Монарх его разглядывал, доколе
Не прояснился августейший взор:
«Как учат рукоделью нынче в школе!»
И вдруг — девиз увидел царь в упор:
Отыди прочь, Эрот, презренный вор!
Царь пошатнулся — пошатнешься, если
Такое зришь надеждам вперекор!
«Эй! — маг воскликнул: — Отдохните в кресле!
Надежды не мертвы — наоборот, воскресли!
— „Отыди прочь“? Толкуй: „спеши сюда!..“
Но к делу. Ни за что на свете фею
Не наречете вы женой? О да,
Разумно. Ибо как же я посмею
Перечить вам? Свою подставить шею?
В особе царской обрести врага?
Вы мне башку снесете, как злодею —
Ведь царская расправа не долга!
А мне башка моя, поверьте, дорога!
— Да, впрочем, и противно этикету,
Когда желания смиряет князь,
К любви своей влекущийся предмету!
Лишь смерды смирны, ибо смерды — мразь!
Скажу по размышленьи, не страшась:
Я удавил бы всякого прохвоста,
Что князя упрекнет за эту связь —
Ведь невеличка Берта — фея просто:
Изящна, и худа, и крохотного роста».
«Который час, гадатель?» — «Скоро пять, —
Гадатель молвил. — Уж запела птица,
Товаркам говоря: довольно спать!
Вам на чело рассветный луч ложится.
Задуть ли свечи?» — «Да! Но где ж юница?
Лети за ней, а не витийствуй тут!»
«Нет, — маг изрек, — любовницей разжиться
Отправитесь вы сами — ведь не чтут
К любимой деве путь за непосильный труд!»
«Я сам?» — «О да! Ведь числитесь героем!
А чтобы деву не объяла жуть,
Поскольку в поднебесье взмыть обоим
Придется вам, и долгий править путь,
Заставим Берту славно прикорнуть —
И визг не повредит монаршей прыти.
Но действуйте немедля — в этом суть».
«Немедля?» — «Да. Достигнуть, извините,
Вам Кента след, пока светило не в зените».
И прояснилось царское чело!
И молвил маг: «Моя награда — чарка!..
Двадцать четвертое у нас число,
Апрель… Грядет канун Святого Марка…
И коль такого алчете подарка —
Сию минуту прогоните лень!
Барашек мой, вас ожидает ярка!
Поверьте, сей глагол — не дребедень:
Похитить Берту вы лишь в этот властны день!»
И брови снежно-белые насупил
Великий маг, всеведущий старик,
И очи воспылали, точно жупел,
И посуровел добродушный лик;
Десница вознеслась — и через миг,
Нырнувши в плащ, нашарила меж складок
Волшебнейшую из волшебных книг —
Влияла книга на миропорядок,
И были в ней ключи ко множеству загадок.
«Возьмите книгу… Царь, да вы же трус!
Не бойтесь, прикоснитесь к переплету!
Сей пухлый том — весьма изрядный груз,
Но не помеха вашему полету;
А Берту в безмятежную дремоту
Повергнет он: сей том, сей амулет
Навеет спячку даже бегемоту!
Закутайте девицу в теплый плед —
И умыкайте. Вам преграды в небе нет!
„А заклинать придется?“ — „Нет, не надо.
Лишь положите книгу на постель,
В которой спит подкинутое чадо —
И все тут“. — „О, заветнейшая цель! —
Воскликнул царь: — За тридевять земель
Спешу, и возвращусь без проволочки!
Ты станешь пить, как не пивал досель:
Не из бутылки жалкой, но из бочки!
А хочешь мужем быть Кроханны, ханской дочки?“
И молвил маг: „Благодарю за честь…
Ах, да! Начнутся пересуды, споры:
„Где государь?“ И разнесется весть:
У царства — ни надёжи, ни опоры!
Но я скажу, что вы изрядно хворы:
К царю нельзя, владыку бьет озноб!
А коль жрецы — проныры да притворы —
Елеем ваш решат помазать лоб,
Отвечу: торопить царя негоже в гроб“.
„Пора! Пора! Открой окно, гадатель!“
„Ого! — воскликнул маг, открыв окно:
Стадами нынче бродит обыватель
В такую рань!“ — „Увы, немудрено, —
Заметил царь: — Ты падок на вино,
А чучела сии весьма охочи
До зрелищ: недоспали, смерды — но
Кроханну ждут, горē возводят очи…
Найдется им, о чем судачить ближе к ночи!“
И хмыкнул Плудт: „Ого! Они орут!
Ага! Послы вернулись! Прилетели!
Сколь утро ясно, сколь несметен люд!
Сколь облачные блещут цитадели!..
К лесной опушке, где чернеют ели,
Снижается бесчисленный кортеж,
Кружась и вихрясь… Эдакой метели
В апреле мы не видывали прежь!
Сколь нынче воздух чист и несказанно свеж!“
„Отлично, Плудт! Кортеж подобен вьюге…
А эти „сколь“! Ну, право, ты поэт!“
„О государь, прочтите на досуге
Мои безделки! С юношеских лет
Служил я Фебу, Музам дал обет!
Не смейтесь! Труд нелегок и долгонек!
Подите, сочините хоть куплет!“
Царь отмахнулся, взлез на подоконник:
Стихов не сочинял, — но зрелищ был поклонник.
Народ ликует. И наперебой
Все колокольни город полнят звоном;
Гремят оркестры, с пушечной пальбой,
Что горожанам не грозит уроном,
Соперничая; флагам и знаменам
Привольно полоскаться на ветру.
Близ Эльфинана сядет в зале тронном
Кроханна! — и в столице ввечеру
Вина получит всяк по целому ведру!
Кортеж кружился над жемчужной башней,
Сверкая в свете ласковой зари.
Наипервейшим, с важностью всегдашней,
Летел Хиндей, за ним летели три
Пажа, вослед пажам — секретари,
Затем — не забывать о протоколе! —
Затем рабы, верзилы-дикари,
Несли усердно — хоть и поневоле —
Герб гималлойский: мышь на серебристом поле.
Затем летела знать; за знатью — рать,
Крылатые бойцы в надежных латах;
За ратью — рой рабов, тащивших кладь
(О, сколько силы в неграх и мулатах!);
Затем двенадцать лекарей в халатах
Парчовых… И блистая, как звезда,
Витала в сонме спутников крылатых
Царевна — и уж как была горда,
Что служит ей одной столь славная орда!
Кто равнодушен к эдакому блеску?
Царевна засмеялась, глядя вниз…
Царь застонал, задернул занавеску:
„Мерзейшая из пакостных актрис!
Лечу! Лечу! Кривляку ждет сюрприз!
Какая тварь! Ужимка за ужимкой!
Снабди сию секунду, старый лис,
Меня волшебной шапкой-невидимкой —
Иначе мой побег окончится поимкой!“
Вооружась волшебным колпаком,
И том волшебный крепко взяв под мышку,
Царь Эльфинан прищелкнул языком,
И стал похож на дерзкого мальчишку.
„Прощай, Кроханна! Право, просишь лишку!
Прощай, прощай! И ежели навек —
Навек прощай!“ И Плудт увидел вспышку —
Он даже не успел захлопнуть век:
Царь Эльфинан исчез, едва „прощай“ изрек.
„Ого! — воскликнул маг: — Свершилось чудо!
И впрямь лететь решился, идиот!
Ну что же, выпивкой займусь покуда —
Хоть после мне Хиндей башку свернет“.
Маг осмотрелся, как шкодливый кот:
„О, сколь же здесь алмазов и рубинов!
Да мне ли восседать, разинув рот,
И ничего из ларчиков не вынув?
Есть вещи поценней бутылок и графинов!“
— Царю — наука: не пускайся в блуд!..»
Гласят иные летописи, будто
Сие сказав, умолк навеки Плудт.
Мол, прогуляться потянуло Плудта,
И Плудт, на посошок напившись люто,
По лестнице сходил, творя зигзаг.
Стопа же лишь одна была обута,
И, сделав роковой неверный шаг,
Свалился вниз, и враз убился насмерть маг.
Но летописи лживые нередки!
И живо эту опровергнут чушь
Хиндеевы записки и заметки.
Хиндею должно верить — честный муж,
Изящно повествующий к тому ж —
Хотя витиевато. В стих певучий
Не втиснешь эту прозу, коль не дюж!
Вперед, Пегас, летим искать созвучий:
Здесь отличиться нам отменный вышел случай!
Дневник Хиндея — истины врата.
Читаем… «Полночь. — Мгла. Тридцать шестая
Под нами промелькнула широта,
И курсом на Тибет промчала стая
Скворцов. — На крылья нам легла густая
Примерно в четверть первого роса. —
Укрыл царевну мехом горностая:
Озябнув, эта девица-краса
Рычала погрозней рассерженного пса.
Час без пяти. — Из новенькой двустволки
Дуплетом сбил ночного мотылька. —
Изжарил: есть хотели все, как волки;
Царевна же не съела ни куска.
И пусть не ест, печаль невелика. —
Недобрый знак: навстречу мчится филин!
Пишу и вкось, и вкривь — дрожит рука…
Я, не лишенный мозговых извилин,
Предвижу: будет брак несчастьями обилен!
До трех часов пересекали мы
Пространство над песками Черной Гоби. —
Вдали вздымался, под покровом тьмы,
Вулкан великий, изрыгавший в злобе