В горе бывает много лицемерия. Иногда, горюя об утрате дорогого человека, мы оплакиваем самих себя, жалея о его добром к нам отношении, печалясь об умалении собственного благополучия, довольства и веса в обществе. И слезы, предназначенные мертвым, на самом деле льются по живым. Я называю это лицемерием, ибо подобной горестью мы сами себя вводим в заблуждение. Однако встречается и другой, не столь невинный вид лицемерия, призванный обмануть всех вокруг: таково горе тех, кто желает прославиться своей беспредельной и неуемной скорбью. Когда всепоглощающее время умеряет истинную боль, они упорствуют в рыданиях, сетованиях и вздохах; напускают на себя мрачный вид и стараются всеми своими поступками показать, что конец их горести положит только смерть. Обычно это плачевное и утомительное тщеславие встречается у честолюбивых женщин. Их пол преграждает им все пути к славе, что заставляет их искать известности, выставляя напоказ безутешную скорбь. Бывают и другие слезы, чей источник не глубок, они легко льются и легко высыхают: так плачут, чтобы прослыть чувствительными, чтобы вызвать жалость, чтобы быть оплаканными; наконец, чтобы не позорить себя отсутствием слез.
Упорное сопротивление самым резонным мнениям чаще бывает продиктовано гордыней, нежели недостатком ума: первые места уже заняты теми, на чьей стороне правда, а соглашаться на последние желания нет.
Мы легко смиряемся с невзгодами друзей, если таким образом получаем возможность проявить наше к ним сочувствие.
Когда мы трудимся ради чужого блага, то может показаться, что доброта обошла себялюбие и заставила его позабыть о самом себе. Меж тем это самый надежный путь к достижению собственных целей: это все равно как ссуживать с лихвой под видом подарка; таким хитроумным и тонким способом купишь кого угодно.
Не заслуживает похвал доброта того, кто не имеет силы быть злым: иначе это не более чем лень или безволие.
По большей части не так опасно чинить вред людям, как неумеренно осыпать их добром.
Ничто так не льстит нашей гордости, как доверие великих мира сего, ибо мы видим в нем дань нашим достоинствам, не замечая, что чаще всего оно объясняется тщеславием или неспособностью хранить секрет.
О привлекательности, когда она в разладе с красотой, можно сказать, что это – некая симметрия, законы которой неведомы; это тайное согласие, которое есть в чертах, в красках, во всем облике.
Кокетство есть основа любого женского нрава. Но не все пускают его в ход, ибо кокетство иных сдерживает страх или рассудок.
Люди нередко стесняют окружающих, считая, что не способны их стеснить.
Вещей по сути невозможных не так много; чтобы добиться успеха, нам чаще недостает прилежания, а отнюдь не средств.
Высший толк состоит в том, чтобы знать вещам цену.
Большая смекалка уметь скрывать свою сметливость.
Нередко то, что кажется великодушием, оказывается замаскированным честолюбием, которое презирает мелкие выгоды ради великих.
Та преданность, которую мы по большей части видим в людях, есть измышление себялюбия, с помощью которого оно внушает к себе доверие. Это всего лишь способ возвыситься над остальными и сделаться хранителем важнейших тайн.
Великодушие всем пренебрегнет, дабы всем обладать.
В звучании голоса, во взгляде и во всем облике человека не меньше красноречия, нежели в подборе слов.
Настоящее красноречие – сказать все, что необходимо, и не более, чем необходимо.
Иным к лицу их недостатки, других же портят их добрые качества.
Довольно заурядно видеть перемену вкусов, но весьма необычно – смену наклонностей.
Желание выгоды приводит в действие все добродетели и пороки.
Нередко самоуничижение – не более чем притворное покорство, с помощью которого покоряют других; это одно из ухищрений гордыни, унижающейся ради возвышения; и хоть ей подвластны многие преображения, лучше всего ее скрывает и способствует заблуждению маска самоуничижения.
Каждое чувство имеет свои, одному ему свойственные интонации, жесты и гримасы. От их славного или скверного, приятного или неприятного сочетания зависит, нравится нам человек или нет.
Во всяком ремесле люди напускают на себя особый вид и строят гримасы, чтобы казаться теми, за кого хотели бы сойти. Посему можно сказать, что общество состоит из одних гримас.
Степенная важность – церемонность тела, чье предназначение – утаивать изъяны ума.
Хороший вкус зависит скорее от способности к суждению, нежели от ума.
Отрада любви в том, чтобы любить; поэтому тот, кто одержим страстью, счастливей того, кому она отдана.
Учтивость есть желание встречать учтивость и почитаться человеком воспитанным.
Воспитание, которое обычно дают молодым людям, – еще одно благоприобретенное себялюбие, в них посеянное.
Нет страсти, над которой себялюбие было столь же властно, как над любовью; мы всегда охотней жертвуем покоем любимого существа, нежели своим собственным.
Именем щедрости нередко называется тщеславие одаривать других, к которому мы более привязаны, нежели к тому, что отдаем.
Сострадание нередко бывает предощущением собственных бед в чужих несчастьях. Это предусмотрительная забота о тех невзгодах, которые нас могут постичь; мы помогаем другим, чтобы при случае они не могли отказать нам в помощи; поэтому, строго говоря, наши им услуги – добро, которое мы загодя себе предназначаем.
Узость ума рождает упрямство; мы с трудом верим в то, что находится за пределом нашего кругозора.
Было бы заблуждением считать, что лишь такие безудержные страсти, как честолюбие или любовь, способны верховодить остальными. Победительницей, несмотря на всю свою вялость, нередко оказывается лень: она берет власть над всеми жизненными устремлениями и поступками, она незаметно разрушает и поглощает все страсти и добродетели.
С легкостью верить дурному, не пытаясь толком разобраться, – проявление гордыни и лени. Все хотят найти виноватых и не желают затруднять себя рассмотрением проступков.
Мы даем отвод судьям при их малейшей заинтересованности в деле, и мы хотим, чтобы наша добрая слава и репутация зависели от суждения людей, нам враждебных либо из зависти, либо по предубеждению, либо от малой просвещенности; и вот ради их одобрения мы рискуем покоем и жизнью.
Не существует людей настолько сметливых, чтобы понимать все зло, которое они творят.
Честь, уже завоеванная, – залог той, что предстоит завоевать.
Молодость – беспрестанный хмель, горячка рассудка.
Ничто не может быть унизительней для тех, кто удостоен великих почестей, чем неустанная забота быть восхваляемыми по пустякам.
Есть люди, к которым благосклонен свет, однако у них нет иных достоинств, помимо пороков, способствующих общежительности.
В любви прелесть новизны – что вешний цвет; она придает ей сияние, которое легко меркнет и более не возвращается.
Природное добродушие, столь кичащееся своей отзывчивостью, нередко оказывается удушенным ничтожнейшим расчетом.
Разлука умеряет умеренные страсти и увеличивает великие: так ветер задувает свечи, но раздувает пожар.
Женщины зачастую думают любить, на самом деле не любя. Увлечение интригой, оживление, придаваемое галантными ухаживаниями, естественное желание испытать радость быть любимой и затруднительность отказа – все убеждает их, что это страсть, на самом же деле это – кокетство.
Нередко случается, что посредники в переговорах вызывают недовольство, ибо им свойственно забывать об интересах друзей ради успеха самих переговоров, который, как честь счастливого предприятия, становится их собственным.
Когда мы преувеличиваем привязанность к нам наших друзей, то в нас говорит не столько признательность, сколько желание заставить всех оценить наши собственные достоинства.
Благосклонный прием, встречающий тех, кто лишь вступает в свет, зачастую вызван тайной завистью к тем, кто уже занимает там прочное положение.
Гордость, вселяющая в нас столько зависти, нередко помогает ее же обуздать.
Случается, что замаскированный обман столь достоверно изображает истину, что не поддаться ему было бы заблуждением.
Иной раз требуется не меньше толка, чтобы уметь воспользоваться добрым советом, нежели для того, чтобы самому себе его дать.
Некоторые дурные люди были бы не столь опасны, когда бы не имели в себе ничего хорошего.