— Ничего, потерпишь. — Командир решительно наклонил Санину голову и стал намыливать волосы.
— А вы как мама… — похвалила его девочка, — только уж больно скребете.
— Посильней поскребешь — почище пойдешь, — сказал Волков, с удовольствием взбивая пену. — А у тебя мама где — в партизанском отряде?
— Не… ее убили.
— А папа? — перестав намыливать голову, спросил Волков.
— Он в гестапо сидит. Ну что ж вы не льете, глаза уже щиплет.
Волков открыл кран и лихорадочно заскреб Санину голову.
— Слушай, придем на Большую землю, будешь в моей семье жить… Хочешь?
— Не-а, я дядю Симу не брошу, он меня бросил, а я его — нет, — бесхитростно отвечала Саня.
— А я, что — плохой, да?! Вот спроси у моих дочек, какой я папа!
— А вы и Курта могли бы взять к себе?
— Могу и Курта, — серьезно ответил Волков.
— Да вы что, сдурели?! — ахнула Саня. — Я же пошутила!
— Звонок! — Волков легонько щелкнул ее по макушке за грубость. — Смотри у меня!
IX
Рыжеватый, веснушчатый кок, в белом колпаке и переднике, держа в руках бачок с кашей, вел за собой по коридорчику Саню и Курта. Подойдя к кают-компании, он легонько толкнул ногой дверь и, распахнув ее, спросил у сидевшего за столом Волкова:
— Разрешите войти?
Командир кивнул. Он был гладко выбрит, подтянут. Перед ним, на белоснежной скатерти, поблескивали три фарфоровых прибора.
— Здрасьте! Давно не виделись! — весело сказала Саня, заходя в каюту вслед за коком.
— А тебе кто разрешил войти? — вдруг, нахмурясь, спросил Волков.
— Никто… — опешила Саня.
— Закрой дверь, а потом снова войди и спроси разрешения.
Саня с Куртом попятились, закрыли за собой дверь и молча переглянулись. Потом Курт постучал в дверь.
— Да! — раздалось за дверью.
— Разрешите войти? — спросила Саня, заходя в кают-компанию.
— Я… можно вход? — повторил за ней Курт. — Гутен морген!
— Войдите!
— Здравия желаю, товарищ командир! — посмотрев на Курта, тут же выпалила Саня и села за стол.
— Здравия желаю! — сухо сказал Волков. — А кто тебе позволил сесть? Садиться можно только по моему разрешению. Ты на флоте!
Лицо у Сани вытянулось, она встала.
— Садитесь!
Наконец ребята уселись и в восторге уставились на сверкающий стол: сливочное масло! Галеты! Сгущенное молоко!
Салфетки! Хрустальный графин с водой!
Волков разглядывал ребят. Оба они были аккуратно причесаны, в чистеньких парусиновых брюках, с подвернутыми рукавами.
— Разрешите? — спросил кок, до сих пор с еле заметной улыбкой наблюдавший за сценой воспитания.
Волков сделал жест рукой, и кок стал раскладывать по тарелкам кашу с котлетами. Быстро протерев салфеткой две рюмки, он механически поставил одну перед Куртом, но тут же спохватился, переставил ее к командиру.
Волков налил в рюмку вина, сделал глоток и удовлетворенно чмокнул.
— Ну что, можно начинать? — нетерпеливо спросила Саня.
— Можно…
— Унд их? — спросил Курт.
— Я… битте, — по-немецки ответил ему Волков. — Ним буттер унд кёзе.
— А что вы ему сказали? — ревниво спросила Саня.
— Возьми масло и сыр.
— А я?
— Ты и так не растеряешься! — усмехнулся Волков.
Курт намазал хлеб маслом и… протянул его девочке.
Волков взглянул на Курта, сделал знак коку, и тот подбавил мальчику каши.
Саня была очень удивлена такой галантностью мальчика и, порыскав глазами по столу, пододвинула к его тарелке соль и перечницу.
Кок и Сане подбавил каши.
— Ну хватит! — улыбнулся Волков. — Обмен любезностями окончен. Приступайте, а то каша остынет.
Ребята с удовольствием заработали ложками.
— …Вот когда я жил у дедушки, — с юморком продолжал Волков, — он у меня пастухом был…
— И вы на пастуха похожи… — сказала Саня, откусывая с вилки котлету. — Схватили меня, как овечку…
Волков смущенно посмотрел на кока и вдруг приказал:
— А ну встать!
Саня с недоумением поднялась с места.
— Ты как разговариваешь с командиром?!
— А что я сказала? Пастух…
— С командиром так нельзя разговаривать! Понятно?
— Да…
— Садись!
Саня уткнулась в тарелку. Кок еле заметно улыбнулся — вот дает прикурить командиру! — и тут же погасил улыбку.
— Так вот, этот дедушка, бедный человек, — Волков поднял указательный палец, — имел восемь внуков. Восемь! И когда мы, мальчишки, дрались между собой, он всегда нам говорил: «Лучше худой мир, чем добрая ссора».
— Я знаю, к чему вы это говорите, — сказала Саня, посмотрев на Курта. — А я его все равно ненавижу… Он против нас, а вы его кормите… Лучше бы другому, нашему, дали… — И она отодвинула от себя тарелку.
— Что за демонстрация?! — Волков стукнул пальцем по столу. — У вас что, в отряде дисциплины не было?!
Саня встала по стойке «смирно».
— А отвечать можно?
— Отвечай.
— Была! А вы — жалельщик!
— Что-о — «жалельщик»? Так вот запомни: для меня нет чужих детей! Детей! Тебе ясно?!
— Командира прошу срочно в центральный пост! — раздался в переговорной трубе голос старпома Меняйло.
Волков, утерев салфеткой рот, тут же выскочил из кают-компании.
Саня моментально состроила ему вслед гримасу и, посмотрев на кока, с ехидством сказала:
— Ну и командир у вас! То в дочки звал, а теперь — «встань» да «садись»! А я ему когда-нибудь такое скажу, вот в эту дырку, — она указала на переговорную трубу, — что он у меня сразу ляжет.
— Но-но! В это устройство только самые главные сообщения передаются, — погрозил пальцем кок. — А вообще-то такого командира, как у нас, еще поискать надо… Кстати, вы ешьте, а то на мину напоремся — и вся еда зазря пропадет.
И он добавил ребятам из бачка еще по одной котлете.
X
Войдя в центральный пост, Волков привычным взглядом окинул приборы: дифферентометр, глубиномер, кренометр, подошел к старпому. Оторвавшись от перископа, тот доложил:
— Товарищ командир! Мы идем вдоль кромки минного поля. Справа по носу фашистский катер вдруг резко изменил курс к Севастополю.
Волков приник к перископу и в светлом окуляре с перекрещивающимися нитями увидел среди серых волн качающийся предмет, похожий на спичечный коробок.
Командир долго вглядывался в окуляр, поворачивал перископ то вправо, то влево, осматривая горизонт. В его неторопливых движениях чувствовалась взволнованность, и в центральном посту наступила тишина.
В отсеках тоже умолкли разговоры. Подводники невольно поглядывали на переговорные трубы.
Курт, лежа на своей койке, бездумно глядел в подволок с зарешеченной лампочкой, тяжело вздыхал, ворочался. Потом вытащил из кителька, висевшего на крючке, глянцевую фотографию, на которой были папа, мама и он — счастливые, красивые, — и со слезами на глазах стал рассматривать дорогие ему лица. Все теперь для него было потеряно навсегда и безвозвратно.
Только Саня не замечала, что происходит на борту. Она сидела в жилом отсеке на койке и, расставив перед собой шахматы, хватала за руку каждого проходящего мимо нее матроса.
— Дядя Коль, в шахматишки сыграем?
— Не могу, занят, — отвечал кудрявый торпедист, спеша в первый отсек.
— Дядя Петь, на щелчки не хотите? Туру дам!
Но дядя Петя — сероглазый крепыш — торопился в центральный пост.
И вот Саня, вздохнув: «Эх, слабаки!» — стала играть сама с собой. Она быстро передвигала фигуры и бормотала:
— Ишь ты, хитрый какой, к пешкам подбирается! А я вот тебя накажу: хоп! — и конь в кармане. Ну что? Давай, теперь твой ход!
Случайно глянув в первый отсек, она вдруг насторожилась. Подождите, а что тут происходит? Кок застыл, как статуя! Торпедисты не шевелятся!
Оторвавшись от перископа, Волков вскинул свои острые глаза на Меняйло и с хитрецой спросил:
— А как вы думаете, почему этот катер сделал такой маневр?
Старпом, почесав пятерней заросшую щеку, пожал плечами.
— Ну, мало ли что можно предположить…
— А если точно сказать?!
— Наверно, к теще на блины завернул, — сострил боцман.
Гидроакустик и трюмные заулыбались.
— Эх вы, асы! — сокрушенно вздохнул Волков. — Уж догадаться не можете! — и победно произнес: — Катер вошел в проход через минное поле! Следовать за ним!
В этот момент в переговорной трубе послышались звуки гармошки, и детский голосок заливисто запел:
Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
Все отдал бы за ласки-взоры,
Чтоб ты владела мной одна.
— Ты смотри-ка, Звонок! — удивился Волков. — Шефский концерт! — И, приложив губы к переговорной трубе, сказал: — Саня, ты что это распелась?
— А это чтоб гармошка зазря не пропадала, если на мину напоремся, — послышался ответ в переговорной трубе. Лица подводников озарились улыбками. Рыжеватый кок баском стал подпевать Сане, и у них так хорошо получалось, что даже Курт с любопытством скосил глаза на переговорную трубу.
Широко растягивая гармошку, Саня, раскачиваясь, как подгулявший парень, стоя в торпедном отсеке, залихватски продолжала:
Не упрекай несправедливо,
Скажи всю правду ты отцу,
Тогда свободно и счастливо
С молитвой мы пойдем к венцу.
Вдруг в переговорной трубе раздалась команда по кораблю:
— Форсируем проход в минном поле!
Кок сразу сделал Сане знак — тихо! Но она, кивнув, дескать, сами знаем, что делаем, продолжала петь. Только шепотом.
Белый бурун от перископа подводной лодки резко свернул вправо. К Севастополю.
А когда в переговорной трубе снова раздалась команда Волкова: «Форсирование минного поля окончено! Саня, давай погромче!» — девочка положила гармошку на мешок с картошкой, подхватила в жилом отсеке шахматы и пошла к себе в каюту.
XI
Распахнув дверь, Саня в раздумье застыла на пороге.