И тут Валя вспомнила, что на перемене Женя брал тетрадь с Витиной парты. Вот он какой!
— Слушай, Женька, — шепнула она ему. — Сейчас же признавайся. Это не честно. Ты стрелял. Я видела.
— Молчи, а то убью, — прошипел Женя.
Валя побледнела и отшатнулась…
До конца урока оставалось минут пять. Валя сидела, глотая слезы. Какая она трусиха! Знает, что Витю наказывают несправедливо, и молчит. Боится сказать правду! И как ей не бояться, если Женька грозится.
Но ведь она пионерка. А пионерка должна всегда говорить правду. Вот она сейчас промолчит, а потом когда-нибудь, может, увидит шпиона. Тот ей тоже пригрозит, она снова будет молчать. А шпион будет вредить Советскому Союзу. Так, да?
Ну, шпион — другое дело!.. Почему другое? Ничего не другое! Если она такая трусиха, что какого-то Женьки боится, то, значит, шпиона с пистолетом подавно испугается. Тот ведь в самом деле — убьет. А Женька, наверное, только побьет сильно.
Что делать, что делать? Все равно надо сказать. Она пионерка. Зоя, когда училась, всегда говорила правду в глаза… Сказать!.. Но тогда Женька проходу не даст…
В эту секунду зазвенел звонок. И Валя решилась. Она поднялась и заговорила быстро-быстро, словно боялась, что Женя потянет ее обратно:
— Эмилия Васильевна! Это Женя стрелял, а не Витя. Я видела. А теперь признаться боится. Хочет, чтобы за него другой пострадал…
Что тут было!..
После уроков всем классом пошли в поликлинику узнавать, что с Любой. Не было только Жени. Его послали домой за родителями.
Когда возвращались из поликлиники, мальчишки решили проводить Валю до дома. Она стала возражать, но Витя сказал:
— Мы берем над тобой шефство… А то Женька тебя где-нибудь подкараулит и побьет.
По дороге ребята говорили, что с девчонками заниматься все же можно. Они думали — будет хуже. И еще говорили, что Валя молодец. Правильно сделала, что разоблачила Женьку. Вот ведь какой он трус оказался!
Возле дома Валя попрощалась с ребятами и вошла в подъезд. И тут ей навстречу шагнул Женя. Валя перепугалась.
Женя схватил ее за руку:
— Ты была в поликлинике, да? Как у Любки глаз?
— Г-глаз? Ничего… Поцарапано веко. Перевязали, и она пошла домой. Завтра в школу придет.
Женя отпустил Валину руку.
— Уф… А я думал — глаз выбил, в тюрьму посадят… Ну, зачем наябедничала! — накинулся он на Валю. — Как я теперь домой пойду? Мне знаешь, что будет…
Неожиданно он всхлипнул, повернулся и пошел к выходу, сгорбившийся, жалкий, похожий на ощипанного петуха.
Валя смотрела ему вслед, широко раскрыв глаза. Сердце у нее колотилось. Она все еще не могла оправиться от испуга.
Валя ведь была известной трусихой!
Треугольная марка
В один из летних вечеров мы, студенты-выпускники, собрались на квартире нашего однокурсника Димы Павликова, без пяти минут архитектора. Как-то сам собой завязался разговор о школьных годах, о недавних мальчишеских увлечениях.
— Я был ужасно неустойчив, — рассмеялся один из нас. — Сегодня голуби, завтра марки, послезавтра фотооткрытки…
— А у меня коллекция марок до сих пор сохранилась, — сказал Дима Павликов, высокий широкоплечий парень с задумчивыми серыми глазами.
— Да ну!.. Покажи!
Дима вышел из комнаты и вернулся с толстой тетрадью. Мы принялись рассматривать ее.
— А это что за треугольная марка? — спросил я. — И почему она у тебя отдельно наклеена, да еще на первой странице?
Дима ответил не сразу.
— Это для памяти… Чтобы не забывал.
— Чтобы что не забывал?.. Расскажи, Дима, — стали мы упрашивать его, учуяв интересную историю за этой странной маркой.
— Рассказать?.. Ну ладно, слушайте.
Он взял в руки тетрадь и, машинально листая страницы, начал рассказывать:
— Произошло это в 1947 году. Я учился тогда в восьмом классе…
Коллекция Глеба Салова
Эту марку Дима Павликов впервые увидел в коллекции своего одноклассника Глеба Салова. Большая, нежноголубого цвета, с изображением жирафа… Но больше всего поразило Диму то, что она была не такой, как обычные почтовые марки, а треугольной.
Он долго разглядывал непонятную надпись на марке, но так ничего и не разобрал.
— Какой она страны?
Глеб Салов склонился над плечом Димы, посмотрел, неторопливо доел кусок бутерброда — он вечно что-нибудь жевал, даже на уроках; ребята прозвали его за это «Хлеб с салом». Потом сказал:
— Это Ньясаленд… Где-то там в Африке или в Азии.
— Ньясаленд?.. А, это ведь английская колония в Центральной Африке…
Дима стал дальше листать альбом… Родезия, Золотой берег… Коллекция у Глеба была богатая.
Досмотрев до конца, Дима снова открыл страницу с треугольной маркой.
— Понравилась? — самодовольно усмехнулся Глеб.
— Ага… Сменяемся? — предложил Дима. — Даю за нее любые марки из моей коллекции.
Глеб хмыкнул.
— Из твоей коллекции… Знаешь, сколько эта марка стоит? Двадцать пять рублей! А у тебя в тетрадке пшик найдешь.
— Почему же? — обиделся Дима. — У меня есть перепечатка Франца Иосифа, острова Фиджи… У тебя, конечно, коллекция лучше. Так ведь я всего год, как собираю… Ну, будешь меняться?
— Нет, — отрезал Глеб и взял альбом из рук Димы.
Домой Дима возвращался расстроенным. И чего только задается этот Хлеб с салом. Сам позвал меняться, а потом стал нос задирать. Наверное, ему не меняться надо было, а пофорсить: вот какая у меня коллекция!
Что и говорить, коллекция у него, действительно, хороша. Вот эта, треугольная — ну и марочка! Двадцать пять рублей!.. Глебу можно — у него папа профессор и дает ему кучу денег на марки.
У Димы таких денег не было. Его отец погиб на фронте во время войны. Мать работала лаборанткой в научно-исследовательском институте. Зарабатывала прилично, потом еще пенсия. На жизнь вполне хватало. Но и лишнего не оставалось.
Словом, двадцатипятирублевая треугольная Ньясаленд была для Димы недосягаемой мечтой. Бесполезно было даже говорить с мамой на эту тему.
Все же за ужином он не утерпел.
— Знаешь, мама, какую я марку сегодня у Глеба Салова видел!
Он подробно описал все достоинства марки.
— И стоит всего-то двадцать пять рублей…
Мама ужаснулась:
— Двадцать пять?
— Но, мамочка, это же редкая марка… Вот если бы у меня была такая…
Дима печально вздохнул…
Чужой портфель
На другой день было воскресенье. Мама ушла очень рано: в институте велась срочная работа. Дима немного повалялся в кровати, потом встал, подошел к окну. Сыпал надоедливый мелкий дождь.
Было время идти к Леве Свирскому — они вместе делали уроки. Дима собрал нужные тетради и учебники, положил их в портфель и, накинув на плечи старый папин дождевой плащ, вышел на улицу.
На соседнем квартале находилась парикмахерская. Проходя мимо нее, Дима вспомнил, что мама еще вчера велела подстричься. Он зашел в зал ожидания. Народу было немного. Повесил плащ на вешалку, пристроил рядом портфель и стал ждать.
Очередь подошла быстро. Маленький парикмахер с замысловатой прической молча усадил его в кресло и накинул простыню. Затем он принялся с такой быстротой щелкать ножницами, что Дима не решался пошевелиться, опасаясь за свои уши. Раза два или три парикмахер отскакивал назад и, прищурившись, опять бросался к клиенту, словно тот мог сорваться с места и убежать. Наконец, он схватил бритву и, широко взмахнув ею, поправил несколько волосинок на висках.
— Освежить? — неожиданным басом спросил он, сметая волосы с Диминой шеи.
— Не надо, — покраснел Дима. Он никак не мог избавиться от детской привычки краснеть и очень сердился на себя за это. Старшекласснику можно бы научиться получше владеть собой.
Он заплатил, пошел к вешалке…
Лишь возле самого дома Левы Свирского Дима вдруг обнаружил, что взял чужой портфель. Правда, очень похожий на его — такой же величины, окраски — но все же чужой. Дима открыл портфель — может быть, там лежит что-нибудь, указывающее на владельца? Несколько книг, две чистых тетради. Отдельно в бумажке две сотенных… И больше ничего.
Пришлось возвращаться в парикмахерскую.
— Где ваши глаза были? — сердито буркнул маленький парикмахер, и Дима снова залился краской. — Приходил уже этот, с кем вы сменялись, целый скандал тут устроил. Как будто мы виноваты… Муся, где его адрес?
Муся — молоденькая уборщица с маленькими любопытными глазками и стоптанными туфлями на босу ногу, подала Диме смятый кусок бумаги. На ней было нацарапано карандашом: «Финударника, 37. Ткачук. А. С.».
«Финударника, 37» оказался покосившимся деревянным домишком с запыленными подслеповатыми окнами. Дима никак не мог найти вход. Он постучал в одно из окон. Через минуту отворилась еле заметная калитка в дощатом заборе, в ней появился мужчина в кителе. Одна его рука была в черной перчатке и без жизненно висела вдоль туловища.
— Ко мне? — щурясь, спросил он.
— Мне нужен Ткачук А. С. Я по поводу портфеля, — пояснил Дима.
— А, так это ты… Заходи, чего стоять под дождем…
Внутри дом был таким же запущенным, как и снаружи. В комнате, где, очевидно, жил этот мужчина, царил беспорядок. Возле окна стоял стол с остатками еды, рядом — неприбранная кровать. На ней лежал Димин портфель.
— Вот, бери, — сказал Ткачук. — Просто не пойму, как я обознался.
Он взял у Димы свой портфель, открыл его здоровой рукой и нахмурился:
— Так дело не пойдет, брат. Здесь было двести рублей.
— Ох, простите! — спохватился Дима. — Я, наверно, положил их не в то отделение.
Ткачук вытащил из другого отделения деньги и заулыбался:
— Точно… Выходит, ты честный парень… — Он пододвинул Диме стул. — Садись, чего стоишь.
Они разговорились. Оказалось, Ткачук только недавно в этом городе. На фронте он потерял руку и чуть ли не два года лечился в госпитале — все не заживала культя.
— Купил вот эту развалину. Получу ссуду — починю, покрашу. Все будет поприличнее… А там и работать устроюсь. Эх, и истосковался я по работе!