— Т-т-ты другого места н-н-не нашел, чтобы п-п-передать поручение отца! — сказал он, насупившись. — Очень н-н-нуж-но, чтобы все знали!
— Я сделал так, как мне поручил сердар-ага, — строго ответил Тархан. — Он сказал: "Пусть весь народ знает о моем бедственном положении"… И кроме того, — Тархан помедлил и решился: —…кроме того, я не все сказал на людях!
— О чем же т-т-ты умолчал? — заинтересовался Илли-хан.
— Я умолчал еще об одном приказании сердар-аги. Он велел тебе не позже как через три дня привезти в Астрабад Лейлу!
— Л-л-Лейлу?! — пораженно воскликнул Илли-хан. — А з-з-зачем она ему?
— Хаким требует. Нашлись ее родственники.
Илли-хан вконец запутался. От волнения у него даже затылок покраснел. Он никак не ожидал такого известия. Привезти Лейлу в Астрабад? Никогда он не сделает этого! Когда он представил себя стоящим навытяжку перед хакимом, увидел мысленно его недобрые глаза, все тело охватил озноб.
Тархан, чувствуя, что Илли-хан растерялся, решил вдоволь поиздеваться над ним, но не успел.
Тяжело дыша, вошел Джума:
— Илли-хан! Тархан! Вас просит Махтумкули-ага! Важная весть! Кизылбаши напали на Ак-Калу!
Недобрую весть о нападении кизылбашей привез тот же беспокойный Ата-Емут. Он сидел в мазанке Махтумкули, пил чай и ждал ответа хаджиговшанцев. Выражая общее мнение, Махтумкули сказал ему:
— Передай, сынок, сердару Аннатуваку, что мы готовы соединиться с ним. Пусть об этом не беспокоится. Говорят: "Когда человек слаб, ему и свинья на голову лезет". Но мы не слабы. Судьбу туркмен решает сегодня меч на поле брани, и мы все, забыв старые распри и ссоры, возьмем этот меч!
— Передай, иним Ата, эти слова сердару Аннатуваку полностью, — попросил Мяти-пальван. — Народу скажи, нет мочи терпеть. Или оградим свою, дарованную аллахом, жизнь, или вернем свои души создателю — одно из двух. Это мы решили твердо, и пусть сердар не сомневается — будем биться до последнего!
Сапар несколько раз кашлянул, давая понять, что тоже хочет говорить. Хотя прошло всего несколько недель, как он вернулся на родину, во всем его облике были видны перемены. Опухоль прошла, лицо посветлело, в мужественных глазах чувствовалось спокойствие и уверенность. Одежда на нем была чиста и опрятна. Спокойствие последних дней благотворно сказалось на его здоровье.
Он погладил свою белую бороду и страстно заговорил:
— Братья, я половину своей жизни провел в неволе и знаю, что это такое. Не приведи аллах узнать ее никому. Я потерял свободу, защищая честь своей земли, но я снова возьму в руки саблю и пойду на кизылбашей. Поэт Махтумкули правильно говорит: чем сильнее стискиваешь зубы и терпишь, тем быстрее наглеет враг. Знаю, что трудно уходить с насиженного места, но это зло — меньшее из всех зол, ибо оно кратковременно. Враг вышел на нас с обнаженной саблей, чтобы поставить нас на колени. Разве он пожалеет нас, если мы попросим пощады? Но мы не попросим! Мы не станем на колени, братья!
Сапара дружно поддержали. Атаназар, бросив тяжелый взгляд в сторону Илли-хана, добавил:
— Ата, еще одно скажи сердар-ага: у нас тоже есть такие, как Борджак-бай, барсы с лисьим хвостом! Но народ не пойдет за ними. Так и скажи сердару: народ пойдет за ним!
Порог мазанки тяжело переступила Садап. Она присела у порога, придерживая яшмак рукой, отдельно поздоровалась с Ата-Емутом.
Махтумкули знал, что Садап пришла неспроста. Решив кончать беседу, он обратился к Ата-Емуту:
— Возвращайся, сынок, благополучно! Сердару привет передай. А мы немедля пошлем во все стороны гонцов и самое позднее к послезавтрашнему вечеру наши люди будут у вас.
— А м-м-мой отец так и д-д-должен остаться в Астрабаде? — с вызовом сказал Илли-хан.
"Провалитесь вы в преисподнюю — и ты, и твой отец", — подумал Атаназар, однако покосился на Садап и промолчал.
А Махтумкули спокойно ответил:
— Придется, мой милый, смириться с судьбой.
Садап кинула на поэта ненавидящий взгляд.
— Если разрешите, я поеду! — поднялся Ата-Емут.
Махтумкули протянул ему руку.
— Доброго пути, сынок!
После его ухода, отпив глоток чая, Махтумкули сказал:
— Если сарбазы напали на Ак-Калу, то, видимо, неспокойно и в окрестностях Серчешмы. Враг может появиться с любой стороны. Нужно послать людей в Атрек, Чандыр и Сумбар, надо поднять и земледельцев и скотоводов. Беда грозит всем, и нельзя, чтобы кого-нибудь из наших братьев она застала врасплох.
Мяти-пальван поддержал его:
— Верно говорите, сосед! Надо действовать! Я сам немедля поеду в Атрек. Сапар пускай отправляется в Чандыр и Сумбар. А ты, Илли-хан, бери с собой Тархана и поезжай к Аннаберды-хану, — твой отец как раз наказал обратиться к нему. Поезжайте и постарайтесь объяснить ему положение дела. Он не должен остаться глухим к общим заботам. Как говорили предки, лучше заблудиться вместе с народом, чем найти дорогу для себя одного… А ты, Атаназар, собери джигитов из окрестных сел и сегодня же займите ущелье у Серчешмы.
Прислушиваясь к доносящемуся шуму, Сапар сказал:
— Народу, видимо, надо что-то сказать. Тревожатся ожиданием люди.
— Скрывать от народа ничего не надо! — твердо ответил Махтумкули. — Пусть все: и стар и мал знают, что положение серьезное. Панику поднимать не следует, но все должны быть готовы к тяжелым испытаниям.
Тархан натужно кашлянул и обратился к Махтумкули:
— Нездоровится мне, Махтумкули-ага… Все тело ломит… Если можно, я все ваши поручения буду здесь выполнять, но ехать с Илли-ханом не могу!..
— Только что не было человека здоровее тебя! — неприязненно проворчала Садап. — С чего это вдруг хворь одолела?
— А что ему там делать? — вступился за друга Атаназар, понимающе покосившись на Тархана. — Разве он авторитет для Аннаберды-хана? Туда бы следовало ахун-аге ехать, да, говорят, он тоже нездоров… Пусть Илли-хан сам съездит. Если ничего не добьется, то и Тархан там не поможет.
— Пойдемте к народу! — поднялся Махтумкули. — Послушаем, что скажут люди…
Атаназар задержал Тархана. Когда они остались вдвоем, тихо сказал:
— Отсюда иди прямо к нам.
— Не могу! — сердито ответил Тархан.
— Почему?
— Нездоровится!
— Ну-ну, не хитри. Обязательно приходи. Мне нужно кое-что сказать тебе.
— Знаю, что хочешь сказать!
— Если б знал, пошел бы без спора.
Отведя Тархана в дальний угол, Атаназар еще тише спросил у него, как он провел ночь. Тархан признался, что видел Лейлу, и что она горит желанием бежать отсюда. Затем добавил:
— Атаназар! Здесь нет для меня человека ближе, чем ты. Скажи откровенно, разве может быть момент удачнее этого, а? Если Илли-хан уедет…
— Приходи к нам, — прервал его Атаназар. — Там и поговорим. — И поспешил к выходу.
Разговор уже закончился. Все расходились по домам. Махтумкули пристально смотрел на запад и напряженно думал. На него глубоко действовали понурые лица односельчан. Он чувствовал, что положение чрезвычайно трудное. Началось решительное сражение против хитрого, изворотливого и жестокого вага. Было ясно, что кровавые столкновения у Ак-Калы за считанные дни превратятся в большой пожар, который охватит все вокруг. Грянула буря большой сипы, поднят меч для решительной схватки за честь и свободу. Судьба теперь должна была решиться на поле битвы.
Илли-хан подтвердил, недоумевая, откуда чужому человеку известно его имя.
— Значит, я не ошибся, — довольно улыбнулся приезжий и соскочил с коня.
Илли-хан пригласил гостя, но не в свою кибитку, а в кибитку матери, которая с любопытством выглядывала из двери. Гость с достоинством поздоровался, сделав вид, что не заметил открытого лица Садап, от волнения забывшей закрыться яшмаком, прошел на указанное ему место.
— Долго сидеть нет времени, — сказал он, — я тороплюсь.
— Пожалуйста, говорите, — ответила Садап, забыв о традициях вежливости — не до этого было сейчас, — пожалуйста, если торопитесь, мы вас выслушаем, но… самого сердара нет дома…
— Знаю, сестра! — усмехнулся гость. — Я приехал по поручению человека, видевшего сердара.
— О боже милостивый! — всплеснула руками Садап. — Кто этот человек?
— Здесь больше никого нет? — Гость осмотрелся. — То, что я вам скажу, не должно покинуть стен этой кибитки.
Илли-хан выглянул наружу, повертел головой и сказал, усаживаясь напротив гостя:
— Г-г-говорите с-с-смело! Все в п-п-порядке!
Приезжий многозначительно погладил свою куцую бородку, солидно покашлял и заговорил, обращаясь преимущественно к Садап:
— Я, сестра, приехал от Борджак-бая. Вчера он с личного разрешения господина хакима встретился с сердаром и беседовал с ним с утра до полудня. Борджак-бай приложил много усилий, чтобы освободить сердара, но господин хаким не согласился. Он сказал: "Нукер сердара поехал в Хаджи-говшан со специальным поручением и пока он не вернется, не может быть и речи об освобождении сердара". Сколько Борджак-бай ни просил, хаким не согласился, только рассердился. Положение сердар-аги тяжелое, боюсь, как бы не пришлось ему худо. Нужно очень торопиться с помощью… Вот все, что я хотел вам сообщить.
— Пропади он пропадом, этот хаким! — раздраженно ответила Садап. — Две тысячи лошадей велел в Серчешму привести! Где мы столько возьмем?
— Ай, сестра, это говорил гнев хакима! — Гость потрогал бородку. — Не стоит из-за этого расстраиваться. Хаким прекрасно понимает, что никто не сдает лошадей тысячами. Но и вы должны понять, что ему тоже не легко: из столицы гонец за гонцом приезжает, ферман[71] за ферманом приходит.
Что делать остается? А вообще-то хаким — человек добрый и честный, только выводят его из себя такие люди, как сердар Аннатувак или поэт Махтумкули, которые будоражат народ и сознательно толкают хакима на вынужденную жестокость.
— Ч-ч-что вы нам с-с-советуете? — спросил Илли-хан, обиженный, что гость разговаривает только с матерью, а на него, сына сердара, не обращает внимания.