— Постой…
— Вот он и придумал этого дворника. Целиком. В романе его нет. Описал внешность, дал имя… Он просто помешался на этих описаниях…
— Подожди…
Я задыхался.
— Ты что, ты что? — спросила Ольга.
— Не надо!
— И я тоже, — взявшись за впалые щеки, сказала она. — Он мне снится, я спать не могу. Закрою глаза — стоит…
— Руки, как окорок…
— Толстые губы…
— Голос жалобный…
— Метет метлой воздух — ррраз!.. ррраз!.. — железный скрежет…
Мы бежали. Я и не заметил — когда.
— Хватит!
Остановился. Качнулась мостовая. Накренились дома. Стоглавый Спас в кошмарных строительных лесах, готовясь обрушить, занес над нами луковицы — черные на фоне игольчатых звезд.
— Он мне снится неделю подряд, — сказала Ольга. — Ты все врешь! Антиох его выдумал! Понимаешь — выдумал!
Глотала пустой воздух, прижимая ладони к груди.
— Тише, — сказал я.
Тронул ее за локоть, направляя.
Мы пересекли мост и крылатую колоннаду, которая отражалась в узкой воде. Потянулись чахлые каменные улицы.
— Творец и глина, — сказала Ольга. — Этого не может быть, правда?
Заглядывала мне в лицо.
— Правда, — сказал я.
Я действительно не верил. И кто бы поверил? В заклинание духов. Я вообще закоренелый материалист. Кончал Университет. Там этим быстро проникаешься. А если не проникаешься, идешь служить в армию. Система однозначная. Кроме того, на работе у меня микроскоп. Это против всяких спиритизмов. Навинтишься на окуляр, и видно: все живое состоит из клеток, а в каждой клеточке есть большая и очень умная хромосома, которая ею руководит.
То есть, кругом материя. Спасу нет. И кроме нее — ничего.
Разве что Буратино.
— Ужасный тип — грубый, наглый, — сказала Ольга, дрожа в липкой духоте. — Он просто алкоголик, уже с утра пьяный, глаза — красные, хлещет всякую гадость, хохочет, дымит папиросами…
— Откуда он взялся?
— Ах — все это начиналось как шутка. Вот, дескать, можно сделать игрушку — оживить. Любимая сказка, отличный исходный материал, Алексей Толстой почти вылепил, осталось доработать совсем немного… Ну и притащил с улицы забулдыгу вот с таким носом, напялил на него колпак — теперь живет у нас, орет на гитаре романсы, скандалит с соседом этажом выше…
— Сосед? — догадываясь, сказал я. — Поручик Пирогов, белобрысый такой?
Она кивнула.
— Похож на кролика. Антиох свихнулся, подбирает всяких… подарил ему свой костюм, дал денег…
Перед нами открылась площадь, обметанная горьким пухом. На другой стороне ее в тополином сумраке синел вытянутый собор. Медный шар поплыл с колокольни: Буммм!.. Мы свернули на канал. За тремя мостами поднимались багровые крепостные стены — малая страна, неудавшаяся прихоть самодержца, несуразностью своею вызывающая оторопь и испуг.
— Эту жару создал тоже он, — сказала Ольга. — Невыносимое лето. Он говорит, что таким образом смещается реальность, расшатывается основа мира и легче совершить переход.
Запнулась, освободила руку.
Дом был темен. В нем никогда не жили. Только угловое окно на втором этаже светилось тусклым оранжевым светом. Мы пришли. Я стиснул чугунную вязь парапета. Завиток был горячий. Штора между рам колыхалась, по ней пробегали загробные тени — в рогах и перьях.
Там, в комнате, в глухой тишине норы, в нездоровом, потрескивающем и колеблющемся огне свечи, невидимый для нас человек, склонившись над столом, нетерпеливо кусая губы, брызгая чернилами и продирая бумагу на длинных буквах, лихорадочно, жутким почерком, заполнял страницу за страницей, сбрасывал их на пол, и сердце его ныло от восторга. Ольга смотрела, как зачарованная.
— Я не хочу туда, — сказала она.
6
— На шести шагах! — закричал поручик. — К барьеру! Я продырявлю это говорящее полено в четырех местах!
— Но-но, без намеков, — предостерег его Буратино, взмахнув гитарой.
— Сударь! — срывающимся голосом обратился поручик ко мне. — Как благородный человек: будьте секундантом!
Дворник, который до этого неприятно отклонялся назад и вращал глазами, вдруг крепко взял его за лацканы пиджака, несмотря на сопротивление притянул и громко поцеловал в бледный лоб.
— Люблю тебя, Петруха…
Потом поймал за воротник шарахнувшегося Буратино и тоже поцеловал, подняв.
— Чурбачок ты мой, дорогой…
— Слезу — убью, — задушевно пообещал Буратино, болтая ногами в воздухе.
Со звоном уронил гитару.
— Это Варахасий, — пояснил Антиох. — Ты его не бойся, он добрый…
— Ой, да ехали на тройке с бубенцами! — неожиданно завопил дворник.
— Есть бутылка водки, — неуверенно сказал я.
Антиох посмотрел на дворника. Тот дернул массивной головой, как лошадь от мух.
— М… м… м…
— Мало, — перевел Антиох.
— И бутылка вина.
— Ой, да мне бы теперь, соколики, за вами! — завопил дворник.
Забытый Буратино извивался в его кулаке.
— Пусти, Варахасий, пещ-щерный человек!..
Сардельковые пальцы разжались и он упал прямо на гитару, провалившись тощей ногой в дыру под струнами.
— Достаточно, — сказал Антиох.
Я не мог прийти в себя — ввалились и сразу начали орать. Кажется, Буратино оскорбил поручика. Или наоборот. Они дико ссорились. А дворник, уловив меня в перекрест зрачков, припаянных к носу, непреклонным тоном потребовал выпить.
Я растерялся и делал множество мелких движений.
Между тем поручик Пирогов полез в сервант и достал оттуда продолговатый полированный ящик, на кипарисовой крышке которого тускло блеснула золотая корона. Поскреб ногтями — открыл.
— Сударь!
В черном бархате, обращенные друг к другу, лежали два пистолета с очень длинными дулами.
Я только моргал, никаких пистолетов у меня не было.
Буратино, выбравшись из гитары, наскакивал, как петух.
— Долой царских офицеров!.. Расходись по домам, ребята!.. Ни к чему нам Дарданеллы!..
Поручик трепетал ноздрями.
— Как человек чести!..
— Да дай ты им, пусть стреляются, — сказал благодушный Антиох. — Не угомонятся иначе…
Я принял оружие.
— Стой! — вклинившись, крикнул дворник. — Чтобы все было культурно!
Отобрал у меня ящик. Согнутым пальцем зацепил Буратино и оттащил его к окну. Вручил пистолет — дулом вперед: Держись, чурбачок! — К противоположной стене прислонил бледного и нервного поручика Пирогова: Не робей, Петруха…
Встал под люстрой, задрал волосатую руку.
— На старт… внимание… марш!..
Оглушительно грянули выстрелы. Комнату заволокло непроницаемым дымом. Все скрылось. Послышался глухой и тяжелый удар. Я отчаянно кашлял — дым был едкий, раздражающий резкой серой. Когда он разошелся, я увидел, что Буратино и поручик стоят на своих местах невредимые — по-гусиному вытянув шеи и всматриваясь, а точно посередине между ними, как колода, на полу, лицом вниз лежит дворник.
Антиох нагнулся и слегка потрогал его.
— Варахасий…
— А вдали мелькали огоньки, — немедленно отозвался дворник. Подумав, добавил. — Маленькие такие огоньки… Можно сказать — огонечки…
Постучал лбом об пол. Звук был хороший, гулкий.
— Встань, как человек, — попросил его Антиох. — Смотреть на тебя больно.
Дворник по частям поднялся и отряхнул колени ватных штанов.
— Чуть не упал, — объяснил он.
Потом Антиох начал разливать. Все уже сидели за столом. Как это получилось, я не понял. Словно произошла смена декораций: сцена первая — они стреляются, сцена вторая — они за столом. В промежутке отрубило — никаких подробностей. Но факт оставался фактом. На столе была даже скатерть. Стояла бутылка в холодной испарине, были порезаны колбаса, хлеб, сыр; они опустошили весь мой холодильник. Влажно дымились сосиски, и Буратино, ухватив одну, жевал — прямо с полиэтиленовой кожурой. Поручик Пирогов, еще не остывший, косился на него, двигал в такт пустыми челюстями, примериваясь. Дворник изучал наклейку на кильках в томате, которые валялись у меня со студенческих времен. Я хотел предупредить его, что ботулин не всем полезен, иные от него умирают в мучениях, но Антиох сунул мне стакан.
Водки там было на две трети.
— Круто берете, — сказал я.
— А посмотри на народ, — убедительно ответил Антиох.
Народ в лице дворника, сильно пыхтя, прилаживал консервный нож к банке. По нему не было видно, что алкоголь — это яд.
— Ведь мы тебя ждем, Варахасий…
— Серость свою показывает, — подтвердил Буратино.
— Сичас, — сказал дворник и неожиданно разъял банку.
Оказывается, он резал ее пополам. Томатный соус полился на скатерть, дворник суматошно запихивал его обратно, выдавливая рыбу.
Антиох молча отобрал у него половинки и придвинул стакан. Обвел всех черными непрозрачными глазами.
— За бессмертие!
Это он засадил. Я даже вздрогнул.
— И-эх! — сказал Буратино, опрокидывая.
Поручик — как человек военный — уже занюхивал краем мятого рукава.
Я вообще-то не пью. Не нахожу вкуса. Что хорошего: наливаешься разными чернилами, а потом выворачивает наизнанку. Разве что чуть-чуть, за компанию. Заранее морщась, потянул в себя противную жидкость. И замер. Стакан был пустой. Совсем пустой — один воздух. Я повертел его с дурацким видом — ничего особенного, по граням сползали капли.
— За бессмертие пили, а сам умер, — облизав пальцы, сказал дворник.
Он поедал кильку, выковыривая ее из двух полукружий. Ядовитый соус капал ему на бороду.
Антиох подмигнул мне.
— Варахасий-то как освоился. Раньше руку все лобызал, а теперь хамит.
— Так ведь нет тебя, — сказал дворник. Сложил ковшом земляную ладонь и дунул. — Фу! — улетел…
— Варахасий, я тебя породил, я тебя и того…
— Кто умер? — не понял я.
Антиох засмеялся.
— За бессмертие надо платить.
— Что-то дорого.
— Цена всегда одна. И вряд ли будет иначе.
— Господа, — капризно сказал поручик Пирогов. — Право, господа, скучная материя… Давайте о возвышенном… Вот со мною вчера приключилась необыкновенная история. — Он оживился, кончики носа и ушей побагровели. — Иду я, представьте, по улице, ну — везде натюрморт, воробьи заливаются, а навстречу, тюп-тюп, этакое создание: волосы распущены, платье, между прочим, до сих пор, декольте дотуда же, чулочки прозрачные. — Он зажмурился и причмокнул. — Я, конечно, говорю по-гвардейски: Позвольте, мадам, так сказать, нах хаузе цурюк битте. А она отвечает: Папаша, сначала вымой голову, папаша… Ангельский голосок. Я тогда намекаю… — Поручик изобразил пальцами, как намекает. — И мы в Париже! — победно заключил он.