Постоянство в любви бывает двух родов: либо в том, кого любишь, все время находишь новые основания его любить, либо соблюдаешь постоянство из тщеславия.
Упорное постоянство недостойно ни хвалы, ни порицания, ибо это не более чем длительность пристрастий и чувств, которую самовольно не убавить и не прибавить.
Нам так милы новые знакомства не потому, что старые прискучили, а перемены приносят удовольствие, но потому, что нас разочаровывает нехватка восхищения в тех, кто нас хорошо знает, и мы надеемся с избытком найти его в тех, кто с нами еще не слишком хорошо знаком.
Порой мы слегка жалуемся на друзей, чтобы вперед оправдать собственное легкомыслие в их отношении.
Наше раскаяние – не столько сожаление о причиненном зле, сколько опасение, что оно может к нам вернуться.
Есть непостоянство, идущее от легкомыслия или недостаточности ума, внимающего любым сторонним мнениям, но есть и иное, более простительное, которое вызвано разочарованием.
Пороки входят в состав добродетелей, как яды в состав целебных снадобий. Благоразумие их соединяет, смягчает и успешно использует против жизненных невзгод.
К чести добродетели следует признать, что самые большие несчастья людей – те, что накликаны их преступлениями.
Мы признаемся в недостатках, чтобы искренностью покрыть ущерб, который из-за них понесли в мнении окружающих.
У зла, как у добра, свои герои.
Не все, у кого есть пороки, навлекают на себя презрение; но оно ожидает всех, у кого вовсе нет добродетелей.
Имя добродетели не менее полезно в погоне за выгодой, нежели пороки.
Здоровье души не крепче телесного; и тот, кто, по-видимому, далек от страстей, так же рискует быть ими охвачен, как человек в добром здравии – занемочь.
Похоже, что каждому человеку от рождения природа отмеряет предел его добродетелей и пороков.
Лишь великим позволительно иметь великие недостатки.
Можно сказать, что пороки поджидают нас на жизненном пути, как хозяева постоялых дворов, у которых нам приходится останавливаться; и я сомневаюсь, что будь нам дозволено пройти этот путь вторично, то опыт научил бы нас их избегать.
Когда пороки оставляют нас, мы льстим себе мыслью, что сами их оставили.
У болезней души случаются рецидивы, как у телесных немощей. То, что мы принимаем за исцеление, чаще всего – лишь передышка или смена недуга.
Душевные изъяны, что телесные раны: с какой заботой ни пытаешься их залечить, рубец остается, и всегда есть опасность, что они вновь откроются.
Всецело предаться пороку нам, случается, мешает лишь то, что у нас их много.
Мы с легкостью забываем собственные ошибки, когда они известны лишь нам самим.
Есть люди, в которых не заподозришь зла, пока не убедишься собственными глазами; однако нет никого, в ком, узрев зло, следовало бы удивляться.
Мы восславляем одних, чтобы умерить славу других. Иной раз принцу де Конде и г-ну де Тюренну доставалось бы менее похвал, не будь желания подвергнуть одного из них порицанию.
Желание сойти за человека дельного нередко мешает им стать.
Добродетель не заходила бы так далеко, когда бы ей не сопутствовало тщеславие.
Тот, кто думает, что способен все обрести в себе и обойтись без других, немало заблуждается; однако тот, кто считает, что другим без него не обойтись, заблуждается куда сильнее.
Люди мнимо достойные скрывают собственные недостатки от окружающих и от самих себя. По-настоящему достойны те, кто знает и признает свои изъяны.
Человек истинно достойный ни на что не претендует.
Женская суровость – еще один убор и украшение, которое они добавляют к своей красоте.
Женская порядочность – желание сохранить доброе имя и покой.
Тот человек поистине достойный, кто готов всегда быть на виду у других достойных людей.
Сумасбродство сопровождает нас во все возрасты жизни. И если кто-то кажется благоразумным, то лишь потому, что его сумасбродства соразмерны летам и состоянию.
Есть люди пустые, сами то понимающие и бойко тем пользующиеся.
Живущий без сумасбродств не столь благоразумен, как ему представляется.
Старея, делаешься и сумасбродней, и благоразумней.
Есть люди, похожие на куплеты, что поются лишь к случаю.
Большинство людей судит о человеке лишь по тому, насколько он в моде и каково его состояние.
Жажда славы, страх позора, намерение составить состояние, желание сделать нашу жизнь удобной и приятной, стремление принизить других – таковы нередко причины доблести, столь славной меж людьми.
Доблесть простых солдат – опасное ремесло, за которое они взялись, чтобы прокормиться.
Безупречная доблесть и законченная трусость – две редко встречающиеся крайности. Между ними есть много места для прочих разновидностей мужества, в которых не больше взаимного сходства, нежели в человеческих лицах и нравах. Есть люди, которые охотно рискуют в начале дела, но быстро растрачивают свой пыл и падают духом, если оно затягивается. Есть и такие, что исполняют налагаемый обществом долг, и тем ограничиваются. Одни не всегда способны совладать со страхом; другие иной раз могут поддаться общей панике; третьи бросаются в бой, поскольку не решаются остаться на своем посту. У некоторых привычка к малым опасностям укрепляет дух и предуготовляет к более серьезным испытаниям. Этот храбро держится под ударами шпаги, но страшится мушкетных выстрелов; а тот не теряет уверенности под выстрелами, однако опасается схватиться с врагом на шпагах. У всех видов мужества есть общая черта: когда спускается ночь, умножая страх и укрывая как славные, так и бесславные деяния, то это способствует большей осторожности. Кроме того, существует еще одна предосторожность, свойственная всем без исключения; ибо не найти человека, который показал бы все, на что способен, не будучи уверен выйти из переделки. Из чего явствует, что страх смерти отнимает какую-то частицу доблести.
Безупречная доблесть: без свидетелей вершить то, что можно было бы совершить перед всем миром.
Бесстрашие – необыкновенная сила души, возносящая ее над сомнением, смятением и тревогой, которые способен вызвать вид серьезной опасности; именно благодаря этой силе герои сохраняют спокойствие и ясность ума в самых непредсказуемых и ужасных катастрофах.
Лицемерие – дань уважения добродетели, воздаваемая пороком.
На войне по большей части идут навстречу опасностям ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы поддержать честь. Но мало кто согласен все время рисковать так, чтобы исполнился замысел, во имя которого приходится рисковать.
Тщеславие, стыд, в особенности же темперамент – таковы зачастую составляющие мужской доблести и женской добродетели.
Желание сохранить жизнь, желание добиться славы; именно поэтому храбрецы, чтобы избежать гибели, проявляют не меньше ума и ловкости, нежели сутяги – стремясь уберечь свое состояние.
Чуть начали года клониться, и уже заметно, в чем слабость того или иного человека и что окажется роковым для его тела и души.
Признательность сродни добропорядочности торговцев: ею зиждется коммерция; и мы платим не потому, что это справедливо, а чтобы легче найти людей, которые дадут нам взаймы.
Не все, кто возвращает долг признательности, могут тем самым надеяться быть людьми признательными.
Ошибка в расчетах на признательность за оказанные услуги объясняется тем, что гордыня дающего и гордыня принимающего не могут сойтись в цене благодеяния.
Чрезмерное рвение расплатиться за услугу – своего рода неблагодарность.
Удачливые люди неисправимы: они убеждены, что правда непременно на их стороне, меж тем как фортуна благоприятствует их не лучшему образу действий.
Гордыня не желает одалживаться, а самолюбие – расплачиваться.
Добро, которое мы видели от того или иного человека, обязывает нас к терпимости, когда он чинит нам зло.
Нет ничего заразительней примера, самые благие и самые дурные наши поступки всегда вызывают подражание. Добрым делам мы подражаем из чувства соревновательности, дурным – по природной злобе, которую держал в плену стыд, но высвободил пример.
Стремиться быть мудрым в одиночестве – великое безумие.
Как бы мы ни объясняли наше горе, чаще всего оно вызвано поисками выгоды и тщеславием.