[2].
Я все еще внушаю союзникам панический страх! Пусть же они не посягают на мое величие, ибо сие может им еще дорого стоить.
Я нашел в Потсдаме шпагу великого Фридриха и его орденскую ленту; трофеи сии значили для меня куда больше, нежели те сто миллионов, которые Пруссия выплатила мне [3].
Подчиненные по-настоящему помогают тогда только, когда чувствуют, что вы непреклонны.
Мне известны забавные истории обо всех европейских дворах, которые весьма поразвлекли бы современников, но мне чужда всякая сатира.
Я перечитываю Макиавелли всякий раз, когда позволяют мои болезни и занятия, и все более убеждаюсь, что он — профан.
Мой план десанта в Англию был грандиозным: надобно было построить порты и корабли. В этом предприятии Брюи оказался достойным помощником: тщедушном теле он носил пламенную душу [4].
Европейские газеты сравнивают довольно некстати два террора — 1793 и 1815 гг.; я не вижу тут ни малейшей аналогии: с одной стороны, все поражает воображение, внушает ужас и возвышенные чувства; с другой — все мелочно, жестокосердно и пошло. В 1793 г. головы составителей проскрипционных списков довольно часто падали вослед за головами жертв; в 1815 г. трусы и подлецы, которые пили кровь из одного лишь удовольствия, убивали побежденных, не подвергаясь при этом опасности. Режим 1793 г. пожирал своих предводителей, режим 1815 г. своим собственным оставлял жизнь. Не могу понять, чего добиваются подобным сравнением [5].
Для правительства нерешительность государей то же, что и паралич в членах тела.
Если бы Илиада была написана нашим современником, никто не оценил бы ее [6].
Не солдаты меня покинули, но я покинул моих солдат [7].
Те, кто ищет счастия в роскоши и расточительстве, подобны предпочитающим блеск свечей сиянию солнца.
Я уже довольно сделал для того, чтобы жить в потомках; я завещаю мою славу сыну и мои памятники Европе.
Заурядный человек домогается общества вельмож не ради них самих, но ради их власти, а те принимают его из тщеславия или по мере надобности.
Аббат де Прадт писал назидания, планы кампаний и исторические сочинения, это превосходный и странный архиепископ [8].
Муниципальное правление имеет свои хорошие стороны. Его недостаток — в том, что оно не является монархическим. Подданные слишком удалены от власти; это было хорошо для древних галлов. Цезарь, завоевав их, нашел такой образ правления совсем неплохим [9].
Справедливость есть образ Бога на земле.
Слабость происходит от лени или по недоверию к самому себе; несчастны те, которые слабы по сим двум причинам разом: если речь идет о частном лице, то это — ничтожный человек, если же о монархе, то он ничтожен вдвойне.
Тот день в Сен-Клу был всего лишь балаганом: накипь времен революции и грызни партий не могла бороться против меня и против Франции. Были там и люди, которых сильно стесняло их положение, а тот, кто разыгрывал из себя Брута, был признателен мне за то, что через двадцать четыре часа его выбросили вон [10].
Дурак имеет великое преимущество перед человеком образованным, он всегда доволен собой.
Вы хотите узнать, надежны ли ваши друзья? Для сего надобно оказаться в несчастии.
До Ватерлоо я думал, что Веллингтон обладает дарованием полководца. Сведущие в военном деле бывалые военные были повергнуты в изумление, когда заметили, что он завладел Мон-Сен-Жаном: после этой глупой ошибки от меня не ускользнул бы ни один англичанин. Своим успехом Веллингтон обязан прежде всего собственному своему счастию, а затем — пруссакам [11].
В Древней Греции жило семь мудрецов [12]; в Европе же сейчас не видно ни одного.
От ума до здравого смысла дальше, чем думают.
В Европе списывают мои законы, подражают моим учреждениям, завершают мои начинания, следуют моей политике и так далее, вплоть до того тона, который задавал мой двор; значит, мое правление было не так уж плохо и нелепо, как о том говорят?
Храбрость — это условная разменная монета: тот, кто дерзко ищет смерти в неприятельских рядах, трепещет перед мечом палача. Так же как и фальшивые жетоны, имеют хождение и нестоящие храбрецы. Сказать по правде, храбрость — врожденное качество: она не приобретается.
Старые, подновленные штукатуркой монархии существуют, доколе народ не почувствует в себе силы: в подобных сооружениях порча всегда идет от самого основания.
Те, кто добивается почестей, подобны влюбленным: ведь обладание ими снижает их цену.
За свою жизнь я сделал немало ошибок; самая непростительная заключается в том, что я отдал себя в руки англичан: я слишком верил в их приверженность законам [13].
Франция — неисчерпаема; я нашел тому доказательство после войны в России и в 1815 г. Ударьте по земле, и из нее появятся и деньги, и армии. Францию никогда не постигнет судьба порабощенной и разделенной страны.
Самое верное средство остаться бедным — быть честным человеком.
Десяток говорунов производит больше шума, нежели десять тысяч, которые молчат; в этом заключается средство к достижению успеха тех, кто лает с трибун.
Короли и обманутые мужья всегда последними догадываются о том, что над ними смеются.
Будучи смелым, можно решиться на что угодно, ко невозможно все довести до конца.
Я победил королей во имя державной власти; короли же победили меня, заявляя во всеуслышание, что действуют во благо народов; они совершили большую ошибку, лишив меня трона. Подождем развязки.
Я предпочитаю силу вывода красоте стиля: деяния стоят всегда больше, нежели слова.
В революциях мы сталкиваемся с людьми двух сортов: теми, кто их совершает, и с использующими оные в своих целях.
Я люблю величественное в искусстве. Для меня или возвышенное, или ничтожное, третьего не дано.
Месть скверному человеку есть воздаяние добродетели.
Сэр Гудзон Лоу — не что иное, как неучтивый тюремщик: такова его должность. Говорили, и не однажды, что обращается он со мною так потому, что чувствует мое превосходство [14].
Человек в слепом подражании всякий раз устремляется за первым встречным. Что до правительства, то здесь всегда потребны ловкие пройдохи, без которых ничто не может быть доведено до конца.
Сильные духом избегают наслаждений, как мореплаватели подводных камней.
Привычка приводит нас ко многим безрассудствам; самое непростительное из них — сделаться: ее рабом.
Если бы Корнель дожил до моего времени, я сделал бы его министром [15].
Роспуск моей армии история поставит в ряд самых опрометчивых политических ошибок королевского правления.
Просвещенной нацией не управляют полумерами: здесь нужна сила, последовательность и единство во всех деяниях.
Тот, кто предпочитает богатство славе, — расточитель, который берет у ростовщика и разоряется на процентах.
В моей жизни было три прекрасных дня: Маренго, Аустерлиц и Йена, если не считать еще и четвертого, когда я дал австрийскому императору аудиенцию во рву, на поле сражения [16].
Победу одерживают не числом. Александр победил триста тысяч персов во главе двадцати тысяч македонян [17]. Дерзкие предприятия и мне особенно удавались.
Палата представителей, которую я создал [18], закончила свое поприще вместе со мною. Она могла спасти Францию от нашествия, дав мне неограниченную власть. Два десятка мятежников повредили себе сами: они сделали глупость, когда завели разговор о конституции [19] в то время, когда Блюхер расположился лагерем в Севре