Разногласия вызывал выбор иностранного языка: немецкого или английского. Некоторые выбирали тот же язык, который изучали и рекомендовали старшие братья и сестры, чтобы пользоваться их старыми учебниками. Они и повторяли чужие доводы насчет того, что в немецком, например, легкое произношение, почти как в русском языке, но много падежей, а в английском пишется по одному, а читается совсем по другому (пишем Манчестер, а читаем Ливерпуль). Я выбрал английский потому, что уже имел представление о битлах и знал, что на английском говорит самое большое количество людей в мире, в том числе и в Индии, а следовательно – знать его наиболее выгодно.
Немецкий выбирали ребята попроще, под впечатлением фильмов и игры в войнушку. Играло роль и то, что наша классная вела английский, и двоечники хотели держаться от неё подальше. Понятно, что Жарик и
Назарик пошли на немецкий, а Грек и Таран – на английский.
В новом году Ишутина переехала на другой конец города. Любить в нашем классе стало некого на долгие-долгие годы – до самого девятого класса, когда к нам перевели Опарину из восьмого "Б". Это было самое безнадежное, унылое время жизни, когда я лишь безответно любил девочек на два-три года старше меня – из других классов или художки
(художественной школы).
В новом году в наш класс записали несколько ребят из новостроек квартала П (с квАртала), а также второгодника Мазура. До этого я не представлял себе, что Жарика можно победить, но Мазур оказался ещё сильнее.
Мазур был вообще не ребенок и никогда не был ребенком, как некоторые не бывают юношами, а сразу после детства превращаются в мужиков. Однажды, когда мы цыбарили – курили и матерились за школой в присутствии знаменитого блатного по кличке Косой, мимо проходил мужчина с ребенком и сделал Косому замечание:
– Хоть бы постеснялся ругаться при детях!
На что Косой, с притворным изумлением глядя на Мазура, возразил:
– А где здесь дети?
Идущая следом почтальонша с сумкой увидела Мазура и приветливо сказала:
– А, Олежка, черноглазенький, здравствуй!
Стало быть, кто-то считал этого угрюмого садиста шустрым забавным мальчуганом!
Предосудительные свойства Жарика у Мазура были в избытке. Если
Коля был двоечник, то Мазур – что называется колышник. Коля был бедовый, Мазур – жестокий. Коля был без тормозов, Мазур – без башки.
Коля был плохой мальчик, Мазур – вообще не мальчик, а существо.
Конечно, они должны были сразиться.
Они стыкались не в рекреации под лестницей, где все, а прямо в классе, между парт. Мне запомнилось, как Жарик перед боем перевязывает потуже шнурки на кедах и сопит своим пушкинским носом.
Розовая кожа просвечивает сквозь кудрявую леску его волос. В детстве он был светловолосым и кудрявым.
Мазур занял выход к доске, и Коля вразмашку налетал на него, пытаясь пробиться. Каждый раз, когда Жарик снизу делал свой деревенский замах, Мазур, с сатанинской улыбкой на землистом лице, сверху бил его в нос и сбивал с ног. Коля вскакивал, бросался снова, и снова звучал омерзительный шмяк кулака о лицевую мякоть. Это продолжалось нестерпимо долго, секунд тридцать, пока не зазвенел звонок.
После этой бойни Жарик и Мазур стали приятелями. Они ходили вместе шухарить, стреляли из поджигного, залезали в товарный вагон со щебенкой и выпрыгивали на ходу, катались на лыжах с крыши сарая в
Китаевке. Количество поклонников Жарика поубавилось, некоторые стали исподтишка поговаривать, что не такой уж он и сильный, и даже Илюха из четвертого класса сильнее, потому что занимается боксом.
Но и Мазур любимцем не стал. Он жил в каком-то другом мире, недетском и жутком. В нем чувствовалась иная, неигровая жестокость.
К тому же он был уж чересчур дремучий. Выходя к доске, он не мог из себя выдавить совсем ничего, а только повторял, как старая бабка:
"Тышша, тышша". Да если бы кто другой, менее опасный, сказал вот так
"тышша", его бы заклеймили по гроб жизни.
Мазур не оставил глубокого следа в нашем классе. На следующий год он как-то незаметно исчез, остался в ещё более младшем классе, где должен был казаться каким-то динозавром.
Во взрослой жизни мы с ним почти не сталкивались. Однажды, когда
Жарик уже первый раз освободился, мы с ним отправились к двум крошечным воспитанницам ПТУ, снимавшим квартиру в том самом доме напротив школы, где жил Мазур. Между нами было условлено, что мы постучимся в дверь и скажем: "Спустилась ночь". А девочки из-за двери ответят: "Куку" – и впустят нас в квартиру. Если дома окажется хозяйка, то мы будем выдавать себя за двух кузенов, приехавших в гости из Арсеньево. И вот, когда мы обсуждали эту ловкую тактику, за нами увязался невменяемый Мазур.
Он брел за нами и выкрикивал из темноты оскорбления, предлагая
Жарику разобраться, но Коля отвечал невероятно миролюбиво и мне советовал не обращать внимания. Вечер был испорчен.
Во времена сухого закона, когда мужики в нашей единственной пивной стали обсуждать старшего брата Мазура, я спросил, не слыхали ли они про младшего, Олега. Мужики отвечали, что Мазур-младший опять сидит, но, к сожалению, он стал слишком нервный и с ним очень трудно общаться. Недавно, к примеру, он ни за что выбил глаз шнырю.
Незадолго до всей этой эпопеи с убийствами Жарик предложил мне зайти в гости к Мазуру, но я отказался. Я сказал, что Мазур, на мой взгляд, слишком отмороженный, с такими уголовниками не знаешь, как себя вести и что можно сказать. Коля уверял меня, что Мазур теперь совсем другой. Он стал нормальный, добрый малый и будет очень рад меня видеть.
Вскоре Мазура до смерти забили другие бандиты.
В классе годом моложе учился некий Илюха, удивительно похожий на картинку из учебника "Мальчик из пещеры Тешик-Таш", то есть, на петикантропа. Несмотря на юный возраст, он входил в число сильнейших мальчиков школы, а кое-кто поговаривал, что он сильнее самого
Жарика. Однажды этот Илюха вызвал на поединок моего друга Сидора и стал при этом применять какую-то непривычную тактику: подпрыгивать, держа руки у подбородка. Сидор, будучи на голову выше Илюхи и никак не слабее, на всякий случай стал подпрыгивать тем же манером, и поединок закончился ничем, как дуэль Пушкина с Вильгельмом
Кюхельбекером.
С той поры, стыкаясь, все стали точно так же подпрыгивать и куцо выкидывать руки вперед, вместо того, чтобы со всего размаха залепить в ухо "открытой перчаткой", как того требовала национальная традиция великороссов. Выяснилось, что в нашу школу приходил вербовать учеников тренер общества "Трудовые резервы" Роман Каристе, и мальчики толпами пошли записываться на бокс, как потом пойдут на каратэ.
Студеным осенним утром, когда лужи уже покрылись слюдой, но мы щеголяли в кедах и пиджаках, я заколол на первый урок и пошел записываться на бокс с Тараном и ещё кем-то из класса. Медицинские справки нам, не глядя, выдали в школьном медицинском кабинете, и мне удалось скрыть свою близорукость. А вскоре выяснилось, что в той же секции, но в разные смены занимаются несколько человек из шестого
"Б", и из седьмого класса, и даже один десятиклассник из нашей школы.
Как обычно бывает в подобных секциях, количество энтузиастов заметно поубавилось после того, как тренер нарочно погонял нас до боли в мышцах. Другие ушли после первых ударов по лицу. А до конца года "дожили" единицы, и не самые бойкие. Чуть ли не после второй тренировки, выходя из манежа, Жарик цинично закурил и заявил, что от этого бокса никакой пользы. Если малый смелый, он и без бокса будет хорошо драться. А если он сраный, то его на боксе ещё сильнее запугают.
Признанные драчуны завязали первыми. Когда я спросил Романа об
Илюхе, который казался непревзойденным боксером, тренер ответил, что наш Илюха ничего не умеет и он его выгнал.
Роман казался нам глубоким стариком, думаю, ему было под пятьдесят. Он говорил с заметным эстонским акцентом. Когда мы сачковали за мешками, он подкрадывался на своих упруго подогнутых боксерских ногах и зверски щипался пальцами, сильными, как орлиные когти. Однажды он тренировал меня на лапе, нечаянно отвел руку от лица и я со всей силы врезал ему в челюсть. Я был в ужасе, но ничего особенного не произошло. Его лицо было настолько отбитым и аморфным, что на нем ничего не отразилось.
При упоминании довоенной Эстонии Роман как-то грустнел и говорил, что жить теперь стало гораздо лучше, при капитализме мальчишки не имели того, что имеем мы. Поскольку он начинал заниматься боксом в буржуазной стране, то мы предполагали, что он был профессионалом, то есть существом той же породы, что Кассиус Клей. Но когда мы восхищались Романом при нашем бритоголовом, узколобом, монголоидном учителе физкультуры по прозвищу Али-Баба, тот ревниво возражал:
"Роман не тренер". И скромно добавлял, что сам он бывший боксер и когда-то ему в городе не было равных.
Действительно, Роман Александрович, наверное, был не очень правильный тренер. Когда кто-то на тренировке начинал драться слишком яростно, он делал замечание: "Бить надо на соревнованиях, а своих нечего бить".
Мы занимались на балконе манежа, где был установлен ринг, висели мешки и груши. Перчатки сушились на деревянной панели у батареи и издавали тревожную вонь, сопоставимую только с резким духом конюшни.
Некоторые перчатки истлели и расползлись на ладонях, из них сыпалась труха, а иногда даже торчал большой палец. Этот палец я отбивал при боковом ударе.
Периодически Роман заставлял нас зашивать перчатки и штопать ринг, чтобы мы не спотыкались о прорехи и не переломали себе ноги.
Когда у тебя минус пять и ты ходишь без очков, это нелегко, но в общем хорошее зрение здесь не понадобилось. Руки сами видели все, что нужно.
К сожалению, Жарик оказался в чем-то прав, и от занятий боксом чуда не произошло. Когда я бил на тренировке по мешку, мне казалось, что я наношу удары чудовищной силы, от которых, без перчаток, человек может просто погибнуть. Но в тех случаях, когда я пробовал эти "правильные" удары на улице, ничего особенного не происходило.