ство оставалось таким же мерзким на вкус. Я дочитала «Робинзона Крузо».
Некоторое время я размышляла, не написать ли матушке ещё одно письмо, подлиннее, но потом не стала. Они подумают, что я совсем с ума спрыгнула, если начну писать каждый день.
Вместо этого я решила поиграть с куклой Розой. Она была больным ребёнком, а я – доктором. Больному ребёнку пришлось нюхать сосну, чтобы поскорее поправиться.
Снаружи шёл дождь.
Робинзон Крузо тоже боялся, что ему нечем будет заняться на необитаемом острове. Однако его ничуточки не жалко – он мог ходить где и когда захочет. Если он решал сделать из глины горшки или пойти охотиться на лам, то у него не было никакой сестры Эмерентии, которая остановила бы его и велела отдыхать, лёжа в шалаше. Мне куда хуже – приходится с утра до вечера лежать в постели. И размышлять. А когда я лежу неподвижно, в голову приходят самые тяжёлые и грустные мысли.
Есть свои плюсы в том, чтобы умереть в детстве. Например, не надо ломать голову по поводу будущего. Если честно, у нас, детей солдатской вдовы с Шёмансгатан, не так-то много возможностей, но мечтать не вредно. И все мои братья и сёстры о чём-нибудь мечтают.
Улле мечтает стать моряком – об этом я, наверное, уже рассказывала – и отправиться в такие страны, где круглый год тепло, у людей коричневая кожа, и везде растут яркие цветы и экзотические фрукты. Я очень надеюсь, что ему удастся всё это осуществить, но сейчас матушка нуждается в его помощи дома, и с этим придётся подождать.
Эдит хочет постричься под мальчика и нарисовать на лбу тоненькие бровки, как у Клары Боу. Она мечтает стоять за прилавком в одном из роскошных магазинов, где продают перчатки, шляпки и другие изящные вещи для богатых дам. А ещё она хочет, чтобы за ней ухаживал красивый лицеист, который повёл бы её в кондитерскую. Нет, не прямо сейчас, ведь ей всего тринадцать. Но через пару-тройку лет уже как раз.
И даже Лассе и Эллен, которые ещё совсем маленькие, знают, кем они хотят быть, когда вырастут. Лассе хочет стать солдатом, как отец. Эллен станет акробаткой или наездницей в цирке. Эрик мечтает стать шарманщиком. Мне кажется, это потому, что он очень хочет иметь живую обезьянку. Однажды мы видели на площади у рынка такого дяденьку: он крутил ручку музыкального ящика, и у него была обезьянка. Эрик до сих пор вспоминает о ней. Улле обычно поддразнивает его и говорит, что, если Эрик будет крутить ручку, а обезьянка собирать деньги, публика не поймёт, кто здесь кто, потому что Эрик с обезьянкой похожи друг на друга как две капли воды. «Но зато вы сможете меняться местами, и тогда обезьянка будет крутить шарманку, когда у тебя заболит рука».
К счастью, Эрик никогда не сердится. Он только посмеялся над шуткой Улле и сделал себе игрушечную шарманку из палок и деревянного ящика. Музыки у него не было, но Эрик принялся насвистывать, а мы все зааплодировали и стали кидать в его шляпу пуговицы вместо монеток.
До того как заболеть, я тоже иногда фантазировала о том, кем стану, когда вырасту. Обычно я думала, что научусь писать быстрее и красивее и начну сочинять романтические истории и весёлые фельетоны и продавать их в газеты. Я даже придумала себе псевдоним: «Герцогиня в пурпурном» – вот как я себя назову. Однако я уже давно обо всём этом не думала, предпочитая слушать, о чём мечтают братья и сёстры.
Ах, как досадно, что я никак не смогу узнать, что с ними станет, когда я уже умру! Очень надеюсь, есть какой-нибудь способ посмотреть оттуда и увидеть, действительно ли они стали наездницами и моряками – или же им приходится довольствоваться тем, чтобы стирать, гладить и шить, как матушке. И ещё мне очень хотелось бы узнать, заведут ли они собственные семьи, когда вырастут. Может быть, у них будет куча детей, которым они станут рассказывать грустную историю про их бедную тётю Стину, которая умерла молодой…
Пока что только Эдит интересуется любовью и всем таким. Она безумно влюблена в мальчика по имени Кай Тенгстрём. Он очень старый, ему не меньше восемнадцати, и он, похоже, не подозревает о существовании Эдит. Я уже давно не ходила по городу вместе с сестрой, но до моей болезни каждый раз, когда мы сталкивались с Каем Тенгстрёмом, разыгрывалась одна и та же сцена: Эдит резко останавливалась, хватала меня за запястье так крепко, что мне хотелось завыть в голос, и жалобно пищала: «Ой, Стина! Это он! Я сейчас упаду в обморок!»
Впрочем, в обморок она никогда не падала. Зато краснела как пион и запрыгивала в первый попавшийся подъезд, чтобы Кай Тенгстрём её не заметил. Я не очень-то разбираюсь в таких вещах, но всё же мне кажется, что стоило бы вести себя немного иначе: если план заключается в том, что Кай Тенгстрём должен плениться Эдит в той же степени, как и она им, то не разумнее ли хоть пару раз попасться ему на глаза?
«Ты маленькая и глупая, ты ничегошеньки не понимаешь!» – всхлипывала Эдит, когда я пыталась ей это объяснить.
Однако кое-что я всё же понимаю – иначе мне не удалось бы придумать романтическую историю про рыцаря и девушку, например. Но чтобы я сама стала героиней какого-то такого сюжета – это просто смешно.
Похоже, любовь – штука сложная. Я только рада, что вся эта суматоха пройдёт мимо меня.
Вечером наконец что-то начало происходить. В палату вошла сестра Эмерентия и велела мне следовать за ней. Само собой, я ужасно испугалась. На мгновение мне подумалось, будто она узнала, что я бродила ночью по зданию и мне сейчас попадёт, но оказалось, меня ведут купаться. По соседству с кухней на первом этаже находилась большая помывочная, где стояли в ряд огромные ванны. Одна из них была заполнена водой – такой горячей, что от неё поднимался пар.
– Ну садитесь же, хватит кривляться, – строго проговорила сестра Эмерентия.
Стиснув зубы, я села в воду, думая, что сварюсь словно картошка, но через некоторое время даже привыкла к теплу, и мне стало казаться, что вода очень приятная. Я как раз собиралась закрыть глаза и наслаждаться, но тут сестра Ингеборг принялась меня тереть. Разве не странно, что меня так усиленно отмывают раз в два дня? Но с другой стороны, у сестёр было не так много других пациентов, и им приходилось довольствоваться мной.
После мытья сестра Ингеборг принялась заплетать мне косы. У меня очень странные волосы – их невозможно расчесать на прямой пробор. Как ни старайся, он перекашивается, и одна косичка получается толще другой. Но сестра Ингеборг упорствовала и продолжала бороться с моими волосами, дёргая их и выдирая расчёской так, что я даже испугалась, останутся ли у меня вообще волосы.
Выходя из помывочной, я увидела своё отражение в зеркале. Ну и забавный же у меня вид! Вся раскрасневшаяся от горячего пара, с двумя косичками – такими тугими, что они торчат в стороны за ушами. Но что такое – щёки у меня заметно округлились! Ведь теперь я ем досыта несколько раз в день. Каша, суп, голубцы, бутерброды и молочный суп – мне дают всё это так часто, что я и не успеваю проголодаться между приёмами пищи.
Меня ужасно мучила совесть – ведь дома матушке и братьям с сёстрами приходится делить на всех маленькую кастрюльку жидкого бульона. А я сижу себе тут и хлебаю густой суп с большими кусками мяса. Как всё несправедливо.
И точно: в палате меня уже ждала тележка с тарелкой каши. Лекарство тоже стояло наготове, сестра Ингеборг налила его в ложку, и я послушно раскрыла рот. Мне показалось, что лекарство не такое мерзкое на вкус – вязкое и густое, но не настолько горькое, как раньше. Должно быть, я уже привыкла к нему.
Перед тем как заснуть, я постаралась думать о рыцаре и девушке. Но – уж не знаю почему – они никак не желали возникать у меня в голове. Вместо них появились сестра Петронелла и доктор Функ, поэтому я сочинила романтическую историю про них. История получилась очень глупая, но сестре Петронелле она наверняка бы понравилась.
Рубен в ту ночь не пришёл, но нам всё равно не удалось бы пойти погулять – на улице шёл сильный дождь. Несколько раз за ночь я просыпалась, чтобы откашляться, и каждый раз надеялась, что увижу его сидящим на подоконнике. Но он так и не появился.
В следующие дни я ужасно мучилась от скуки. Только пару раз мне разрешили выйти прогуляться. Тогда я и заметила, что дам, лежащих под пледами на веранде, стало гораздо больше, по крайней мере, человек четырнадцать. По дорожкам бродили ещё несколько пациентов, но детей среди них не было.
Теперь я начала понимать, почему некоторые пациенты с таким трудом передвигались по парку. Они, как и я, были больны туберкулёзом, и доктор Функ пытался их вылечить, при помощи большой иглы закачивая им в лёгкие газ. Звучит это совершенно ужасно – к счастью, такое, похоже, проделывали только со взрослыми. И этот метод вроде бы помог нескольким больным в Германии. Это я узнала, услышав разговоры других пациентов.
Однажды, когда я сидела на крыльце, к санаторию подъехал роскошный автомобиль, и доктор Функ вышел встретить даму по имени госпожа Бергендаль. Выглядела она очень элегантно – в шляпке, в кремовом пальто и меховой накидке.
– Слава богу, что я здесь, господин Функ, – произнесла госпожа Бергендаль. – В это время года городской воздух убивает меня, я совершенно истощена.
«Ничего себе», – подумала я. Госпожа Бергендаль выглядела на редкость здоровой и свежей – как состоятельная дама, посещающая кондитерскую три-четыре раза в неделю. Но если ей нравится за большие деньги, лёжа под пледом, дышать лесным воздухом, то я не против.
Тут подъехал ещё один автомобиль, и когда он остановился, я вздрогнула, разглядев внутри девочку. Она была примерно моего возраста, но в остальном мы совсем не походили друг на друга. Она выглядела почти как дорогущая кукла в витрине игрушечного магазина К. Ф. Винтера: длинные вьющиеся волосы, закреплённые на затылке чёрным шёлковым бантом, красное платье, чёрные блестящие туфельки, белая муфта. Но казалась при этом ужасно тощей и бледной. Из машины её буквально на руках вынесли мужчина и женщина. Наверное, её родители. Меня разобрало жуткое любопытство – на минутку я даже забыла, что глазеть неприлично. Кажется, я так давно не видела детей – конечно, если не считать Рубена. Пока в моё отделение никого из детей не привозили. Может, эту девочку положат в мою палату? Я улыбнулась ей, но она смотрела словно сквозь меня.