– Где у нас туалет? – громко спрашивает Достоевски.
– Туалет?! – весело удивляется кто-то.
– Сортир! Уборная! Ватерклозет!
Стен чувствует, что щёки у него пылают.
– Где тут туалет? – шёпотом спрашивает он.
– Там, в чистом поле, – Достоевски кивает куда-то во тьму. – Если тебе по-большому, отойди подальше и вырой ямку. Потом засыплешь. – Он похлопывает Стена по плечу. – Не волнуйся, завтра всё оборудуем поприличнее. А пока – сходи в поле. Мы тебе аукнем, чтоб на обратном пути не потерялся.
Стен встаёт, уходит в темноту, его провожают смехом. Спотыкаясь о кочки и ямы, он пробирается как можно дальше, на край пустыря. Вокруг пахнет картошкой, пивом, пирогами, лошадиными лепёшками, костровым и табачным дымом. К нему подбегает собачонка, обнюхивает ботинки. Худенькие полуголые дети кричат ему:
– Ты кто такой? Как тебя зовут?
– Стен.
– А что ты тут делаешь?
– Работаю. На «Утиной охоте», – отвечает Стен гордо и сам удивляется своей гордости.
– Ух ты! – Дети явно впечатлены.
Наконец Стен в кромешной тьме, на дальнем краю пустыря. И вдруг раздаётся тихий женский голос:
– Я же сказала, что мы встретимся.
Стен оборачивается. Невдалеке стоит женщина в длинном платье, голова замотана платком. Лицо светится под луной.
– Цыганка Роза я, – говорит она. – Помнишь?
– Да, – отвечает Стен.
– Помнишь, я обещала, что тебя ждёт путешествие?
– Помню, – отвечает Стен.
– И не ошиблась, верно? Ты ведь здесь! А я помню твоё имя! Ты – Стен.
Она подходит ближе. Берёт его за подбородок, мягко поворачивает его лицо к луне.
– Дай-ка я в твои глазки загляну. Ну да, так и есть… Ты по-прежнему очарован. И уже удручён. Всё как я предсказывала.
Стен не в силах шевельнуться. Он не знает: то ли бежать, то ли звать на помощь, то ли просто стоять и слушать.
– Не волнуйся, Стен, – быстро произносит цыганка Роза. – Я тебе зла не причиню. Есть у тебя монетка – ручку позолотить можешь?
– У меня ничего нет, – говорит он.
– Прям-таки ничегошеньки? Ошибаешься, Стен, сам не ведаешь, что у тебя есть. А как же сердце? Твоё доброе сердце? Оно дорогого стоит. Не забывай. Ну а сейчас допустим, что за тебя луна серебром платит.
Она разгибает пальцы, чтобы лунный свет упал на её ладонь.
– Спасибо, Стен. И тебе, луна, спасибо. Давай теперь руку, погадаю.
Она раскрывает его ладонь, подставляет её лунному свету. Он смотрит на линии, на крошечные складки, морщинки и бугорки.
– Под луной лучше всего гадать, – говорит цыганка Роза. – У неё самый чистый, правдивый свет.
Она прослеживает линии на его ладони кончиком пальца.
– Ой-ёй-ёй, Стен, – бормочет она. – Жизнь твоя ещё недолгая, а уж сколько горя повидал. Но доживёшь ты до старости. И счастливым будешь, когда все опасности одолеешь.
– Опасности? – испуганно шепчет Стен.
– А без опасностей и жить неинтересно! – Она улыбается. Стен молчит. – Я вижу воду, – продолжает она. – Там для тебя большая опасность. – Она наклоняется, вглядывается в ладонь. – Но ты должен быть смелым. Должен сказать воде – да. И будет у тебя много золота. Никаких зубов не бойся.
– Зубов? Каких? Чьих?
– Не знаю чьих. Но точно знаю, что ты покинул каких-то дорогих, близких тебе людей, Стен.
– Да. Тётю с дядей. Анни и Эрни. А вы можете увидеть, что с ними происходит?
Цыганка Роза качает головой.
– Нет. Но, возможно, притянут их сюда, к тебе, твоё доброе сердце и луна.
– Луна?
– Луна, Стен, до краёв полна тоски. Она томится тоской сердец человеческих. И ярче всего она светит, когда мы тоскуем, когда у нас сердце болит. Замечал?
У Стена нет ответа. Неужели это правда? Он пристально глядит на луну, думает о покинутых тёте и дяде. И свет, похоже, и впрямь разгорается.
– Анни с Эрни видят ту же самую луну, что и ты, Стен, – говорит цыганка Роза. – У них тоже добрые сердца?
– Да, – отвечает Стен. И вспоминает об Эрни и консервной банке с золотыми рыбками. И опускает глаза. – Просто…
– Просто они совершили какие-то ошибки? – подсказывает цыганка.
– Да.
– Все люди ошибаются. Но если их сердца добры и верны, лунный свет всё равно привлечёт их к тебе, к твоей тоске. Ну а теперь займись-ка делом. Ты ведь сюда по делу пришёл?
Стен с трудом сглатывает – во рту пересохло.
– Да, мне в туалет надо было, – шепчет он.
– Вот и иди, – говорит цыганка Роза. – Вон туда, где тень под старыми деревьями.
Стен послушно идёт к деревьям. Скользнув под раскидистые кроны, он пускает струю в серебристую тьму. Когда он возвращается на прежнее место, цыганки там нет. Зато через пустырь движется тёмный силуэт. Достоевски! Он идёт и то и дело окликает Стена.
Глава семнадцатая
Когда они наконец возвращаются к автоприцепу, Стен ложится на узкую койку, под одеяло, а рядом ставит садок с тринадцатой рыбкой и её сотоварищами. Сияние луны проникает через небольшое окошко, и Стен таращится, посылая луне свою тоску. Потом он засыпает, и во сне сердитые полицейские светят ему в глаза фонариками и предупреждают, чтобы вёл себя примерно, не баламутил. Пылающий костёр взлетает с земли и превращается в луну. И голоса, голоса… жужжат, звенят, гудят, шепчут, смеются, поют. Он видит великанов, и карликов, и трёхглавых баранов. Силач поднимает его, бросает в небо, а потом ловит, не даёт упасть. Потом за ним гонится человек с тигром на спине, загоняет его в лес. Утки кружат над головой. Потом он оказывается глубоко в воде, плавает, и на спине у него плавник. Мои собратья! – кричит он. Где же мои собратья? Он видит Анни и Эрни – они идут по дороге вдоль моря, постаревшие, прямо-таки древние, иссохшие и усталые. Он окликает их, тянется к ним, а потом слышит голос из далёкого далёка: «НУ ЖЕ!! ШЕСТЬ ЧАСОВ! ПОРА НАЧИНАТЬ!»
Стен выныривает из своего сна. Где он? Снова в Рыбацком переулке? Снова будет делать консервы? Нет, он в прицепе. А голос не дядин. Это Достоевски.
– Уже шесть утра, Стен. Пора ставить прилавок с утками. Давай-ка, сынок, за работу!
Глава восемнадцатая
Установить утиный прилавок проще простого – всё в нём давно пригнано, деталь к детали. Уж сколько раз его собирали, сколько лет! Стен принимается помогать Достоевски. Так-так, надо скрепить доски болтами, поставить шесты для навеса, набросить навес по центру, расправить, натянуть, закрепить верёвки. Отойти на пару шагов. Полюбоваться. Прочитать алую вывеску:
Теперь можно достать пластмассовый бассейн для пластмассовых уток и водрузить его под навес, в центр.
Стену всё это ужасно нравится, ему вообще нравится заниматься всяким серьёзным делом. Трудиться. Он бегает взад-вперёд, на край пустыря и обратно, таскает воду в ведре из колонки – для бассейна. А по пути выясняется, что у него уже появились друзья: ему приветливо машут и даже окликают по имени.
Повсюду кипит работа. Все возводят шатры и киоски. Солнце светит всё жарче. Ярмарка растёт на глазах. Уже крутятся карусели для малышей – со столиками внутри чайных чашек. Уже зажужжали машинки с толстыми бамперами, закружилась цепная карусель. Вот и дом с привидениями, и поезд-призрак, и замок Дракулы. Рядом выросли тиры и тележки с кокосовым молоком и стружкой. Есть и хот-доги, и чипсы, и бургеры, и свиные окорока, и говяжья грудинка. Вон кибитка цыганки Розы – там к колышку привязан пони, а дальше – множество балаганов и прицепов с другими цыганскими именами на вывесках. Стен заполняет бассейн водой, чистит уток, пускает их плавать по воде. Выкладывает крючки рядком – для клиентов. Потом он наливает в полиэтиленовые пакеты вдоволь воды, пересаживает из садка золотых рыбок и развешивает пакеты на перекладине над прилавком. Каждой, каждой рыбке он шёпотом обещает, что она непременно попадёт в хорошие руки, к добрым людям. Тринадцатую рыбку он, конечно же, оставляет плавать в садке. И она плавает там, грациозно шевеля плавничками, изгибаясь и шепча: Прощайте, мои сотоварищи, прощайте.
И вот всё готово. Достоевски радостно хлопает в ладоши. Увидев, что Ниташа выглядывает из своего тусклого окошка, Достоевски гордо кивает на Стена: мол, во какой у меня помощник! Ниташа по-прежнему угрюма.
– Слушай, Стен, ты просто на свет родился для моего аттракциона! – восклицает Достоевски.
Раздобыв бумагу и ручку, Стен садится на траву и аккуратно выписывает «ОБЕЩАНИЕ». И дальше выводит букву за буквой, самым лучшим своим почерком:
Из прицепа вылезает Ниташа, сонная-пресонная, в грязной старой ночной рубашке.
– Что это у тебя? – Она берёт в руки один листок, читает. Пренебрежительно фыркает. – Любить! Ну, ты придумал! Любить! Да они и не почешутся! Ты веришь в обещания?
– Да, – говорит Стен. – И они должны поклясться.
Она снова фыркает.
– Поклясться? Никто никаких клятв не выполняет! Никогда!
– Да не слушай ты её, Стен, – говорит Достоевски, глядя на дочь и неодобрительно покачивая головой. – А раньше-то была отличная девчонка, не вредина.
– Раньше? – эхом вторит Ниташа. – Когда это «раньше»?
– Понятно когда, – отвечает Достоевски, – в эпоху миссис Достоевски.
Ниташа зыркает на отца исподлобья и, шумно топоча, залезает обратно в автоприцеп. Хлопает дверью.
– Миссис Достоевски? – спрашивает Стен. – Это ваша жена?
– Она самая, – отвечает Достоевски. – Жена. Ниташина мать. В Сибирь она укатила, с балетной труппой. Да так и не вернулась.
Дверь распахивается. Высовывается Ниташа.
– Она, кстати, обещала взять меня с собой! – Девочка сверлит Стена взглядом. – Хорошее обещание, да? Нравится?
– Не знаю, – растерянно говорит Стен.
– А потом она сказала, что я слишком мало танцую. Ну и отгадай, что было дальше?
– Одна уехала? – спрашивает Стен.
– Да! В Сибирь!
Ниташа снова хлопает дверью.
– В Сибирь… – повторяет Стен.
– Уж больше года прошло, – говорит Достоевски.