Лейтенант Чаплыгин рассказывал обстоятельно, как брали рейхстаг, какие части особенно там отличились. С уважением назвал фамилии героев Егорова и Кантария — двух солдат, укрепивших Красное знамя Победы на крыше поверженной фашистской цитадели.
Старший лейтенант Очередько жадно слушал рассказы о последних днях войны, где особенно проявились мужество и героизм советских людей. Пытался узнать о своем N-ском гвардейском истребительном полке и удивлялся, что его соседи но палате никогда не слышали о подполковнике Варчуке. — N-ский истребительный полк. Номер полевой почты — 26305.
— Не волнуйтесь, Иван Тихонович, — как только мог успокаивал хирург. — О вас сообщили. Полк разыскиваем! — Присаживался на кровать и внимательно ощупывал летчика сильными пальцами. — Знаю, воевали вы во 2-й Воздушной армии. Командующего вашего приходилось встречать. Сообщили в штаб фронта: жив и здоров старший лейтенант Очередько.
— Я-то жив и здоров! — раздраженно ответил Очередько. — Но я вел шестерку истребителей на Берлин. Что стало с моими летчиками? С моим ведомым Сергеем Ромашко? Мы жили с ним, как братья!
— В наш госпиталь летчики не поступали, — сказал хирург и пожевал губами, словно старался вспомнить фамилию летчика. — Будем разыскивать!
Часто глухой ночью Иван Очередько просыпался. Похрапывал гвардии сержант Кожевников, беспокойно ворочался и постанывал во сне лейтенант Чаплыгин. А командир эскадрильи вновь и вновь мыслями возвращался к своему последнему воздушному бою и, как будто просматривая длинную киноленту, снова его проигрывал, оценивал действия летчиков, каждую атаку, маневр. Называл летчиков по именам, все они были для него желанными и дорогими. С болью ощущал, что соскучился по ним. Жалел, что не пришлось участвовать в последних боях за Берлин, а ведь он так вынашивал мечту, о которой никто не знал: увидеть конец войны. Первый свой воздушный бой он провел на границе с Польшей, вылетая с аэродрома под Рава-Русской на прикрытие Львова. Летал он тогда на «Чайке». В последние годы войны о машине вспоминали редко и говорили только в прошедшем времени, а ведь в свое время ее считали лучшим истребителем. Но пришла новая техника, и его любовью стал Як-3.
О чем только не передумал долгими ночами старший лейтенант! Вспоминал родителей. Отца-солдата. Последнее письмо он получил от него из Сталинграда. Все чаще задумывался о своей судьбе, боялся приговора хирурга, который мог запретить летать.
— Я буду летать? — взволнованно спрашивал он у Василия Петровича.
— Летать? — Василий Петрович уходил от ответа, опускал глаза. — Есть много других прекрасных специальностей. Экономисты будут сейчас нужны, инженеры, строители.
— Я летчик.
— Война кончилась, не надо забывать!
И, не добившись прямого ответа у старого хирурга, Иван Очередько настойчиво атаковывал медицинскую сестру.
— Варя, ты мне сестра по крови. А брата нельзя обманывать. Скажи честно: я буду летать?
— Иван Тихонович, у вас перелом обеих ног. Три ранения, ожоги!
— Кончай бухгалтерию… Отвечай прямо. Я буду летать? Или надо прощаться с авиацией?
Старший лейтенант Иван Очередько не допускал мысли, что ему не придется больше залезать в тесную кабину истребителя, рассекать крыльями белые облака, срывать с них дождевые капли. Нет, что бы там ни говорил Василий Петрович о других нужных профессиях, это не для него. Его рабочее место в кабине самолета. Он должен держать штурвал истребителя, должен летать!
Однажды после ужина лейтенант Чаплыгин приподнялся и сказал громко, не скрывая раздражения:
— Василий Петрович хочет руку мне отрезать. Началась гангрена. А кому я нужен без руки? Я еще и жениться не успел.
— Он тебя попугал, — выразил сомнение сержант Кожевников. — Ты, Георгий, зря не паникуй. Петрович душевный человек. Сам видел, как он раз плакал. Умер его больной.
— Гангрена у меня… Вижу, ползет чернота. Придется в сторожа подаваться!
— Всем нам трудно придется, — задумчиво почесал щеку Иван Очередько. — Ноги мне собрали, вроде смогу ходить без костылей, а удастся ли летать, не знаю. Василий Петрович молчит. Варя в рот воды набрала. Мне, видно, тоже наниматься в сторожа или таскать невод в рыбацкой артели. У нас на Оке много рыбацких артелей.
— Дела, — задумчиво протянул лейтенант Чаплыгин. — Выходит у всех одно горе, одна забота. Как жить после войны?
Ударившись о стену, пушечным выстрелом хлопнула дверь, разбудив спящих в палате после обеда. Иван Очередько соскочил с кровати: подполковник Варчук стоял в дверном проеме. Из-за его спины выглядывала улыбающаяся Варя. Лицо ее радостно сияло, на глазах блестели слезы.
— Иван, живой, чертяка!
Подполковник Варчук торопливо шагнул к кровати. С плеч потертой кожанки сполз белый халат. Командир полка тискал летчика, целовал похудевшее лицо с заострившимися скулами.
— Товарищ подполковник, я думал присохну к койке и никого не дождусь из полка. Случайно меня не похоронили! Как полк? Как мои хлопцы? — задавал он вопрос за вопросом и, не дожидаясь ответа, жадно вдыхал свежий воздух с улицы, запах кожанки и авиационного бензина.
— Живут, Иван, живут! — подполковник улыбался, гладил похудевшую руку летчика со скрюченными пальцами. — А с тебя, Иван, причитается. Звание тебе присвоили. Ты капитан, двумя орденами наградили: орденом Ленина и орденом Отечественной войны I степени. — Низко наклонился над летчиком и сказал: — А летаем мы сейчас мало. Когда тебя выпишут, мы перелетим к себе в Россию. Соскучились по родным местам. Пора посмотреть на свои березы. А когда перебазировка, не знаю.
— Товарищ подполковник, — попросил Иван Очередько, — расскажите, как закончился вылет эскадрильи? Кто вернулся после боя на аэродром?
— Трудный вы провели бой. Сбили двенадцать «мессеров».
— Двенадцать?
— Тебе, Иван, летчики записали пять.
— Пять я и сбил. Помню точно. А почему не приехал Сергей? Зазнался?
Подполковник Варчук сцепил замком пальцы рук. По щекам заходили тугие желваки. Сказал сухо, словно чужим голосом.
— Сбили Ромашко. Я на КП слышал, как прощался он: «Всем завещаю навечно счастливую жизнь!»
— «Всем завещаю навечно счастливую жизнь!» — дважды повторил про себя Иван Очередько, удивляясь необыкновенной силе простых слов. По спине, между лопатками, заскользили капли пота. Впервые заметил, как постарел, осунулся подполковник Варчук. В волосах седина, под глазами залегли темные полукружья, спина согнулась.
— Я не все разобрал в бою, — выдавил через силу Иван Очередько. Его душили слезы. — А как Настя? Оружейница Сергея? Настя Белова? Сергей любил ее. Хотел жениться после войны.
— Знаю, Сергей любил Белову, — глухо ответил подполковник Варчук и низко опустил голову. — Уехала из полка домой. Должна рожать. Может быть, подарит мальчика.
— Лучше бы погиб я. Сергей должен был вернуться на аэродром для Насти и сына! — возбужденно воскликнул Очередько. — Нельзя ему было погибать, нельзя…
— Надо жить счастливо, как завещал Сергей… Счастливо жить после войны… Ты скорей поправляйся, Иван, вставай на ноги.
— Настя оставила адрес? — спросил летчик, решив, что он должен отыскать ее любой ценой.
— Требование на железнодорожный билет выписывали в штабе, — ответил Варчук. — Можно посмотреть, куда собиралась ехать.
Глава 2ЛЕТЧИК ДОЛЖЕН ЛЕТАТЬ
В 1949 году полковой врач вручил заместителю командира полка по летной части майору Ивану Тихоновичу Очередько путевку в военный санаторий под Одессой. Крепко пожал руку и, отведя глаза в сторону, неторопливо напутствовал летчика перед дальней дорогой.
— Товарищ майор, отдыхайте спокойно. В санатории вас подлечат, а грязевые ванны поставят на ноги.
— А разве я не стою на ногах? — обиженно спросил с придыханием Очередько. Он догадывался, что в дивизии решался вопрос о его демобилизации, о чем врач, конечно, знал, но упорно молчал. Возмутился такому поведению и двуличности. Не хотел признаваться, но врач нрав: он смертельно устал. Особенно трудно приходилось весной и осенью в период больших дождей, когда боль острыми тисками перехватывала кости сломанных ног. Отлеживаясь по неделям в санаториях, где кололи морфий, часто вспоминал старого хирурга из военного госпиталя и их бесконечные споры. Бросив взгляд на стоящего перед ним врача с пунцово красным лицом, ему вдруг показалось, что старший лейтенант со змейками на погонах подслушал перепалку с Василием Петровичем и принял его сторону, как коллега.
«Я летчик и должен летать. Полеты — моя жизнь».
«Все правильно, вы летчик, — охотно соглашался хирург и качал головой, опушенной по макушке редкими волосами, как будто выбитыми молью. — Летают молодые и здоровые. После ранения у вас, батенька, не тот запас прочности. Так инженеры говорят. Даже металл устает. И вы это прекрасно знаете!»
«Знаю, но я должен летать, — с диким упорством повторил он. — Вы слышали о летчике Захаре Сорокине? Воевал на Северном фронте без обеих ног. Инвалид сбивал фашистские самолеты. А я не инвалид!»
«Война диктовала свое!» — не сдавался Василий Петрович и недовольно хмурил седые брови.
— Отдыхайте спокойно в санатории, товарищ майор, — повторял с прежней настойчивостью полковой врач.
— Легко вам живется, доктор! — немного поостыв, сказал Очередько и вздохнул. — А на реактивном самолете разве мне не летать?
Врач промолчал.
Летчики N-ского гвардейского полка готовились переходить на новую материальную часть и взамен отслуживших Як-3 ждали реактивные истребители. На аэродроме и в учебных классах только и шли разговоры о МиГ-17.
Иван Тихонович Очередько вместе с летчиками всех трех эскадрилий изучал материальную часть нового истребителя, с нетерпением ожидая первого самостоятельного вылета. Упрямо убеждал себя, что сможет летать на новом истребителе и докажет, на что еще способен вояка.
Полковой врач посылал заместителя командира полка по летной части в санаторий перед очередной медицинской комиссией. И хотя Иван Тихонович готовился к демобилизации, он боялся строгого приговора врачей. «Гражданка» пугала его неизвестностью. В полку проще. Очерчен круг обязанностей. По очереди вывозил молодых летчиков в зону, проверял технику пилотирования, разбирал с командирами эскадрилий плановые таблицы. Тридцать шесть летчиков в полку — товарищи и друзья. После войны начались запоздалые свадьбы, и продолжались они по сей день. Летчики женились, обзаводились семьями. А он так и оставался холостяком. Продолжал переписываться с медицинской сестрой из госпиталя Варей. После демобилизации она уехала в Воронеж, работала в заводской поликлинике. Приглашала к себе. Он отвечал на ее письма, называл своей спасительницей и сестрой. Несколько раз к праздникам отправлял ей посылки с крепдешиновыми отрезами на платья. Верил: в один прекрасный день напишет ей письмо с предложением стать его женой.