– Ну-ка покажь свое умение! – приказал Куваротов для начала. – Говоришь, Палейке курицу с барского стола приносил? А мне принеси такое, что баре только в праздник едят!
– Ну, это, как говорится, службишка, такое я в две минуты спроворю.
Вернулся и впрямь через две минуты с большим сотейником на воздетых руках.
– Извольте кушать, Пахом Авдеич.
– Что это? – на всякий случай спросил Куваротов.
– Фрикадели под соусом бешамель, – с видом бывалого мажордома ответствовал злыдень. – Его сиятельство с супругой изволили недокушать.
Пахом вооружился деревянной ложкой, выловил одну фрикаделину, отправил в рот.
– Что-то они кислят…
– Как же иначе? Четвертый день блюдо на леднике стоит, пора бы и закиснуть.
– Чем ты меня накормил, стервец! – взревел Пахом, отплевываясь. – Шкуру спущу и заместо козьей на барабан натяну!
– Паадумаешь!.. – в тон ответствовал злыдень. – Господская жратва ему не понравилась… Ну, с изъянцем, так я тебя предупреждал.
– Погодь, – сказал Куваротов, перестав плеваться, – а сковорода никак серебряная?
– Верно, – постно согласился злыдень. – Баре завсегда на серебре кушать изволят.
– Черт с тобой, – проворчал Пахом, вываливая прокисшее яство в помойное ведро. – Не еда, так сковорода, но я своего не упущу.
– Барыня хватится сотейника, повара выпороть велит, лакей за воровство на каторгу пойдет.
– А мне что за дело?
– Грех на тебе.
– Ты свои грехи считай, а я свои как-нибудь отмолю.
– Давай отмаливай. Только смотри, как бы лоб не намозолить, молившись.
– Ты поразговаривай еще, как раз кочерги отведаешь.
– Не попадешь, – равнодушно сообщил злыдень, усевшись на шестке, где хозяйка выставила сушиться корчаги для молока. – А посуду собственную переколотишь.
– Ну, работничка бог послал! – проворчал Пахом. – Ты ему слово, он тебе десять…
– Меня никто не посылал! – завопил злыдень. – Я сам пришел, на твои посулы купившись. Кто меня кормить обещал?
– Вон фрикадели тухлые в поганом ведре плавают, – не остался в долгу Куваротов. – Сам приволок, сам жри.
– Благодарствую за угощение, хозяин, – подпел злыдень, кланяясь.
– Хватит болтать, – осадил нечистого Куваротов. – Вот тебе другое задание. Принеси-ка ты мне клад, да такой, которому хозяев уже не сыскать. Старинный чтобы был.
– Где клад лежит – знаю, а принести не могу, – злыдень распушил кисточку на хвосте и принялся выбирать из нее воображаемые соринки. – Не мое дело – землю копать. Хочешь, место укажу, а копай сам.
– Поди, заговоренный клад, – догадался хозяин, – так просто и не взять?
– Заговоренные клады только в сказках бывают, а у нас простые. Всего делов – взял заступ да выкопал.
– Далеко идти?
– Не, туточки он. За деревней – жальник, там он и закопан.
– Тогда пошли.
Жальник – насыпной курганчик неведомых времен – находился поблизости. Когда-то он был разрыт, да ничего не нашли гробокопатели, кроме угольев да битых черепков. Однако разговоры, что лежит там золотой посуды сорок пудов и яхонтов полпуда, не утихали. Приписывали клад разбойнику Кудеяру, хотя кто таков Кудеяр, сказать уже никто не мог.
Злыдень привел Пахома не к самому жальнику, а малость в сторону, где возле старой грудницы никому не приходило в голову ворошить землю.
– Тут он.
– И глубоко зарыт? – спросил Пахом, оглядывая груду стащенного с окрестных полей камня.
– Как положено, три аршина.
– А это, часом, не могила?
– Нет, клад чистый. Ты еще радуйся, что он тут, а не под самой грудницей. Вот бы где помучиться пришлось – камни растаскивать!
– Тут крапивы полно!
– Я ее здесь не сеял, – сообщил злыдень. – А ты что, Пахом Авдеич, никак одетым копать вздумал?
– А как надо?
– Говорят, добрые люди за сокровищами голышом ходят.
– Прохожие увидеть могут!
– А ты думал, с чего такие вещи ночами делаются?
Куваротов поглядел на закатное солнце, на пустую дорогу, плюнул и принялся раздеваться.
– Исподнее тоже снимать?
– А как же! Ты на меня погляди: в чем мама родила, в том и бегаю.
– Так ведь крапива!
– Я тебя не неволю. Не хочешь – не копай.
Пахом Авдеич, чертыхаясь и постанывая, полез в крапиву. Белея телом, долго утаптывал указанное место, отбрасывал жгучие стебли лопатой. Злыдень, забравшись на верхушку грудницы, уселся на самом большом камне и осматривал окрестности.
– Копай спокойно, Пахом Авдеич! – призывал он. – На дороге никого.
Повертелся, умащиваясь поудобнее, пробормотал под нос:
– Надо же, как ловко придумалось: голым клад в крапиве искать… Уже и самому кажется, что так и должно быть.
– Что ты там бормочешь? – подал голос Куваротов.
– За дорогой слежу. Все тихо, никого нет.
– Что-то непохоже, чтобы здесь прежде копали. Земля плотная.
– Слежалась за столько-то лет. Сам же просил, чтобы клад был старинный. Тут, когда татары подходили, один богач свое добро спрятал. А выкопать стало некому.
– Какие татары? Тут их вовек не бывало!
– Вовек – не бывало, а пять веков тому – так очень даже. А ты копай веселее, а то сейчас ребята коней в ночное погонят, заметить могут.
Некоторое время было тихо, только Пахом пыхтел, выбрасывая землю из ямы. Наконец сказал:
– Ага! Вроде есть что-то.
Злыдень спрыгнул с камня и пошел смотреть.
Перемазанный Куваротов сидел в яме на корточках и пытался на ощупь определить, до чего сумел докопаться.
– Труха какая-то…
– Это сундук был, – пояснил злыдень. – В нем одежда нарядная. Подыстлела малость. Рядом, в бадейках, зерно семенное, никак ячмень.
– Какой ячмень? Тут земля одна!
– А ты чего хотел? Погнило все за пятьсот-то лет.
– Где клад? – закричал Куваротов, замахиваясь лопатой. Злыдень проворно отскочил.
– Вот он, клад. Одежа нарядная, зерно в бадейке. Очень даже хороший клад. Не без изъяна, правда, а кто у нас без греха?
– Золото где?
– Видали: золота ему захотелось… Тут места нищие, золота и прежде не бывало, и сейчас нет. Хочешь золота – иди в хлев и греби из-под коровы.
– Убью поганца! – взревел Пахом и, выбравшись из ямы, ринулся на злыдня. Тот стрелой взлетел на верхушку грудницы.
– Хозяин! Срам прикрой, мальчишки в ночное скачут!
Пахом взвизгнул и полез хорониться в крапиву.
Домой Пахом Авдеич вернулся далеко за полночь. Жена, ожидавшая главу семьи, в голос взвыла, увидав его плачевное состояние. Хорошо хоть батраки у Куваротова были из местных и жили по своим избам, а то ославили бы на всю деревню. А так жена, нюхнувши кулака, подавилась воем и больше не шумела.
Пахом Авдеич уселся на лавку и глухо сказал:
– Все, лопнуло мое терпение. Я ему покажу, как надо мной шутки шутить.
– А что я такого сделал? – спросил злыдень, высунувшись из-за печки. – Мое дело маленькое: прокукарекал, а там хоть трава не расти. Что ты велел, то я и сделал. Лучше просить надо было.
– Батюшки-светы! – снова взвыла Куваротиха. – Что же это деется? До зеленых чертей допился, ирод!
Пришлось снова осаживать дурную бабу.
– Значит, плохо тебе приказываю? – мрачно спросил Пахом Авдеич, добившись какой-никакой тишины. – Ну-ка принеси мне барской еды на серебряном блюде!
– Сейчас не могу. Баре отужинали, посуда вся помыта и в буфет убрана. Вот завтра, когда обедать сядут, – пожалуйста…
– Врешь поди… ну да ладно, обожду до завтра. А что ж ты, бесов сын, мне с кладом подлянку устроил?
– Я не бесов сын, я злыдень, и папа с мамой у меня злыдни. А ты что просил, то и получил.
– Я клад просил. Где ж там клад, это ухоронка позабытая.
– Позитивное знание не видит разницы между кладом и ухоронкой. Не веришь – ступай в сиянс-академию, там тебе скажут, что это синонимы.
– Грамотный ты очень…
– Да уж не жалуюсь.
– Ты меня не перебивай! Ты слушай, что я говорю. Клад – это сокровища зарытые. Деньги всякие: золото, серебро, каменья самоцветные, дорогие. Понял, дурья башка?
– Да уж понял, чего тут не понять.
– Вот такой клад мне и нужен.
– Прямо сейчас копать пойдешь? Ты бы баньку истопил, помылся, ноги острекавленные попарил. Глядишь, и полегчает.
– Ты мне зубы не заговаривай, а прямо отвечай: есть ли в округе такой клад?
– Каменьев самоцветных нет, а денежный клад имеется.
– Что ж ты молчал, олух царя небесного?!
– Не ругайся! – взвизгнул злыдень.
– Перетерпишь. Я тебя еще не так приласкаю. Велик ли клад?
– С полпуда будет. Только взять его трудновато.
– Далеко, что ли?
– Не, совсем близко. За деревней церковь новая стоит, знаешь?
– Еще бы не знать! Сколько деньжищ на эту церковь мною пожертвовано…
– А поставили ее как раз поверх того места, где клад закопан.
– Ты место точно укажи, я с попом договорюсь, полы поднимем…
– Так не получится. Нам, злыдням, в церковь ходить нельзя. Да и не смогу я под куполом точно место указать. Вот если бы церковь сгорела – тогда иное дело. На пожарище клад найти легче легкого.
– Ты мне что предлагаешь? – с угрозой спросил Куваротов.
– Я? Ничего. Просто думаю вслух.
– Мал еще думать! – Пахом Авдеич замолк, потом спросил тоскливо: – Сколько, говоришь, там денег?
– Полпуда. Может, чуток побольше. С гаком.
– Монеты хоть золотые?
– Я же говорил: золота в наших краях нет.
– Серебра полпуда – тоже неплохо…
– Так там и не серебро. В конце века, когда ассигнации ввели, народ начал медные деньги прятать. Там полпуда екатерининских пятаков.
– Тьфу, пропасть! Что ж ты мне голову дуришь?
– Ничего я не дурю. Мне просто любопытно стало, за какую сумму ты церковь поджечь согласишься… Но если медные пятаки тебя не прельщают, то извини. Других кладов в округе нет.
Наутро Пахом Авдеич проснулся разбитым. Окрапивленные ноги распухли и чесались нестерпимо, да и все остальное – тоже. Но больше всего мучила мысль, что зл