Но он вдруг очнулся, поплыл вперед, вынудив мое сердце затвердеть, и я не придумала ничего лучше, чем спрятаться за деревом.
Ствол каштана едва скрывал меня, поэтому найти худшего во всей Кализонии подглядывателя не составит труда. В груди загрохотало, руки задрожали, и я сжала их в кулаки, прижав к ключицам. Даже дыхание задержала, ощущая себя предельно странно, точно впервые в жизни совершила что-то поистине безобразное, вульгарное и непростительное.
Это противное чувство так тесно переплеталось с жаром смущения, с тем огнем, что вызывал охотник, что я терялась в мыслях, не умея плавать, тонула. Все это чудно́ и дико неправильно. Инквизитор — тот самый вид существ, который я должна презирать и ненавидеть.
Дон — инквизитор. Но во мне нет места для ненависти: все заняли трепет и неукротимое желание прикоснуться к нему. Стать его собственностью и сделать его своим.
Ох… знала бы Элена, о чем я думаю, она не просто ужаснулась бы, а вместо охотников сожгла бы меня на костре. Так же поступила бы и мать. Любой из фейри.
Я обязана уйти. Сегодня же. И оставить его, разумеется, вместе с отравляющими мой разум желаниями. Это будет правильным решением.
Наверное…
А если мы с Эленой уйдем, что будет с ним? Из-за нас — определенно из-за нас — его жизнь разрушена. Собратья охотятся за ним, как за еще одним нечестивым. Его не оправдают: нет доказательств. А слова никогда не стоили столько же, сколько стоят поступки.
Одна скользкая мысль протиснулась через остальные и вспыхнула ярче всех. Я подумала о том, чтобы забрать Дона с собой.
И это…
Черт возьми, это самая глупая и безумная из всех моих идей!
Ни за что. Хотя бы потому, что бывших охотников не бывает. И если я буду жить с постоянной виной, то он проживет жизнь с ненавистью ко всему моему народу. Даже не показывая этого внешне.
Резко мотнув головой, как в попытке избавиться от морока, я досчитала до десяти, успокаивая сердце, и осторожно выглянула из-за дерева. Озеро безмолвно блестело, ветер шуршал листвой, и его шум плавно смешивался с далеким воем волков. А Дона и след простыл.
Быть может, уже ушел. Оно и к лучшему: раз пропал объект моего обожания, пропадет и жажда смотреть на него.
— Маленькая любопытная ведьма… — Хриплый шепот у самого уха молниеносно выбил из меня хлипкую надежду на то, что я без приключений вернусь в домик и лягу спать. — Тебя разве не учили, что подглядывать не хорошо?
Дон обхватил меня со спины, прижал к влажной груди, отчего утихший огонь вспыхнул с новой силой. Мощно, ярко, так, что если бы я не удержала его внутри, он вырвался бы прямо из рук и оставил бы на елях и траве пламенный след.
Поразительно! Как такой гигант подобрался ко мне совершенно бесшумно? Или это я потонула в облаках?..
Лицо запылало, тело наполнилось чудовищным напряжением, став чуть ли не каменным в чужих руках. Я чувствовала тепло, исходящее от него. Слишком остро, что аж кружилась голова. И мощь. Какую-то новую, до этого мига незнакомую, горьковатую на вкус.
Сосредоточиться на ней не давало пьянящее ощущение мужского торса. Оно горячило кровь и кожу, бросая в дрожь и оплетая жаром сердце.
Нельзя…
Нельзя тянуть с ответом, так долго прислушиваться к его дыханию и в насыщенных красках представлять нашу близость. Нельзя, потому что…
… с каждой секундой я теряю терпение. Боюсь, в скором времени во мне не останется ни крупицы сил, чтобы выбраться из опасного омута, в который я сдуру шагнула вслед за мужчиной.
— Учили, — выдохнула отрывисто и сама удивилась, каким глухим стал мой голос. — Но память у меня дырявая, Дон. Забыла все.
Пока я верила, что надо мной смилуются и отпустят, сердце, павшее перед вожделением, мечтало о другом.
— Как досадно. — Неожиданный толчок, и я оказываюсь вжата в дерево, а сзади, навалившись, тут же отбирает возможность ускользнуть абсолютно голое горячее тело. — Придется напомнить.
Глава 12. Дон
Я хотел уйти. Сильно. Очень.
Но ее я хотел больше. До безумия.
Желал вдыхать ее запах — аромат черешни и ромашки — не воровато, а нагло, в открытую, прижимаясь носом к макушке, зарываясь пальцами в водопад алых прядей. Жаждал коснуться всех чувствительных мест, вжать ее в себя так крепко, чтобы слиться.
Все эти желания оплетали сердце массивным обручем, доводили до точки кипения, лишая воли и понимания происходящего. Я бы с легкостью поддался им — нырнул бы как в спасительную пропасть. Но в противовес им выступали доводы рассудка, все еще имеющие силу, все еще борющиеся против колдовства.
Было ли это все колдовством по сей момент — я уже не понимал. Разве могут чары ведьмы настолько мощно затуманивать разум? Могут ли они ломать, как ребенок ломает ничтожную ветку?
Возможно.
Мала сильная ведьма. Но она ведьма огня, а насколько мне известно, иллюзии и морок — таланты другого вида нечисти. Она могла ими владеть, но не в достаточной мере, не так, чтобы сломить инквизитора, невосприимчивого к магии с самого рождения. В этом была наша суть, наше отличие от людей. Это давало нам мощь и смекалку, которые мы развивали в соборах. Наши особенности делали из нас охотников.
Гончие псы, ловящие чертей.
Может, Элена была права, когда обзывала нас инквизиторскими псами. Признавай это или отрицай — на деле все так и есть.
— Да ты возбужден, Дон, — замечает бестия, несильно толкнув меня задом в пах.
Одно действие — и кровь вскипела так, будто я в одиночку бросился на полчище нечестивых.
Нет бы вырываться, пускать в ход кулаки или даже ворожбу, а она легкомысленно провоцирует меня, словно все, что происходит между нами, безобидная игра, которую можно в любой момент прекратить.
Но это не так. Я не могу остановиться. И не смогу, если не почувствую нечто сильнее жажды обладания ее телом. Если меня не задушит вина или не загрызет совесть.
— Ты знаешь, какова причина моего поведения, — рычу в ухо, не находя сил, чтобы отстраниться. — Пора тебе это понять, перестать дразнить и слоняться рядом.
— О, хочешь сказать, только я виновата в твоей реакции? — бросает в ответ дерзко, с таким вызовом, точно больше не хочет жить.
И ведь дождется — я приму этот вызов. Правда, непонятно, что случится быстрее: я убью эту невыносимую нахалку или все же завладею ею.
— Всему виной твои чары. Я им не хозяин, значит, единственная, кто может их ослабить, — это ты.
— Я тебе уже говорила: я не знаю, как тебе помочь, — рыкнула, заелозив в моих руках, но не с достаточным напором, чтобы я принял это за сопротивление.
Лишь для вида. Чтобы дать понять, что она борется так же, как борюсь я, но проигрывает.
Потому она сразу застыла, притихла. Даже дыхание задержала, когда я уткнулся носом ей в висок и медленно вдохнул.
Боже, этот запах… Он сведет меня с ума быстрее, чем я додумаюсь просто сбежать, не обращая внимания на тянущие к ведьме незримые цепи.
Сделай хоть что-нибудь. Скажи такое, что будет подобно пощечине.
Что меня тотчас оттолкнет.
— Знаешь, Дон… — ее голос внезапно понизился до шепота, но прозвучал для меня, как удар о гонг. Я вздрогнул, крепче стискивая ее в объятиях, ловя взгляд, который она с усилием бросила на меня через плечо. — Меня обычно трудно смутить. Но тебе это удается на удивление легко. Так что… напоминать собираешься? Или продолжишь дышать мне в ухо так же громко, как орет жаба в брачный период?
Никогда бы не подумал, что возбужденные слова, преисполненные провокации, подействуют на меня отталкивающе. Она словно влепила оплеуху, а после еще и кулаком под ребра заехала — я отшатнулся, резко разомкнув руки, с досадой осознавая, что ее тепло ускользнуло от меня, как ловкий заяц, убегающий от неопытного охотника.
Ведьма порывисто обернулась, скользнула по мне заинтересованным взглядом, не мысля показать, что смущена.
Не знаю отчего, но сейчас я представал перед ней нагим не только телом, но и душой — яркие лазурные глаза сжигали все внутренности, взгляд был красноречивее всех слов, говоря о том, что Мала капельку, ничтожную капельку сожалеет, что я ее отпустил.
— Что, передумал? — невзирая на горечь, обжегшую ее, как и меня, тон бестии был хлестким и язвительным.
— Передумал.
— Как жаль. — На секунду поджала губы, сложив руки на все еще нервно вздымающейся груди. — А я уже настроилась на веселье.
Я в этом даже не сомневался. Ее сердце по-прежнему стучало громко и в страшном волнении — я отчетливо слышал каждый стук. Она предвкушала нашу близость, как нечто давно желаемое. Неизбежное. Сладкое.
И я прекрасно понимал ее жажду и надежду, ведь и сам едва не пал перед ними.
Что продолжало останавливать? Наверное, понимание, что союз с колдуньей — неправильный и преступный. А быть может, дело не только в этом.
Несмотря на свою дьявольскую природу, она остается женщиной. Женщиной, которой нельзя воспользоваться. Без настоящих чувств и осознания, что наши отношения не прервутся после одной мимолетной близости.
Уверен, она бы посмеялась над моими словами, но также я знаю наверняка: глубоко в душе она прячет мысль, что не хочет отдаваться кому-то без любви и привязанности. Она никогда не скажет о чем-то подобном, но мне и не нужно этого слышать. Я просто чувствовал, что это правда. Тонко чувствовал саму ее натуру, читал желания по взгляду, мысли по глазам и движениям.
Все это уже давно вышло за рамки инквизиторских способностей. Это было моим даром — или проклятием, как знать. Однако она первая и, думаю, может оказаться последней, кого я понимаю и ощущаю как самого себя.
— В чем дело? — вдруг спросила шепотом и тут же закусила губу, будто мысленно ругая себя за тихо прозвучавший голосок.
Я и не заметил, что молчание между нами затянулось, и все это время я тупо глазел на нее, неосознанно доводя до такого состояния, когда с нее спадают последние слои защиты.
Не могу видеть ее беззащитной. Это лишь сильнее подначивает скрыть ее в объятиях, растапливает мою угрюмость и убивает всякую возможность избежать ее компании. От невинности и наивности ведьмы просто сводит зубы, звенит в ушах, ломает все тело и спирает дыхание.