В то утро Павлиньи ворота распахнули настежь; стражники никого не выпускали из нижнего города без особого позволения. Впрочем, желающих не находилось: приближался полдень и все жители устремились к Тамарриковым воротам, выстраивались вдоль улиц, чтобы посмотреть, как на храмовую церемонию шествуют знатные господа из верхнего города. Вдоль крутого спуска улицы Оружейников, на Караванном рынке и на Аистином холме толпились простолюдины из тех, на чье прибытие в столицу недавно взирал Дераккон с помоста у Синих ворот.
С обеих сторон мощеной дороги, по которой должна была двигаться процессия вельмож, выстроили стражу. От Павлиньих ворот до Караванного рынка стояли солдаты йельдашейского полка, а дальше, от Аистиного холма до самого храма Крэна, замерли отборные гвардейцы верховного барона, так называемая Зеленая стража: высоченные бравые воины в сверкающих шлемах и блестящих кольчугах поверх зеленых кожаных дублетов.
Белые каменные дома с плоскими крышами сияли в ярких лучах полуденного солнца; искрился даже сам воздух. Люди в толпе восторженно переговаривались и восклицали при появлении важных особ, старики кивали и бормотали что-то о праздниках прошлого, женщины болтали, дети визжали и тыкали пальцами, разносчики сладостей громко предлагали лакомства, городские невольники разбрызгивали воду над мостовой, чтобы дорога не пылила.
Мимо этих гомонящих, возбужденных толп, сдерживаемых солдатами, несли чудовищную, заплывшую жиром тушу верховного советника. Майя и Оккула чинно, не глядя по сторонам, шли за носилками. Шагах в ста впереди раздались радостные восклицания: там приветствовали молодых Леопардов – Эльвер-ка-Вирриона и Шенд-Ладора с приятелями, шествовавших к храму. При приближении носилок верховного советника восторженные крики смолкали.
Майя замедлила шаг на крутом спуске по улице Оружейников к Караванному рынку; неподалеку виднелась та самая лавка, где девушка обменялась шутками с учеником аптекаря по пути к особняку Эвд-Экахлона. В толпе вокруг перешептывались; Майя чувствовала на себе людские взгляды, но ответить на них не могла. «Ничего страшного, за погляд денег не берут», – напомнила она себе, изо всех сил сохраняя напускное высокомерие. Подобная чопорность была совершенно чужда Майе; девушка ощущала себя забавной зверюшкой, которая не осознает своей привлекательности для окружающих, – как павлин на лужайке или белый кот Зуно на постоялом дворе.
Носилки, покачиваясь, достигли Караванного рынка, где стояли бронзовые весы работы Флейтиля, и галереи, где за колоннами скрывался вход в «Зеленую рощу». До Майи донесся звонкий детский голосок: «Мам, посмотри, какие красавицы!» – а через минуту какой-то мужчина с тонильданским говором произнес: «А вон та, светленькая, в голубом…» Майя воспрянула духом.
На подходе к Аистиному холму носилки внезапно остановились, – видно, Сенчо распорядился. Тризат почтительно наклонился к верховному советнику, выслушивая приказания. Девушки, стоя на виду у толпы, своей красотой и недоступностью напоминали спелые плоды в огороженном саду и манили запретной усладой, так что мужчины забывали о приличиях. В нескольких шагах от Майи послышался крик: «Назад!» Она встревоженно обернулась и увидела, как солдат отталкивает древком копья крепкого парня, не сводящего с нее глаз.
– Похоже, боров наш совсем спятил, – пробормотала Оккула, не разжимая губ. – Еще чуть-чуть, и нас тут прилюдно отбастают.
Тризат жестом подозвал Майю к носилкам. Сенчо вцепился ей в руку и велел сходить в «Зеленую рощу» за охлажденным вином, но тризат сам пошел в таверну и вернулся с кувшином. Верховный советник неторопливо выпил вина и потребовал, чтобы Майя утерла ему пот с лица и плеч. Невольница повиновалась и, смущенно покраснев, вернулась к подруге.
– Что случилось? – спросила Оккула.
– Пить ему захотелось.
– И все? Можно подумать, он тебя выпорол по-быстрому.
У подножья Аистиного холма плотная толпа окружила храм Крэна. На небольшой площади, вымощенной керамической плиткой, рядом с новой статуей Аэрты стоял Дераккон со свитой баронов и военачальников из тех, что не отправились к Вальдерре или в Дарай-Палтеш. Неподалеку их жены негромко беседовали с танцовщицами Флелы. Гости, прибывавшие к храму, церемонно приветствовали Дераккона, который либо милостиво приглашал их присоединиться к беседе, либо, если они были недостаточно знатны, предлагал пройти к остальным собравшимся. В теплом воздухе витали сладкие ароматы дорогих духов, смешиваясь с запахом весенних цветов, высаженных на клумбах вокруг храма. С Аистиного холма были хорошо видны разноцветные одеяния, накидки и украшенные перьями шляпы гостей, собравшихся у храма, создавая такую завораживающую картину, что даже Оккула на миг забылась и восхищенно прошептала: «О Канза-Мерада!»
Но тут перед девушками возникло сооружение, затмевающее своим великолепием скопление богатых и знатных Леопардов. За городской стеной, на правом берегу реки Монжу, стояли прославленные Тамарриковые ворота, построенные восемьдесят лет тому назад великим Флейтилем, дедом знаменитого ваятеля. Чудесное творение спорило красотой с дворцом Баронов и Ступенями Квизо и, пока его не разрушили ортельгийцы, служило неотъемлемой частью ритуалов в честь бога Крэна. Тамарриковые ворота служили водяными часами, и даже самые придирчивые ценители прекрасного проникались их возвышенной красотой. Механизм был устроен по принципу мельничного колеса, но сказать, что это были обычные водяные часы, – то же самое, что назвать Александра Македонского простым воином.
Тамарриковые ворота окружал канал, отведенный от реки Монжу; сам островок, со ступенчатыми насыпями террас, засадили густыми папоротниками. Вода поступала через определенные отрезки времени по сложной системе протоков. Каменные стены протоков поросли густым мхом, а чуть выше на кладке синели бороды лишайников, испещренные алыми нитями спор, которые покачивались, как мириады крохотных копьеносцев, охраняя священные воды.
По берегу островка двойными полукружьями высились древние платаны, из крон которых время от времени, приводимые в движение скрытыми водяными механизмами, выглядывали лики семи богов, почитаемых в империи, – Крэна, Аэрты, Шаккарна, Леспы, Шардика, Кенетрона и неисповедимой Фрелла-Тильзе.
Таммариковая площадь была обращена к югу, где у подножья Аистиного холма раскинулся храмовый комплекс. В центре площади на круглом бронзовом пьедестале диаметром двадцать локтей был установлен солнечный диск Крэна. Посредине диска, на траве из малахита, усыпанной алыми и синими цветами из сердолика и аквамарина, возлежала бронзовая статуя бога в человеческий рост, покрытая серебряной фольгой. Гигантский стилизованный зард Крэна, украшенный чеканными изображениями фруктов, цветов и колосьев, образовывал гномон солнечных часов. Вокруг диска вилась спираль с часовыми делениями, обозначенными серебряными статуями юных дев, застывших в различных позах ритуального танца, – каждая не только отмечала определенное время дня, но и символизировала одну из двенадцати имперских провинций: Беклу, Белишбу, Халькон, Гельт, Лапан и Кебин Водоносный, Ортельгу, Палтеш, Тонильду, Урту, Йельду и Саркид Колосистый. Сама спираль представляла собой желобок в локоть шириной, и на ее вершине сидела золотая птица кайнат, покрытая пурпурным лаком; каждый час она несла яйцо – серебряный шар, который скатывался по желобку и со звоном падал в чашу, протягиваемую статуей коленопреклоненной девочки. Шесть жрецов с рассвета до заката неотрывно следили за работой сложных механизмов, чтобы не допустить расхождения в показаниях солнечных и водяных часов.
Позади, над солнечным диском, перед прямоугольником ворот в торце Тамарриковой площади, возвышались знаменитые концентрические сферы из серебряной филиграни, натянутой на гнутые серебряные прутья, – олицетворение города и небесного свода. Из Беклы, раскинувшейся посреди равнины, небосвод выглядел гигантской опрокинутой чашей, что издавна позволяло жрецам вести точные наблюдения за ходом звезд. На верхней половине внутренней сферы, диаметром пять локтей, были отмечены все основные здания и сооружения столицы: гора Крэндор и крепость, дворец Баронов, озеро Крюк и различные башни и ворота нижнего города. Нижняя половина сферы изображала Крэна и Аэрту в их божественном величии, которые бережно держали город на воздетых к небу руках. Внутреннюю сферу окружали тонкие прутья внешней сферы с ажурной серебряной филигранью, где были выложены созвездия из драгоценных камней. Внешнюю сферу вращали вручную, так чтобы положение созвездий совпадало с движением небесных светил, – это тоже требовало большого мастерства.
Резной каменный навес защищал сферы от ветра и дождей. На его пьедестале установили четыре диска, отмечавшие месяц, фазу луны, день и час. С навеса над площадью выступал тонкий бронзовый желоб на шарнире, одним концом-колотушкой упиравшийся в большой серебряный барабан на крыше. На закате жрец поднимался на крышу навеса и высыпал в желоб зерно – корм для священных белых голубей. Птицы слетались клевать зерно, желоб раскачивался под их весом, и колотушка била в барабан, давая сигнал горожанам завершать дневные труды. На крыше навеса высилась и воздушная арфа на пьедестале – ее называли Голосом Аэрты, а прорицатели истолковывали издаваемые ею протяжные звуки.
За воротами, сразу же за городской стеной, шелестела роща тамарриковых деревьев, по преданию выросших из зернышка, сброшенного с вершины Крэндора неисповедимой Фрелла-Тильзе. Само восхитительное сооружение, стоявшее в проеме городской стены, символизировало неприступность столицы.
Верховного советника внесли в храм, а Майя с Оккулой остались у входа в храмовый комплекс, с изумлением разглядывая открывшиеся им чудеса. Майя совершенно не понимала, для чего нужны все эти круги – наверняка в них крылась какая-то непостижимая волшебная сила, – но восхищенно рассматривала серебряную часовую спираль, золотисто-пурпурного кайната на самой верхушке и статую полулежащего бога. Майя хихикнула, вспомнив, в какое смущение повергла ее скульптурная группа в маршальском особняке на празднестве дождей.