— Остановимся здѣсь, — предложилъ Іоганнесъ: — здѣсь такъ чудесно.
— Хорошо, — сказалъ Виндекиндъ, — здѣсь ты тоже увидишь нѣчто интересное.
Изъ травы выглядывали голубые колокольчики. Іоганнесъ сѣлъ около одного изъ нихъ и началъ съ ними разговаривать о пчелахъ и бабочкахъ. Это были добрые друзья колокольчиковъ, и потому бесѣда тотчасъ же завязалась.
Но трава вдругъ покрылась большою тѣнью, и какъ будто бѣлое облако появилось надъ колокольчикомъ. Іоганнесъ едва успѣлъ отстраниться и взлетѣлъ къ Виндекинду, сидѣвшему высоко въ цвѣтущей чашечкѣ жимолости. Оттуда онъ увидѣлъ, что бѣлое облако было носовымъ платкомъ; толстая дама сѣла на платокъ и опустилась на бѣдный колокольчикъ, бывшій снизу.
Ему некогда было пожалѣть цвѣтовъ, потому что шумъ голосовъ и трескъ вѣтвей наполнилъ поляну, и появилась масса людей.
— Ну, теперь мы потѣшимся! — сказалъ Виндекиндъ.
Пришли люди, женщины съ корзинами и зонтиками въ рукахъ, мужчины въ высокихъ черныхъ шляпахъ на головѣ. Всѣ почти они были одѣты въ черное. Въ зеленомъ лѣсу, залитомъ солнечнымъ свѣтомъ, они казались большими чернильными пятнами на чудной картинѣ.
Кусты были раздвинуты, цвѣты раздавлены, еще много бѣлыхъ носовыхъ платковъ разложено; покорные стебельки травъ и терпѣливые нѣжные мхи, вздыхая, сгибались подъ тяжестью, взваленною на нихъ, подъ страхомъ совсѣмъ болѣе не оправиться послѣ такого пораженія.
Сигарный дымъ проникалъ между вѣтками жимолости и прогонялъ со злобой нѣжный ароматъ цвѣтовъ. Громкіе голоса спугнули веселую семью синицъ, искавшихъ въ ужасѣ спасенія въ ближайшихъ деревьяхъ.
Одинъ изъ толпы поднялся и всталъ на холмикъ. У него были длинные бѣлокурые волосы и блѣдное лицо.
Онъ что-то сказалъ; тогда всѣ люди широко раскрыли рты и начали пѣть, такъ громко, что вороны съ карканьемъ поднялись изъ своихъ гнѣздъ въ вышину, а любопытные кролики, пришедшіе съ дюнъ поглазѣть, въ ужасѣ побѣжали прочь, и бѣжали цѣлую четверть часа еще послѣ того, какъ были уже въ полной безопасности.
Виндекиндъ смѣялся, отгоняя отъ себя сигарный дымъ листомъ папоротника.
Наконецъ, пѣніе прекратилось, и бѣлокурый сталъ говорить. Онъ громко кричалъ, чтобы всѣ его слышали, но то, что онъ говорилъ, звучало дружелюбно. Онъ называлъ людей братьями, говорилъ о чудной природѣ и о чудесахъ творенія, о божьемъ солнечномъ свѣтѣ, о птицахъ и о цвѣтахъ.
— Что это значитъ? — спросилъ Іоганнесъ. — Какъ онъ можетъ говорить объ этомъ? Развѣ онъ знаетъ тебя? Онъ — твой другъ?
Виндекиндъ презрительно покачалъ, головой, обвитой вѣнкомъ.
— Онъ меня не знаетъ, и такъ же мало знаетъ солнце, и птицъ, и цвѣты. Все, что онъ говоритъ — пустая болтовня.
Люди, однако, очень почтительно слушали, и толстая дама, сидѣвшая на голубомъ колокольчикѣ, нѣсколько разъ принималась плакать, вытирая слезы кончикомъ своего платья, потому что не имѣла въ распоряженіи носового платка.
Бѣлокурый сказалъ, что солнце такъ весело свѣтитъ только рада ихъ прогулки. Тогда Виндекиндъ насмѣшливо захохоталъ и бросилъ изъ-за густой листвы желудь прямо ему въ лицо.
— Вотъ еще! — сказалъ онъ: — солнце станетъ для него свѣтитъ! Каково самомнѣніе!
Но бѣлокурый слишкомъ разгорячился, чтобы обратить вниманіе на желудь, слетѣвшій откуда-то на него; онъ говорилъ еще долго, и все громче и громче. Въ заключеніе онъ раскричался такъ громко, что листья затрепетали и травки въ ужасѣ покачивались изъ стороны въ сторону. Когда онъ, наконецъ, успокоился, всѣ снова начали пѣть.
— Тьфу! — сказалъ дроздъ, слушавшій этотъ шумъ съ высокаго дерева; — какой отвратительный гвалтъ! Мнѣ гораздо пріятнѣе, когда коровы приходятъ сюда.
Дроздъ, какъ извѣстно, большой музыкальный знатокъ и обладаетъ тонкимъ вкусомъ.
Послѣ пѣнія люди вытащили разныя корзины, коробочки, пакетики и всевозможные съѣстные припасы. Были разложены бумажки, розданы хлѣбцы, апельсины. Показались также и бутылки.
Тогда Виндекиндъ призвалъ своихъ союзниковъ-сотоварищей и сталъ осаждать пирующее общество.
Одна храбрая лягушка прыгнула старой дѣвѣ на колѣни, какъ разъ около хлѣбца, который она только-что собиралась съѣсть, да такъ и осталась тамъ сидѣть, какъ бы сама пораженная своею смѣлостью. Дѣвица громко закричала, съ ужасомъ глядя на пришельца, но не смѣла пошевелиться.
Храбрый примѣръ нашелъ подражаніе. Зеленыя гусеницы поползли неустрашимо по шляпамъ, носовымъ платкамъ и хлѣбцамъ, распространяя вездѣ страхъ и ужасъ; большіе толстые пауки-крестовики стали спускаться по блестящимъ паутинамъ въ стаканы съ пивомъ, на головы и шеи, при чемъ всякій разъслѣдовали пронзительные возгласы; безчисленныя мухи устремились прямо на лица людей, и жертвовали жизнью для добраго дѣла — кидаясь на яства и напитки.
Наконецъ, пришли муравьи необозримыми полчищами, и стали нападать на непріятеля въ такихъ мѣстахъ, гдѣ никто и не воображалъ. Это вызвало страшное замѣшательство и ужасъ! Поспѣшно вставали мужчины и женщины съ давно придавленныхъ мховъ и травъ, и бѣдный колокольчикъ былъ освобожденъ благодаря удачному нападенію двухъ муравьевъ на ноги толстой дамы. Отчаяніе росло! Танцуя и подпрыгивая съ удивительными гримасами, люди старались освободиться отъ своихъ преслѣдователей.
Бѣлокурый защищался долгое время и махалъ съ ожесточеніемъ вокругъ себя черной палкой; но два храбрыхъ муравья, считавшихъ, что цѣль оправдываетъ средства, и оса, ужалившая его въ икру, черезъ черныя панталоны, сдѣлали и его неспособнымъ защищаться.
Наконецъ, и солнце спряталось за облако. Большія дождевыя капли облили враждующихъ. Казалось, будто бы съ дождемъ мгновенно выросъ цѣлый лѣсъ большихъ черныхъ грибовъ изъ земли. Это были раскрытые дождевые зонтики. Многія женщины подняли платья на голову, при чемъ видны были ихъ бѣлыя юбки, чулки и башмаки. Виндекиндъ отъ смѣха долженъ былъ крѣпко держаться за цвѣточный стебель.
Дождь лилъ все сильнѣе, и окуталъ весь лѣсъ сѣрымъ блестящимъ покрываломъ. Дождевые потоки лились съ зонтиковъ, съ высокихъ шляпъ и черныхъ сюртуковъ, блестѣвшихъ какъ кожа водяныхъ жуковъ, сапоги шлепали по промокшей землѣ. Наконецъ, люди сдались, и молча, маленькими группами, стали расходиться, оставивъ неаппетитные слѣды своего пребыванія, въ видѣ массы бумаги, пустыхъ бутылокъ и апельсинныхъ корокъ. На открытой лѣсной полянкѣ снова стало уединенно и спокойно, и не было слышно ничего другого, кромѣ монотоннаго шуршанья дождя.
— Ну, Іоганнесъ, вотъ мы видѣли и людей. Что же ты не смѣешься надъ ними?
— Но, Виндекиндъ, неужели всѣ люди такіе?
— О! есть еще гораздо болѣе злые и худые. Иногда они безчинствуютъ, бѣснуются и уничтожаютъ все, что прекрасно и чудесно. Они вырубаютъ лѣса и строятъ неуклюжіе четырехъугольные дома на ихъ мѣстахъ. Они топчутъ цвѣты и убиваютъ для своего удовольствія каждое животное, встрѣчающееся имъ на пути. Въ ихъ городахъ, гдѣ они тѣсно жмутся одинъ къ другому, сидя на корточкахъ, все грязно и черно, а воздухъ тяжелъ и отравленъ пылью и дымомъ. Они совершенно чужды природѣ и ея творчеству; вотъ почему приближаясь иногда въ ней, они имѣютъ такой глупый и жалкій видъ.
— Ахъ, Виндекиндъ! Виндекиндъ!
— Почему Ты прослезился, Іоганнесъ? Ты не долженъ печалиться изъ-за того, что ты родился среди людей. Я тебя выбралъ одного изъ всѣхъ. Я выучилъ тебя понимать языкъ птицъ и цвѣтовъ. Луна знаетъ тебя, а добрая земля любитъ какъ свое любимѣйшее дитя. Почему же тебѣ не быть веселымъ, если я твой другъ?
— О, Виндекиндъ! Но я все-таки долженъ оплакивать этихъ людей.
— Зачѣмъ? Тебѣ совсѣмъ не нужно оставаться съ ними, если тебя это печалитъ. Ты можешь жить здѣсь и всегда меня сопровождать. Мы будемъ жить въ густой чащѣ, на уединенныхъ и солнечныхъ дюнахъ, или въ тростникѣ на прудѣ. Я всюду перенесу тебя: на дно моря между водяными растеніями, во дворцы эльфовъ и въ жилища гномовъ. Я буду парить съ тобою надъ полями и лѣсами, надъ чужестранными землями и морями. Я заставлю пауковъ сплести тебѣ тонкія одежды и дамъ тебѣ крылья такія же легкія, какъ у меня. Мы будемъ жить ароматомъ цвѣтовъ и рѣзвиться съ эльфами при лунномъ сіяніи. Когда же наступитъ осень, мы вмѣстѣ съ лѣтомъ улетимъ туда, гдѣ ростутъ высокія пальмы, гдѣ висятъ на скалахъ разноцвѣтные зонтичные цвѣты и гдѣ темносиняя поверхность моря блеститъ на яркомъ солнцѣ, и я, не переставая, буду разсказывать тебѣ сказки. Хочешь, Іоганнесъ?
— И я никогда не буду жить среди людей?
— Среди людей тебя ждетъ безконечная печаль, досада, трудъ и забота. День-за-день ты будешь мучиться и вздыхать подъ бременемъ жизни. Отовсюду будутъ наноситься раны твоей нѣжной душѣ и мучить тебя. Развѣ ты любишь людей больше, нежели меня?
— Нѣтъ, нѣтъ! Виндекиндъ, я хочу остаться съ тобой.
Да, онъ оставитъ и забудетъ изъ-за него всѣхъ и все, свою каморку, своего отца и Престо. Радостно и съ твердою рѣшимостью повторилъ онъ свое желаніе.
Дождь пересталъ. Изъ-подъ сѣраго облака сіялъ, весело улыбаясь, солнечный лучъ и освѣщалъ въ лѣсу блестящіе свѣжіе листья и капли, искрившіяся на каждой вѣткѣ, каждомъ стебелькѣ, украшавшія даже паутины, разостланныя надъ дубовой листвой.
Медленно поднимался легкій туманъ отъ сырой земли между чащей, унося съ собой сотни сладкихъ ароматовъ, легкихъ какъ сновидѣніе. Черный дроздъ поднялся теперь на высочайшія верхушки деревьевъ и запѣлъ, обращаясь къ солнцу, короткую, но задушевную мелодію — какъ будто хотѣлъ показать, какое именно пѣніе подходитъ къ торжественной вечерней тишинѣ, къ нѣжному аккомпанименту падавшихъ капель.
— Развѣ это не лучше всѣхъ человѣческихъ голосовъ, Іоганнесъ? Да, черный дроздъ умѣетъ взять настоящую ноту. Здѣсь все гармонія; такой полной гармоніи ты никогда не найдешь среди людей.
— А что такое гармонія, Виндекиндъ?
— Это то же, что счастье. Это то, въ чему все стремится — и люди тоже. Но они дѣлаютъ это всегда такъ, какъ мальчики, которые хотятъ поймать бабочку. Они пугаютъ ее своими грубыми пріемами.
— А я найду эту гармонію у тебя?