Не успела вновь начаться молитва, как в центр залы выскочила женщина, которая, стеная и плача, призвала всех умолкнуть и начала новую песнь. Все задрожали, а свечи показали на потолке тень этой женщины, скрюченное чудище — это был Эшу! Оган храбро сражался, ударяя по атабаку, чтобы прочертить сумасшедшие ритмы нового гимна, свободного гимна, бешеных нот, игравших в головокружительную чехарду, этот невысокий бойкий малый дрожал от безумного экстаза. А разукрашенная макияжем полячка, разорвав на себе комбинацию, дергалась посреди залы, почти полностью обнажив свои внушительные телеса. Ее груди дрыгались вместе с ней, громко шлепая ее по плечам, по лицу, а затем по животу — бамс! А сама блондинка пела без остановки. Наконец у нее изо рта пошла пена, она вскрикнула не своим голосом, так, что ночь еще больше съежилась от страха, упала на святого и окоченела.
Некоторое время все благоговейно молчали. Тогда тетушка Сиата встала с треноги, которую одна местная девушка тут же заменила на новехонькую скамейку, на которую никто никогда не садился. Колдунья приближалась к центру залы. С нею шел оган. Все остальные встали, неподвижно прижавшись к стенам. Только тетушка Сиата медленно подходила, подходила и, наконец, дошла до тела полячки, лежавшего там, посреди залы. Колдунья сняла одежду и осталась полностью обнаженной, только ожерелья, браслеты, серьги серебряными бусинами стучали по ее костям. Из плошки, которую держал оган, она черпала густую кровь съеденного козла и втирала эту массу в голову дрожащей бабалавó. Но когда она окропила ее зеленоватой жидкостью, тело со стоном распрямилось, и воздух пропитался запахом йода. Тогда колдунья стала напевать монотонную мелодию священной молитвы Эшу.
Когда она закончила читать, женщина на полу открыла глаза и задвигалась совсем по-иному, нежели только что; это была уже не женщина, но конь святого, это был Эшу. Это был Эшу, беспокойный проказник, он пришел, чтобы побыть вместе с народом на макумбе.
Две обнаженные непринужденно и весело плясали в такт похрустыванию костей старухи, хлопанью грудей толстой польки и ритмичному стуку атабака. Все остальные тоже были обнажены и ждали, кого Пес выберет сегодня в качестве своего сына. Ужасный танец… Макунаима дрожал, предвкушая, как задаст взбучку Венцеславу Пьетро Пьетре. Внезапно он сорвался с места, вразвалку дошел до Эшу, повалил его наземь и сверху упал сам, смеясь. И посвящение нового сына Эшу получило всеобщее одобрение, и счастливые в своем экстазе собравшиеся отдали почести новому чертенку.
После окончания церемонии дьявол был усажен на треногу, и поклонение началось. Воры, сенаторы, крестьяне, негры, сеньоры, футболисты — одним словом, все собравшиеся через покрывавшую залу блестящую пыль ползли к треноге и, ударив левой стороной лба об пол, целовали колени, целовали все тело воплотившегося злого духа. Покрасневшая полячка дрожала всем телом, из ее рта текла пена, которую всякий приблизившийся ловил большим пальцем, чтобы осенить себя крестным знамением; она издавала глухие стоны то ли боли, то ли наслаждения, а впрочем, она не была уже никакая не полячка, она была теперь Эшу, самым задиристым дьяволенком этой религии.
После того как все вдоволь облобызали-поклонились Эшу и осенили себя крестным знамением, настало время просьб и обещаний. Один мясник попросил, чтобы все покупали у него несвежее мясо, и Эшу согласился исполнить это желание. Один помещик попросил, чтобы в его владениях больше не было муравьев и других напастей, и Эшу рассмеялся, сказав, что такую просьбу никогда не удовлетворит. Один влюбленный попросил, чтобы его малышка получила место в муниципальной школе, чтобы они могли пожениться, и Эшу пообещал, что так и будет. Один врач произнес речь, прося о том, чтобы с изяществом писать на португальском наречии, и Эшу не разрешил. Так-то вот. Наконец, наступил черед Макунаимы, нового сына черта. Макунаима сказал:
— Отец, я пришел к вам с просьбой, потому что я очень зол.
— Как звать тебя? — спросил Эшу.
— Макунаима, — ответил герой.
— Хмм… — протянул глава вечера. — Человеку, чье имя начинается на «Ма», придется намаяться…
Но все же ласково принял героя и обещал ему исполнить все, о чем он ни попросит, потому что Макунаима был его сыном. И герой попросил Эшу задать перцу Венцеславу Пьетро Пьетре — который на самом деле был великан-людоед Пьяйман.
То, что случилось дальше, было ужасно. Эшу схватил три стебелька мелиссы, освященные попом-отступником, кинул их вверх, перекрестился, призывая естество Венцеслава Пьетро Пьетры войти в тело Эшу, чтобы принять взбучку. Через минуту естество великана прибыло, вошло в тело полячки, и Эшу сделал сыну знак, чтобы он отдубасил естество, воплощенное теперь в польском теле. Герой схватил палку и принялся от души обхаживать Эшу. Еще как его ухайдокал. Эшу кричал:
— Бей, пожалуйста, несильно,
Ведь мне очень-очень больно!
Меня детки дома ждут,
И мне очень-очень больно!
А потом, весь бордовый от синяков, с окровавленными носом, ртом, ушами, в беспамятстве свалился на пол. Это было ужасное зрелище… Макунаима приказал естеству великана окунуться в соленую кипящую воду, и тело Эшу задымилось на влажном полу. И Макунаима приказал естеству великана пройтись по битому стеклу в зарослях крапивы и ядовитых лиан на морозе от Сан-Паулу до самых утесов Анд, и на теле Эшу появились кровавые следы от осколков стекла и шипов и ожоги от крапивы, и Эшу шумно и тяжело дышал от усталости и дрожал от невыносимого холода. Это было ужасно. И Макунаима приказал, чтобы естество Венцеслава Пьетро Пьетры забодал молодой бык, ударил копытом резвый жеребец, укусил зубастый кайман и искусали сорок раз по сорок тысяч огненных муравьев, и окровавленное тело Эшу задрожало и заизвивалось на полу, на его ноге проступила дорожка из укусов каймана и муравьев, казалось, что с него сняли кожу, подковой коня ему пробило голову, а острый бычий рог пронзил живот. В маленькой зале стоял невыносимый запах. А Эшу стонал:
— Бодай, пожалуйста, несильно,
Ведь мне очень-очень больно!
Меня детки дома ждут,
И мне очень-очень больно!
Макунаима еще много чего такого приказывал, и все естество Венцеслава Пьетро Пьетры претерпело взбучку через тело Эшу. Наконец герой перебрал все возможные виды мести, ничего больше не придумал и остановился. Женщина едва дышала, беспомощно растянувшись на земляном полу. Она затихла в изнеможении. Ужасное было зрелище.
А тем временем во дворце на улице Мараньян в Сан-Паулу царила беготня и неразбериха. Приходили врачи, приехала «скорая», все были в отчаяньи. Венцеслав Пьетро Пьетра кричал и исходил кровью. На животе у него открылась рана, как если бы его забодали, голова была разбита, как если бы его ударил копытом конь, весь он был зажарен, заморожен, искусан и покрыт синяками и ушибами, как после форменного избиения.
На макумбе все еще стояла жуткая тишина. Вот спокойно встала тетушка Сиата и начала главную молитву дьявола. Это была кощуннейшая из всех молитв, если хоть в слове ошибешься в ней — смерть, вот такая молитва Отче Наш Эшу, и вот так она звучала:
— Отче наш обретенный Эшу, ты, который в тринадцатом круге ада внизу слева, мы тебя любим все и будем любить!
— И будем любить! И будем любить!
— …Отче наш Эшу, даждь нам днесь, и да будет воля твоя, якоже и в домашнем храме отца нашего Эшу, и да будет так всегда, аминь!.. Слава черной отчизне Эшу!
— Слава сыну Эшу!
Макунаима сделал благодарственный жест. Тетушка закончила молитву:
— Шику И-Присну был негритянский князь, который стал отцом нашим Эшу и ныне и во веки веков, да будет так всегда, аминь!
— Да будет так всегда, аминь!
Эшу выздоравливал-поправлялся, все синяки и кровоподтеки, как по волшебству, быстро сходили с его тела, а, когда все вновь достали кружки и стаканы и полилась кашаса, тело полячки вновь стало полностью здоровым. Вдруг все услышали страшный гул и почувствовали запах горящей смолы, а женщина в этот миг выпустила изо рта черный-пречерный клуб дыма. Тогда она полностью оправилась, покраснела, потолстела, только что очень устала, но теперь это была уже только полячка, Эшу ушел совсем.
И под занавес все возрадовались, поели хорошей ветчины и станцевали веселую самбу, подрыгали ногами и вдоволь повеселились. И, наконец, все вновь стало как обычно. И посетители макумбы: Макунаима, Жáйме Овáлле, Додó, Ману Бандейра, Блэз Сандрар, Ашсенсу Феррейра, Раул Бопп — все эти посетители макумбы вышли встречать рассвет.
Глава 8. Вей, Солнце
Шел Макунаима, шел и, наконец, увидел высокое-превысокое дерево Воломáн. На одной из его ветвей сидела птичка питигуари, которая, лишь только завидела героя, закричала во всю глотку: «Смотрите, по дороге кто идет! Смотрите, по дороге кто идет!». Макунаима посмотрел вверх, чтобы поблагодарить питигуари, но, как на грех, дерево Воломан было усеяно самыми разными плодами. Герой уже столько часов не ел, и от вида стольких саподилл, бакури, абрикосов, мукажá, мирити, гуабижу, арбузов, аратикунов, всех этих плодов у него живот свело.
— Воломан, дай мне плода от себя, а то я есть хочу, — попросил Макунаима.
Но дерево не захотело дать герою плода. Тогда герой два раза прокричал:
— Бойойó-бойойó! Кизáмa-кизу!
Тогда с дерева упали все плоды до единого, и герой насытился. Дерево Воломан пришло в ярость. Оно схватило героя ветвями за ноги и забросило его далеко за залив Гуанабара, на заброшенный островок, где когда-то давно жила нимфа Аламóа, которую привезли с собою голландцы. Макунаима до того устал, что, пока летел, крепко уснул. И, так и не просыпаясь, он упал прямиком под пахучей пальмой гуáйро, на которой сидел гриф урубу.
Но вот урубу приспичило, и он опорожнился прямо на героя. Уже светало, и было жуть как холодно. Макунаима проснулся покрытый гусиной кожей и всем тем, чем обдал его урубу. Все же он встал и тщательно исследовал весь маленький островок в поисках какой-нибудь пещеры, где могло быть зарыто золото. Но пещеры с золотом на островке не было. Ни тебе даже заколдованной серебряной цепочки, которая приносит удачу нашедшему и которых кучу завезли с собой голла