали от сдерживаемой улыбки.
— Прибыл гонец! — прокричал он. — Туркмены бежали!
Абдулмеджит-хан весело глянул на довольного Шатырбека, сказал слуге:
— Пусть гонец войдет!
Вскоре, чеканя шаг, в комнату вошел молодой стройный джигит и остановился у порога, отдав честь.
Абдулмеджит-хан подошел, дружески положил руку на плечо джигита.
— Значит, говоришь, бежали?
— Да, бежали, мой господин! — Стоя по стойке "смирно", джигит отвечал быстро и почтительно, но без подобострастия в голосе. — Бежали, оставив десять трупов. Жаль, что живым никто не попался!
— Ничего! — добродушно сказал Абдулмеджит-хан. — Не всякий может взять в плен туркменов. — Он снял руку с плеча джигита и повернулся к Шатырбеку. — Сулейман-хан со своими сарбазами[62] остается в твоем распоряжении. Только смотри, чтобы туркмены не пронюхали, что тебе помогают регулярные войска, а то шума не оберешься! Это такое дело, что и иомудов может толкнуть на дружбу с Адна-сердаром.
— Понимаю, — согласно кивнул Шатырбек. — Будьте спокойны. Только бы иомуды не вмешивались. Если они примкнут к гокленам, дело осложнится.
— Это не твоя забота, — успокоил его Абдулмеджит-хан. — Адна-сердар ведет себя так, что иомуды его ненавидят. А мы еще подольем масла в огонь. Думаю, ханы гокленов тоже не долго будут его поддерживать… А ты, — обратился хан к джигиту, — передай Сулейман-хану, чтобы до моего приказа не двигался с места. А когда придется возвращаться, пусть отходит южной стороной гор, чтоб не заметили туркмены. Понял?
— Понял, мой господин! — ответил джигит.
Абдулмеджит-хан надел папаху и вышел. Двинувшемуся вслед за ним джигиту Шатырбек сказал:
— Останься. Садись, закуси с дороги, выпей вина.
Скользнув по лицу Шатырбека бесстрастным взглядом, джигит равнодушно посмотрел на расставленные яства. Губы его дрогнули, но он ничего не сказал и, повернувшись, молча шагнул за порог.
Шатырбек проводил Абдулмеджит-хана до самых северных ворот, где уже гарцевали готовые в дорогу всадники. На прощание гость дружески обнял хозяина, с привычной легкостью, едва коснувшись носком сапога стремени, сел в седло.
— Прощайте! До следующей встречи!
Помахав рукой вслед, Шатырбек направился к реке. В другое время он, вероятно, уговорил бы Абдулмеджит-хана остаться — с ним приятно было побеседовать за пиалой вина. Но сегодня Шатырбека ждали другие развлечения: хотелось как следует разглядеть пленниц, которых привез из Туркмен-сахры. Правда, для таких дел всевышний посылает рабам своим ночь, но и она уже близка.
Лейла сидела одна в просторной, убранной красивыми иранскими коврами, комнате. Она была рада, что кончилось ее бесправное существование рабыни, что она вернулась наконец на родину. Может быть, посчастливится разыскать и родителей. Хотелось бы поговорить со здешними женщинами, поделиться с ними своими мыслями, но Шатырбек почему-то приказал не выпускать ее из дому. Входил к ней только старик слуга.
Лейла задумалась, и когда в дверь ввалился Шатырбек, вздрогнула, вскочила с места.
Шатырбек засмеялся, взял ее за руки.
— Не бойся! Я не туркмен в большой папахе! Если будешь послушной, через несколько дней вручу тебя твоим родителям!
При упоминании о родителях маленькая фигурка молодой женщины затрепетала. Лейла подняла на Шатырбека свои прекрасные голубые глаза.
— Помогите, ага-джан! — Помогите! Аллах вознаградит вас за это!
— А ты вознаградишь? — игриво спросил Шатырбек и потянулся к лицу Лейлы.
Тяжелый запах винного перегара заставил женщину отшатнуться.
— Не надо, ага-джан! Умоляю вас! Неужели я мало натерпелась на чужбине? Пустите!
— Не будь дурой! — попытался урезонить ее Шатырбек. — Я не хуже твоего хромого сердара!
На глазах Лейлы показались слезы.
Шатырбек икнул, потрепал толстыми пальцами нежный подбородок женщины.
— Не плачь, глупая! Ничего я тебе плохого не сделаю! — сказал он, направившись к двери.
Он остановился в коридоре, раздумывая, посмотрел на окно. Темнело, но ночь еще не наступила. Шатырбек вздохнул, икнул еще раз и направился в комнату, где они пировали с Абдулмеджит-ханом: надо расспросить гонца.
Солнце село. Жители крепости уже сладко спали. Ни крика детей, ни веселого шума подростков. Только Джерен не спала.
Удивительно жестокую шутку сыграла с ней судьба! Сначала она поднесла девушке неожиданно большое счастье, но, не дав даже полюбоваться им, сразу же грубо вырвала из рук. Да как вырвала! Уж лучше вообще ничего бы не было, чем платить за миг счастья такой страшной ценой!
Сидя в дальнем углу темной комнаты, Джерен вспоминала ту кошмарную ночь, когда ворвались в селение молодчики Шатырбека, и казалось, что это был сон, который вот-вот должен прерваться. И она торопила пробуждение… И только когда в памяти возникал Бегенч и ласковые слова его звучали в ушах, Джерен стискивала зубы, чтобы не разрыдаться. Тогда сердце болело так сильно, что мутилось сознание. И Джерен, напряженно вглядываясь в расплывающуюся темноту, представляла: вот сейчас распахнется дверь, войдет Бегенч и, подняв ее на руки, вынесет из этой мрачной комнаты. Но Бегенч не шел…
Занятая своими мыслями, она не заметила, как вошел Шатырбек, и очнулась только тогда, когда руки ее коснулось что-то липкое и волосатое. Испуганно вскрикнув, она одернула руку.
— Ты меня не бойся! — пыхтел толстый Шатырбек, присев на корточки рядом с ней. Я тебя люблю, как свои глаза!
Джерен вскочила, прижалась спиной к стене. Шатырбек, кряхтя, поднялся, двинулся к ней.
— Не будь дурой! Я же люблю тебя!
На какое-то мгновение эти слова прозвучали в другой интонации, перед глазами Джерен появилось лицо Бегенча. Но сразу же исчезло. И в желтом свете светильника, незаметно и услужливо поставленным кем-то на сундук у двери, возникло другое лицо — толстое, лоснящееся от пота, волосатое, искаженное похотью.