елей, печатных станков, мануфактур и заводов — и представитель каменного века, не знакомый с металлом и стеклом, только ещё начавший осваивать азы земледелия, не имеющий представления о цифрах и азбуке (но знающий, что такое Бука!).
Туй определённо выражал беспокойство. Он понял, что Маклай хочет остаться с мальчиком и ещё одним белым. Ему сделают дом, и все эти люди на очень большой лодке уйдут обратно в море. Что произойдёт потом, Туй постарался втолковать Маклаю.
Указав на большую лодку и работающих матросов, Туй махнул рукой в сторону открытого моря. Маклай кивал головой, показав, что останется вместе с двумя слугами. Туй поднял руки и нахмурился, давая понять, что такое решение плохое. Он указал в сторону деревни, а затем — на хижину Маклая и затряс пальцами, так что было ясно: придут люди из деревни и разрушат этот дом.
Исследователь только улыбнулся в ответ и покачал головой. Взволнованный Туй показал рукой на его грудь и сделал вид, что падает, закрыв глаза. И это не произвело на белого человека должного впечатления. Да ведь совершенно ясно, что не только разрушат этот дом, но и убьют!
Чтобы сильнее поразить спокойного собеседника. Туй встал в позу метателя копья, изобразив несколько бросков. Потом подошёл вплотную к Маклаю, ткнул его в нескольких местах пальцем, высунул кончик языка, закрыл глаза и ещё раз показал, что падает на землю.
Учёный встал, улыбнулся, похлопал своего благожелателя по плечу и в знак расположения подарил ему крупный блестящий гвоздь. Туй выразил свою признательность и всё-таки снова стал втолковывать пришельцу, какая страшная участь уготована ему. Маклай остановил его и предложил уйти к себе в деревню. Строительство хижины завершалось, и надо было дать плотникам последние указания.
Вечером за ужином в кают-компании Миклухо-Маклай рассказал офицерам о пантомиме, которую разыграл перед ним встревоженный Туй. Никто даже не улыбнулся. Наступило молчание.
— Полагаю, он верно обрисовал обстановку, — сказал Назимов.
— Как хотите, господа, а этот дикарь мне определённо симпатичен, — отозвался Новосильский. — Подлинный гуманист! Но ведь не он у них верховодит.
— У них нет, насколько я понял, ни царька, ни командира, — сказал Николай Николаевич. — Подлинная анархия, безвластие.
— Тем хуже, — произнёс Назимов. — Не с кем договариваться. Они добры и любезны, пока тут мы. Дикий зверь и тот, как известно, не выносит человеческого взгляда, но тотчас набрасывается, увидев спину.
— Эта беспортошная команда, — вставил кто-то, — постарается поживиться теми богатствами, которые останутся у господина Миклухо-Маклая.
— Физиономии у них смышлёные. Сразу видно — плуты.
— Прошу меня извинить, но осмелюсь высказать своё мнение. Они наверное проявят агрессию и не по коварству своему или из жадности, а со страху.
— Итак, господа, — заключил Назимов, — все как будто согласны, что господину Миклухо-Маклаю грозит большая опасность. Следовало бы принять во внимание предостережение этого дикаря.
Офицеры одобрили эти слова.
— Не означает ли это, что мне не надо оставаться? — Маклай встал от волнения.
— Поверьте, уважаемый Николай Николаевич, — заговорил Назимов самым нежным голосом, на который был способен (впрочем, особой способности в этом он не выказал), — никто из присутствующих здесь ни на минуту не сомневается в вашем мужестве и готовности пожертвовать жизнью ради науки...
Его поддержал одобрительный гул.
— Простите, но я остаюсь. Моё решение твёрдое.
Наступило молчание.
— Осмелюсь доложить, — осторожно сказал лейтенант Чириков, артиллерист, — для непрошеных гостей можно будет припасти сюрприз, который приведёт их в панический ужас: приготовить несколько мин и расположить из вокруг хижины.
— Надеюсь, уж от этого вы не откажетесь? — с интонацией хлебосольного хозяина спросил Назимов.
— Буду вам очень благодарен, — ответил Маклай. — Поверьте, я не безрассудный храбрец и не настолько предан науке, чтобы идти ради неё на верную гибель. Наука требует не человеческих жертв, а убедительных доказательств. Ради них я и остаюсь. Надеюсь помимо всего прочего доказать, что можно вполне поладить с дикарями мирным путём, без насилия и применения оружия.
Его краткая речь была одобрена негромкими аплодисментами. Назимов подвёл итог:
— Завтра завершим работы на берегу. Лейтенант Чириков установит мины. Лейтенант Перелишин и гардемарин Варениус с тридцатью матросами окончательно расчистят площадку перед домом и перенесут в дом все вещи. Остальные будут перевозить вещи с корабля на берег и завершат перевозку дров...
В эту ночь исследователь долго не мог уснуть. Он снова и снова вспоминал свою немую беседу с Туем, и на него накатывались волны страха, сердце начинало колотиться сильней. Нет, не за свою жизнь опасался он. На этот счёт у него имелось твёрдое убеждение: важна не продолжительность жизни, а её содержание, достоинство и смысл.
Но что произойдёт, если папуасы действительно убьют незваных гостей? Рано или поздно об этом станет известно в цивилизованных странах, и незамедлительно будут приняты самые жестокие меры против так называемых людоедов. Тем более что журналисты наверняка станут смаковать фантастические истории про страшных каннибалов и их несчастных жертвах.
Более того, окончательно утвердится мнение о том, что дикари представляют собой промежуточное звено между обезьяной, животным и полноценным интеллектуально и духовно развитым человеком, эталоном которого принято считать европейца. Это будет результат, прямо противоположный тому, на который он, Миклухо-Маклай, рассчитывал, пускаясь в это опасное предприятие...
После трёхчасового отдыха ещё затемно, при свете лампы он стал писать письма в Европу — деловые и личные. Часть вещей с уже собранными материалами следовало тоже приготовить к отправке.
На рассвете его посетил Назимов и поинтересовался, много ли запасено провизии на экстренный случай: сухарей, консервов, сушёных фруктов и овощей. Узнав, что такой запас весьма скуден, капитан удивился и предложил уделить остающимся на берегу кое-что из своей провизии. А Миклухо-Маклай, в свою очередь изумлённый неожиданной заботливостью и любезностью капитана, понял свою оплошность и горячо поблагодарил Назимова.
— Вам потребуется шлюпка? — спросил Назимов.
О таком даре Миклухо-Маклай и не мечтал. Безусловно, ему была совершенно необходима шлюпка для передвижений вдоль берега и для отступления в открытое море в случае нападения папуасов. А ведь Назимов до этого утра казался ему чёрствым и высокомерным солдафоном.
Да и Назимов изменил своё первоначальное мнение об этом, как ему поначалу казалось, самонадеянном и авантюрном молодом учёном. Перед ним был чрезвычайно смелый и упорный, любящий своё дело человек, внушающий глубокое уважение.
На берегу с утра начались завершающие работы.
Присутствовал здесь и Назимов. Ему и трём офицерам Миклухо-Маклай показал место под большим деревом, где в случае непредвиденных обстоятельств будут зарыты дневники и научные заметки, наглухо закрытые в медных цилиндрах. Они могут пролежать здесь несколько лет, великий князь Константин Николаевич перед уходом «Витязя» из Кронштадта пообещал, что через год или два русский военный корабль непременно посетит место пребывания Маклая на Новой Гвинее, и если исследователя не будет в живых, достанут его рукописи и передадут Русскому географическому обществу. Для указания места, где должен будет спрятан этот научный клад, на коре дерева была вырезана крупная стрела.
— В недавние времена, — сказал лейтенант Чириков, — закончивший установку мин, — таким образом пираты скрывали сундуки с сокровищами.
— Научные наблюдения, — отозвался Назимов, — тоже своего рода сокровища.
— Благодарю вас, Павел Николаевич, — взволнованно сказал Миклухо-Маклай.
— Помилуйте, за что? Я рад быть вам полезным, и все мы... все мы искренне желаем вашего триумфального — да, именно так — возвращения на родину.
Работы подходили к концу. Был сооружён флагшток. Устроили даже солнечные часы. Хижина была завалена вещами.
На следующий день, когда на корвете стали поднимать якорь, Маклай приказал Ульсону спустить трёхцветный торговый флаг. Тот решительно направился к флагштоку, но почему-то мешкал. Корвет медленно разворачивался. Флаг по-прежнему развевался высоко, хотя Ульсон стоял у флагштока. Пришлось подойти к нему. Он плакал, как ребёнок, утирая слёзы кулаком и хлюпая носом. Бедный Ульсон! А ведь до сих пор он храбрился.
На соседнем мыске показалась группа туземцев. Они то ли бурно жестикулировали, то ли исполняли какой-то танец. Остановились, повернувшись лицами к хижине, посовещались и скрылись.
Надо было срочно приводить в порядок вещи и готовиться к возможному визиту незваных гостей. Однако от усталости и двух бессонных ночей Маклай едва держался на ногах, голова кружилась.
Вскоре пришёл Туй. Без обычного добродушия, довольно бесцеремонно стал осматривать вещи, оставленные на земле, и попытался даже войти в дом. Пришлось остановить его жестом, твёрдо сказав:
— Табу!
Туй повиновался. Он всё ещё с трудом мог смотреть прямо в глаза Маклаю. Жестами спросил, вернётся ли большой плавучий дом, испускающий дым. Маклай отвечал утвердительно. Чтобы избавиться на некоторое время от его присутствия, Маклай, выучивший уже несколько местных слов, попросил Туя принести кокосовых орехов, подарив ему при этом красный лоскут. Он удалился.
Тут было о чём задуматься. Как переменчивы все люди при смене обстановки и обстоятельств! Куда пропала доброжелательность Туя? Или он прежде притворялся, опасаясь гнева могущественных пришельцев?
Но разве не бывает того же и с цивилизованными людьми? Как преображается иной чиновник, получив повышение по службе! А неожиданно разбогатевший ничтожнейший человечек тотчас возомнит себя хозяином жизни и большим господином. Почему же дикарь должен быть намного благороднее таких столь распространённых человеческих типов?