Итак, мудрецы Талмуда передавали знания ученикам, ощущая свою причастность к этическому наследию и будучи убеждены в том, что сохранение человеческой жизни лежит в основе их религиозной системы ценностей. Сохранение жизни доверено самому человеку, но это и инструмент Божественной воли, который применяется, однако, вне прямого Божественного вмешательства. И хотя последней инстанцией исцеления служит Господь — в нескольких драматических эпизодах Библии Он вмешивается, чтобы поддержать ту или иную сторону или излечить болезнь, — для человечества Он не является лекарством. Если человек заболел, нужно послать за доктором, как недвусмысленно гласит изречение Маймонида в его комментарии к Мишне (трактат Псахим, 4): «Больной не только имеет право, но и обязан прибегнуть к медицинской помощи».
Однако еврейские врачи того времени исходили в своей деятельности из совершенно иной концепции. Возможно, именно она сыграла ключевую роль в истории их выдающихся достижений. В рамках этой концепции, выраженной несколькими столетиями позже в Шульхан арух[13],рофе хоть действует независимо от Бога и обладает свободой выбора, все же является Его личным посланником или сподвижником; поэтому в деле врачевания его никто не может заменить. Эта незаменимость врачевателя, согласно различным толкованиям, означает лишь то, что он сам должен ответствовать на призыв, ибо, согласно Божественной воле, он может оказаться единственным человеком, способным исполнить эту особую миссию врачевания. Эта традиция уходит своими корнями в то чувство личной ответственности — или, используя термины современной биоэтики, в деонтологическое обязательство, — которое было присуще первым врачам. Им была свойственна решимость добиваться большего, руководствуясь чувством ответственности, которую накладывала на них уникальность их призвания. Такого рода ценности невозможно отбросить даже по прошествии веков, ибо они передаются от учителя к ученику в рамках традиции, за которой стоят тысячелетия. И хотя эта традиция принадлежала не только еврейской культуре, она пришла в медицину вместе с монотеизмом.
Именно в эпоху талмудических законоучителей, с III по VI в. н.э., связь между евреями и медициной обрела социальную основу, которая характеризует ее и по сей день. Мудрецы были не бесстрастными учеными, а членами общины, вовлеченными во все аспекты ее жизни. Благодаря своему опыту они научились понимать проблемы повседневного существования и решать их в ходе ѓалахических дискуссий. Они жили в реальном мире, для которого было недостаточно молитв и размышлений, без действенного участия в делах мира сего. Позднее их позиция была изложена Нахманидом[14], жившим в XIII в. По его словам, «внимание к делам мира сего есть часть служения Господу». И вовсе не удивительно, что двести тринадцать из шестисот тринадцати заповедей, перечисленных мудрецами и в конечном счете кодифицированных Маймонидом, тем или иным образом связаны с заботой о теле.
Талмудический мудрец рабби Цадок[15] сформулировал следующий принцип (позже повторенный Маймонидом): «Не следует делать из Торы ни корону, чтобы возвеличить себя, ни лопату, чтобы копать ею»[16]. Иначе его выразил великий Ѓилель[17], который сказал: «Тот, кто пользуется [короной Торы в неприглядных целях] — сгинет». Из приверженности этому принципу мудрецы Торы того времени и последующих эпох не брали плату за свое религиозное служение и занимались разного рода светской деятельностью. Поскольку в еврейской традиции большое значение придается телесному здоровью, было вполне естественно, что многие мудрецы обратились к врачеванию как к источнику дохода. Именно так возникла связь между медицинским опытом и раввинистической мудростью, в том или ином смысле. С этих времен и вплоть до эпохи Ренессанса многие раввины были врачами. По разным оценкам, в арабский период[18] примерно половина еврейских врачей были раввинами. И не нужно забывать, что слово «рабби» происходит от древнееврейского слова «рав», означающего «учитель»[19], а слово «doctor» происходит от латинского глагола «docere» — «обучать».
В отличие от нееврейских лекарей, которые практиковали в средневековой христианской Европе и большей частью были самозванцами, а в некоторых случаях — безграмотными шарлатанами, еврейские врачи, как правило, разбирались в премудростях своего дела, ибо обучались у опытных врачей старшего поколения. Их ценили не только за знания в светских науках, но и за почет, которым они пользовались в своих общинах. А это, в свою очередь, повышало их престиж и социальное положение. И поскольку со временем богатые мусульмане и христиане все чаще стали искать помощи у еврейских докторов, те нередко представляли интересы своих единоверцев перед нееврейскими правителями. Вот почему статус еврейского врача был довольно высок даже во времена безысходного угнетения еврейского народа. Социальные позиции еврейских врачей еще более упрочились в эпоху Просвещения XVIII в., ибо ликвидация культурных барьеров способствовала социальной мобильности евреев, и интенсивность контактов между евреями и христианами возросла. В эту эпоху, когда образование в еврейской среде постепенно выходило за рамки религиозных школ, единоверцы испытывали к светски образованным врачам еще более сильное уважение. Удобно чувствуя себя и в еврейском, и в нееврейском мире, врачи считались примером для подражания, ибо достигли мирского успеха и в то же время устояли перед ассимиляцией.
Неевреи прибегали к помощи еврейских врачей по нескольким причинам. Во-первых, представлялось вероятным, что любой врач-еврей попросту более сведущ в своем деле, чем его нееврейские коллеги, особенно в христианских странах. Иные доктора добивались такой известности, что к их услугами прибегали даже властители далеких стран. Это в немалой степени способствовало тому, что простой народ был убежден: в еврейских врачевателях в самом деле есть нечто особое. Эти хитрые умники, чужаки в христианской среде, говорившие между собой на загадочном языке и взывавшие к Господу, чьи пути столь неисповедимы, являются носителями какого-то особого тайного знания, даже, быть может, оккультного, — думали в народе. Таким образом, даже опасения, вызванные их непохожестью на других, способствовали тому, что не только простонародье, но и знать нередко приписывали им наличие какого-то особого, и даже, возможно, демонического дара врачевания. Мистический ореол, окружавший образ еврейского врача, повышал его престиж и производил эффект плацебо на многих пациентов. Неудивительно, что в XIII-XIV вв. количество евреев-врачей было намного выше, чем процент евреев в общей численности населения. В первой половине XIV в. из 20 тыс. жителей Марселя евреи составляли лишь пять процентов, однако из двадцати трех врачей этого города десять были евреями.
Все это способствовало развитию в среде еврейских врачевателей особых профессиональных навыков, хотя и не того рода, что им приписывали их боязливые пациенты. Врачи не только были носителями многовековой традиции еврейского врачевания — сами условия их жизни нередко помогали им овладеть исключительными знаниями и опытом в медицине. На протяжении веков евреев гнали из страны в страну. В лучшем случае они могли взять с собой лишь часть своей собственности. Поэтому знания медицины, что передавались из поколения в поколение, служили средством быстрого создания «собственного дела» сразу же по прибытии на новое место. Таково было положение дел до конца XVIII в., когда был принят закон, позволявший получать лицензию на медицинскую деятельность. До начала XIX в., когда развитие медицины получило сильный толчок, знания можно было передавать от отца к сыну или от более опытных к более молодым членам профессионального сообщества. Евреям не позволялось владеть землей до относительно недавнего времени (и в любом случае землю нельзя было увезти с собой в телеге), и поэтому евреи рассматривали медицину как своего рода «движимое имущество». Ценность медицинских знаний заключалась в том, что они приносили с собой решение многих проблем тогдашней действительности.
Переезжая из страны в страну, евреи овладевали многими языками; еврейские врачи вступали в контакты с местными врачами. Благодаря всему этому им удавалось постоянно расширять свои знания. Они имели доступ ко всем медицинским трудам, выходящим в свет. Кроме того, они получали возможность изучать лекарственные вещества, используемые местными врачевателями. Единый язык, на котором говорили и писали евреи всех стран, позволял им передавать знания друг другу. Таким образом, лишения и гонения, что выпадали на долю евреев, способствовали развитию их профессиональных навыков. Не по своей воле евреи были космополитами, и космополитической стала их медицина.
Знание многих языков и соприкосновение с эллинистической культурой сделали еврейского врача ценным посредником между греческой медициной, преемницей которой стала научная медицина Средневековья и Ренессанса, и христианским и арабским миром. Евреи не только переводили древнегреческие тексты на арабский язык на протяжении шести веков, когда этот язык господствовал в медицинской мысли, — они также перевели многие труды на иврит, чтобы распространять их среди евреев всех европейских и мусульманских стран. Таким образом, евреи всегда имели доступ к наиболее значимым трудам по медицине, тогда как для медиков Европы они оставались неизвестными вплоть до конца XII в., а то и позднее — до тех пор, пока не появились их первые латинские переводы, часто сделанные еврейскими же учеными. Даже немногочисленные медицинские трактаты, написанные христианскими врачами, переводились на иврит и арабский, чтобы еврейские врачи могли воспользоваться практически всеми медицинскими знаниями, имеющимися в ту эпоху, независимо от страны происхождения. Поэтому нет ничего удивительного в том, что лишь незначительное число евреев пожелало учиться на медицинском факультете университета Салерно в X, XI и XII вв. А когда в XIII в. были открыты медицинские школы в Монпелье и Париже, еврейских врачей пригласили туда в качестве преподавателей.