Она поцеловала ребенка в щеку, вспыхнувшую ярким румянцем под впечатлением такого радостного известия.
С матери он перевел взгляд на м-ра Хавишама.
— Мне можно это получить теперь? — воскликнул он. — Могу я дать ей деньги сию минуту? Она сейчас уходит.
М-р Хавишам вручил ему деньги. Это были новенькие, чистенькие билеты, составлявшие порядочную пачку.
Кедди поспешно выбежал с ними из комнаты.
— Бриджет! — доносился его голос из кухни. — Бриджет, подожди минутку! Вот тебе деньги. Это для тебя, и ты можешь заплатить за квартиру. Мне дедушка дал их. Это для тебя и для Михаила!
— О, мастер Кедди! — послышалось испуганное восклицание Бриджет. — Ведь здесь двадцать пять долларов. Где барыня?
— Пойду и объясню ей, — сказала м-сс Эрроль.
Она вышла из комнаты, и м-р Хавишам остался на некоторое время один. Он подошел к окну и в раздумье стал смотреть на улицу. Он представлял себе старого графа Доринкура сидящим в обширной, великолепной и мрачной библиотеке своего замка, наедине со своей подагрой, окружённого величием и роскошью, но никем нелюбимого, так как он, в течение своей долгой жизни, никого в сущности не любил, кроме самого себя. Это был надменный эгоист, охотно потакавший своим страстям. Он так много заботился о графе Доринкуре и его удовольствиях, что у него не оставалось времени подумать о других; он считал, что все его богатство и власть, все выгоды его знатного имени и высокого положения должны идти лишь на прихоти и забавы графа Доринкура. И теперь, когда наступила для него старость, его дурная жизнь, постоянное самоугождение принесли ему лишь болезни, раздражительность и отвращение к свету, который в свою очередь не благоволил к нему. Несмотря на весь блеск и роскошь его жизни, вряд ли был другой вельможа, столь мало любимый, как граф Доринкур, и чье одиночество могло бы быть более полным. Пожелай он, он мог бы наполнить гостями свой замок, мог бы давать большие обеды и устраивать блестящие охоты; но он знал, что люди, которые приняли бы его приглашение, втайне боялись его нахмуренного старого лица и ядовитых, саркастических речей. У него был злой язык и резкие манеры; он любил язвить людей и, когда мог, ставить их в неловкое положение, если это были люди или слишком гордые, или легко раздражавшиеся, или чересчур робкие.
М-р Хавишам отлично знал его жесткий, свирепый нрав и думал о нем, смотря из окна на узкую, тихую улицу. И тут же в уме его резким контрастом рисовался образ веселого, красивого мальчика, сидящего в огромном кресле и искренним, правдивым тоном рассказывающего про своих друзей, Дика и торговку яблоками. Он думал также о громадных доходах, прекрасных поместьях и величественных замках, богатстве, обширных средствах к добру и злу, которые со временем очутятся в руках маленького лорда Фонтлероя, так глубоко засовываемых им в свои карманы.
— Какая огромная будет разница, — сказал он сам себе. — Огромная разница.
Вскоре затем Кедрик вернулся с матерью. Мальчик был в восторге. Он сел на свой собственный стул, между матерью и адвокатом, и принял одну из своих грациозных поз, положив руки на колена. Он был вне себя от удовольствия по поводу помощи, оказанной Бриджет, и ее радости.
— Она заплакала, — рассказывал он. — Она сказала, что плачет от радости! Я еще никогда не видал, чтобы кто-нибудь плакал от радости. Мой дедушка, должно быть, очень добрый человек. Я не знал, что он такой добрый. Быть графом гораздо приятнее, нежели я думал. Я почти рад, почти совсем рад, что сделаюсь графом.
III
Благоприятное мнение Кедрика о преимуществах графского положения значительно увеличилось в течение следующей недели. Ему казалось почти невозможным представить себе, чтобы все почти, чего бы ему ни пожелалось, могло быть легко исполнено. Да и в самом деле он не имел об этом никакого понятия. Только после нескольких разговоров с м-ром Хавишамом он понял, наконец, что мог исполнить все свои ближайшие желания, и он начал пользоваться этою возможностью с такою простотой и радостью, что доставлял этим развлечение самому м-ру Хавишаму. В течение недели перед отъездом в Англию он сумел по-своему воспользоваться выгодами своего нового положения. Адвокат долго после того вспоминал, как они вместе сделали визит Дику и как в тот же день обрадовали древнего рода торговку, остановившись перед ее лотком и сообщив ей, что у нее будет и палатка, и печка, и шаль, и сумма денег, показавшаяся ей совершенно невероятной.
— Потому что я должен уехать в Англию и сделаться лордом! — воскликнул добродушно Кедрик. — И мне совсем не хочется, чтобы ваши кости вспоминались мне каждый раз, когда пойдет дождик. У меня у самого кости никогда не болят, поэтому я не знаю, что это за боль, но мне вас было очень жаль и я надеюсь, что теперь вам будет лучше.
— Она очень добрая торговка, — сказал он м-ру Хавишаму, когда они шли назад, оставив обладательницу лотка совсем пораженную выпавшим на ее долю неожиданным счастьем. — Один раз, когда я упал и ушиб коленку, она дала мне яблок даром. Поэтому я всегда о ней помню. Ведь всегда помнишь тех людей, которые сделали тебе добро.
Его чистой детской душе чужда была мысль о том, что есть люди, которые могут забывать оказанное им добро.
Свидание его с Диком сильно взволновало обоих. Только что перед тем у Дика вышла очень неприятная история с Джеком, так что наши посетители нашли его очень расстроенным. Он почти онемел от удивления, когда Кедрик спокойно объявил ему, что они пришли дать ему то, что он считал для себя очень важным, и устроят все его дела. Лорд Фонтлерой очень просто и наивно объявил Дику о цели своего посещения. И эта непосредственность произвела большое впечатление на стоявшего рядом и молчаливо слушавшего разговор двух юных друзей м-ра Хавишама. Известие о том, что его старинный друг стал лордом и находится в опасности, если доживет, сделаться графом, заставило Дика так широко открыть глаза и рот и выпрямиться от удивления, что у него с головы слетела шапка. Подняв ее, он испустил какое-то странное восклицание. Впрочем, оно показалось странным м-ру Хавишаму, а Кедрик уже слыхал его и раньше.
— Да что вы там рассказываете!? — проговорил он.
Кедрик почувствовал себя в неловком положении, но скоро оправился.
— Да и никто сначала этому не верит, — сказал он. — М-р Хоббс подумал даже, что со мной солнечный удар. Я и сам не думал, что мне это понравится, но теперь, когда я привык, мне оно больше нравится. Тот, кто теперь графом, мой дедушка, и он хочет, чтобы я делал все, чего пожелаю. Он очень добр, потому что он граф; и он мне прислал много денег с м-ром Хавишамом, и я принес тебе кое-что, чтобы тебе откупиться от Джека.
С помощью этих денег Дик действительно откупился от Джека и оказался таким образом единственным хозяином дела, нескольких новых щеток и блестящей вывески. Ему так же трудно было поверить своему счастью, как и древнего рода торговке; он был точно во сне и с тупым недоумением глядел на своего благодетеля, ожидая, что вот-вот наступит пробуждение, и прекрасный сон превратится снова в обычную серую действительность. Он продолжал находиться в этом состоянии, пока Кедрик не подал ему на прощание руку.
— Итак прощай, — сказал Кедрик.
Несмотря на его старание говорить твердо, голос его немного дрожал, и он мигал своими большими карими глазами.
— Я надеюсь, дело у тебя пойдет. Мне жаль уезжать и покинуть тебя; но, может быть, я вернусь сюда, когда буду графом. И ты непременно пиши мне, потому что мы всегда были хорошими друзьями. И когда будешь писать мне, то вот куда ты должен посылать свои письма. — И он дал ему листочек бумаги. — И мое имя уже не Кедрик Эрроль, а… лорд Фонтлерой… и… и прощай, Дик.
Дик заморгал глазами, и на ресницах его показались слезы. Он не был образованным чистильщиком, и ему было бы трудно выразить свои чувства, если бы он попытался это сделать, поэтому, может быть, он и отказался от такой пытки, а лишь беспомощно моргал глазами.
— Лучше бы тебе не уезжать, — проговорил он хриплым голосом и снова заморгал глазами. Затем он посмотрел на м-ра Хавишама и приподнял шляпу. — Спасибо вам, сэр, что вы привели его сюда и за то, что вы сделали. Он — он маленький чудак, — прибавил Дик. — Я всегда страсть как много об нем думал. Больно уж он чуден.
Кедрик с адвокатом уже отошли от него, а он все продолжал стоять и смотреть им вслед все в том же недоумении; глаза его все еще оставались влажными и ком по-прежнему стоял в его глотке, когда он следил за изящной маленькой фигурой, весело шедшей рядом со своим высоким, серьезно и важно шагавшим, спутником.
Вплоть до дня своего отъезда юный лорд старался проводить как можно больше времени в лавке м-ра Хоббса. Уныние напало на м-ра Хоббса, и он казался в очень мрачном расположении духа. Когда маленький друг его торжественно явился к нему с прощальным подарком, в виде золотых часов с цепочкой, м-р Хоббс решительно не знал, как отнестись ему к этому событию. Он положил футляр с часами на свою массивную коленку и несколько раз с силою потянул носом воздух.
— Там кое-что написано, — сказал Кедрик, — внутри футляра. Я сам сказал, что там написать: от стариннейшего друга, лорда Фонтлероя, м-ру Хоббсу. Когда увидишь сей стишок, то вспомни обо мне, дружок! Я не хочу, чтобы вы обо мне позабыли.
М-р Хоббс засопел опять очень громко.
— Я не забуду тебя, — произнес он несколько хриплым голосом, как раньше это случилось с Диком: — и тебе не след забывать меня, когда попадешь в британскую аристократию.
— Мне не забыть вас, где бы я ни находился, — отвечал лорд. — Я провел с вами самые счастливые часы, по крайней мере, несколько счастливейших часов. Я надеюсь, что вы иногда будете посещать меня. Я уверен, что дедушка будет очень рад этому. Может быть, он вам напишет и пригласит вас, когда я ему скажу. Ведь вы не обидитесь на то, что он граф, — не так ли? Я хочу сказать, что если бы он пригласил вас к себе, вы не откажетесь приехать из-за того только, что он граф?