— Николай Николаевич, — обратился к Маклаю Новосильский, — а тут без вас они и нам подарки преподнесли, правда, заочно.
— Неужели?
— Пока вы отсутствовали, несколько туземцев появились на берегу с двумя собаками, коих тут же на наших глазах прирезали, давая понять, что этот щедрый дар предназначен для нас.
— Помнится, вы их называли не иначе как каннибалами. А они испытывают гастрономическую любовь не к людям, а к собакам. По-латыни собака — канис. Выходит, они каннибалы от слова канис, не так ли?
— Так-то оно так, Николай Николаевич. Да только человек — существо весьма непростое, пусть даже дикарь. Когда сила на вашей стороне, он — агнец божий, а когда на его — лютый зверь. Признаться, я бы не рискнул остаться с ними один на один.
— Но я тем не менее благополучно познакомился с ними — один и без оружия.
— Никак нет. Они были прекрасно осведомлены о присутствии нашего корабля с многочисленной командой. Вы находились под надёжным прикрытием. А что произойдёт, когда его не станет, одному Богу известно.
— Вы правы.
Да, первое знакомство с местным населением — пока только мужским — было вполне благополучным. Однако в этом случае туземцев сдерживал страх перед могущественными, как они могли догадаться, пришельцами. После ухода корвета страх этот понемногу рассеется. Останется только глубокое недоверие к чужаку и острое желание поживиться его богатствами.
Действительно, человек — существо весьма пластичное. Он приноравливается к текущим обстоятельствам, демонстрируя мимикрию, столь характерную для многих животных. Но если у животных она проявляется на уровне физиологическом, то у человека — в сфере духовной. Цивилизованный человек может расточать вам комплименты и приветливо улыбаться, в то же время питая ненависть и замышляя злодейство.
Что это, печать цивилизации или врождённое свойство людей? Есть немало вполне достоверных свидетельств коварства дикарей. Всё дело в том, насколько оно для них характерно. При вторжении белого человека у них резко нарушается привычный уклад жизни, а потому и поведение становится аномальным.
Итак, снова возникает вопрос: что удерживает дикарей от бесчеловечных, с нашей точки зрения, поступков? Только лишь страх? Или, может быть, у них сильнее врождённое чувство добра?
На эти вопросы предстояло ему найти ответы. Но не путём умозрительных рассуждений и не обобщая материалы других исследователей, а на собственном опыте...
На опыте, который может стоить жизни.
Туй
Говорят, для белого человека все негры или китайцы на одно лицо. Действительно, равнодушный поверхностный взгляд не способен уловить индивидуальность. Он видит только общие черты.
Маклай с самого начала общения с туземцами постарался различать их. Ему приглянулся первый папуас, тот самый, что возник за его спиной, — с торчащими усами и бородой, с вполне симпатичным выражением лица. Их знакомство началось просто. Маклай, как положено по этикету, представился:
— Маклай, — и, приложив ладонь к груди, отвесил полупоклон.
Папуас, избегая смотреть ему в глаза, промолчал — то ли от сильного волнения, то ли из опасения выдать своё имя незнакомцу. Как известно, представители примитивных племён убеждены, что, назвав своё имя, они рискуют оказаться под властью колдуна. В данном случае папуас выказал доверие незнакомцу с лицом странного белого цвета. После того как Маклай повторил свой жест и дважды назвал своё имя, дикарь приложил руку к своей груди и сказал:
— Туй.
С этого момента они прониклись друг к другу симпатией и уважением.
На следующий день после первого пребывания у папуасов Миклухо-Маклай после завтрака вновь отправился в знакомую деревню. Туй и несколько других папуасов вышли к нему навстречу. Следовало бы поинтересоваться у них, где лучше построить свою хижину. Однако, не зная местного языка, невозможно было обсудить этот вопрос. В любом случае неблагоразумно селиться на окраине или вблизи деревни, не зная ни характера, ни нрава будущих соседей. Навязывать им своё присутствие было бы бестактным.
Да и что за радость находиться вблизи деревни, где тебя будут постоянно беспокоить и раздражать крики взрослых, плач детей, лай собак и визг поросят! Не лучше ли поискать удобное и уединённое место где-нибудь невдалеке.
Он отправился по тропинке в лес и через десяток минут вышел на небольшую полянку, заросшую кустарником и высокой травой. Поблизости журчал ручей, к востоку открывался вид на море и находился небольшой мысок.
Облюбовав это место, Маклай поспешил в деревню. Сегодня был день рождения генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. По этому случаю полагался торжественный молебен и салют, были подняты сигнальные флажки. Как отнесутся к пушечным выстрелам папуасы, можно было только гадать. Следовало их успокоить.
Маклай едва вошёл в деревню, как с моря гулко ударили первые звуки салюта. Туземцы были ошеломлены. При каждом новом залпе они то пытались бежать, то ложились на землю, закрывая ладонями уши, то приседали, дрожа всем телом, как в лихорадке.
Как объяснить им происходящее? Каким образом успокоить? Он стоял на «центральной площади» деревни, не зная, что предпринять, и с трудом сдерживая смех. Наконец, решив дать волю своим чувствам, от души расхохотался.
Туземцы, видимо, исподволь наблюдали за ним. Они стали понимать, что их поведение нелепо. Как только Маклай рассмеялся, они начали ухмыляться, глядя друг на друга. Инцидент был исчерпан. С окончанием салюта учёный отправился на корвет.
Новосильский рассказал ему, что происходило на борту за это время. Оказывается, на корабль прибыло не менее дюжины туземцев. У них любопытство победило страх. Да и немало привлекали их диковинные, никогда ранее не виданные вещи, такие как гвозди, стёкла, зеркала. Особенно обрадовали дикарей угощения и подарки. Внимательно наблюдали они в полном молчании за процедурой молебна, сознавая, что совершается ритуальное таинство. Ещё более изумились, когда белые люди в белых одеждах выстроились ровными рядами, крикнули дружно что-то...
И вдруг средь ясного неба грянул оглушительный гром, от которого вздрогнул корабль. Оцепенев на мгновенье от ужаса, туземцы побросали подарки и опрометью бросились за борт с криками «Бука! Бука!».
— Николай Николаевич, — завершил свой рассказ Новосильский, — как это изволите понимать? Ведь и у нас в России тем же самым Букой детишек пугают. Выходит, мы одного корня с этими дикарями?
— В чём-то, пожалуй, вы правы. Только ещё следовало бы разобраться, кого они Букой величают. Думаю, какого-нибудь злого духа или конец света.
— Так вы полагаете, что они и про Апокалипсис знают?
— Ну, не по Иоанну Богослову, конечно, а на свой лад. Идея эта встречается у многих народов, порой никогда не общавшихся между собой.
— Если уж даже Бука у нас общий с этими дикарями, то придётся признать, что все люди братья.
— Пожалуй, так оно и есть. Только с вами вряд ли согласятся многие учёные мужи, тем более англосаксонского племени.
— А дикари эти — существа презанятные!
Можно было бы продолжать глубокомысленную беседу, но следовало поторапливаться. Ведь и без того благодаря великому князю, которого только что чествовали, в распоряжение Миклухо-Маклая, молодого и мало кому известного натуралиста, был предоставлен не менее чем на две недели военный корабль. Надо было не только доставить учёного в необходимое ему место, но и обустроить его жилище.
С капитаном Назимовым и старшим офицером Новосильским Миклухо-Маклай отправился на берег, чтобы окончательно выбрать место для постройки хижины. Морякам более всего понравился участок, где крупный ручей впадал в море.
— Полагаю, здесь можно оборудовать нечто наподобие небольшого форта, — сказал Назимов. — В случае нападения с суши радиус обстрела невелик. При необходимости есть возможность уйти в море. С другой стороны, какое-либо судно, появившееся на горизонте, нетрудно отсюда заметить, подав сигнал бедствия.
— Простите, Павел Николаевич, но я намерен мирно жить, а не отстреливаться.
— Как угодно. Вам виднее.
— Так какое же место вы выбираете? — спросил Новосильский.
— То, которое мне приглянулось с первого раза, — ответил Маклай.
На следующий день с утра корабельная команда приступила к расчистке площадки, рубке деревьев, установке свай, на которых должна покоиться вся постройка. Матросам приходилось спешить: заканчивался срок стоянки, а работ было невпроворот. Благо что в команде были отменные плотники.
В тропическом лесу зазвучала мерная «Дубинушка», под которую выволакивали из чащи крупные деревья и забивали сваи. Бой, сидя на земле, сплетал из листьев кокосовой пальмы циновки для крыши, меланхолично подтягивая: «Эй, тупинушька, юхним».
Взятых на Таити досок не хватило; пришлось часть стен и двери сделать из брезента. Работа шла споро: Назимов не поскупился, выделив в распоряжение Маклая почти всех матросов. Тем временем офицеры делали топографическую съёмку гавани и промеры глубин. Им довелось посетить несколько деревень, где за пуговицы, бусы, лоскуты, гвозди, пустые бутылки приобрели местные достопримечательности: оружие, утварь, украшения и дюжину черепов, о чём их особо просил Маклай. У всех черепов отсутствовали нижние челюсти.
Пока Маклай руководил строительными работами, у него оставалось время для бесед с Туем. Как ни странно, у них происходили действительно беседы, порой достаточно серьёзные и содержательные, несмотря на то, что изъясняться приходилось жестами и междометиями.
Это обстоятельство приятно удивило Маклая. Выходит, даже представители совершенно разных культур могли без особого труда понимать друг друга.
Русский путешественник попал не только в чужую для себя обстановку. Он оказался в другом времени — в каменном веке, очень отдалённом прошлом для европейца. Они сидели рядом на бревне, обменивались жестами и невнятными звуками, тем не менее прекрасно понимая друг друга. Цивилизованный европеец века паровых двигат