Второй раз Мамочка отличился на присяге — не хотел брать в руки автомат и присягать родине. Замполит смог его сломать, но не убедить — в душе Мамочка остался верен себе.
Когда весь их выпуск готовили к отправке в Афганистан, на приказ ротного выйти из строя тех, кто употребляет наркотики, кому вера не позволяет исполнять интернациональный долг, в числе других вышел и Мамочка. Увидев Мамочку, делающего три шага вперед, ротный, указав на него пальцем, сказал: «Этого связать и держать в каптерке до отправки — он у меня поедет служить в Кандагар». Слово свое ротный сдержал.
Мамочкой он стал после того, как однажды, в первом наряде по столовой, после ужина, начал с упоением вспоминать о гражданке. Его воспоминания так всех тронули, что после этого Мамочка ходил в наряд только для того, чтобы своими рассказами скрашивать весь кошмар первых месяцев службы — он вспоминал вслух, остальные драили котлы, стараясь его не перебивать. В армии нет лучшего занятия, чем слушать чужие истории про гражданку.
Мамочку ко мне привели через десять минут. Такого искреннего морального стриптиза я больше никогда не видел!
До армии Мамочка работал в строительно-монтажном управлении, где и успел познакомиться со своей будущей женой. Ему было восемнадцать, ей — двадцать восемь. У него было восемь классов образования, ПТУ, корочка электромонтажника, пиджак сорок восьмого размера, койка в общежитии, пожилые родители в деревне и вера в Бога. У нее был сын шести лет, двухкомнатная квартира, специальность штукатура-маляра, семь лет семейного стажа, пьяная смерть мужа и верующий наивный Мамочка как потенциальный жених — единственный непьющий в их бригаде. Однажды она пригласила Мамочку к себе домой — помочь одинокой женщине разобраться с электричеством. Мамочка пришел, как и положено прийти мастеру на работу, — принес с собой огромную сумку с инструментом, спецовку. Она встретила его накрашенная, с прической, в новом платье. В зале стоял накрытый стол, в спальне — свежезастеленная кровать. Мамочка все это оценил по достоинству и решил сразу перейти к делу — попросил показать ему все неработающие в квартире розетки. Прикинув фронт работ, он спросил разрешения переодеться. Ему указали на спальню. Когда он снял штаны — хозяйка вошла. Увидев Мамочку в трусах и майке, она не смогла побороть своих инстинктов — эта была неравная и обреченная на неудачу внутренняя борьба. «Мамочка», - это было единственное слово, которое он смог произнести, прежде чем его окунули в океан страсти.
— Я долго мучался, — рассказывал нам Мамочка, — думая, что совершил большой грех. Но потом понял: сущность искушения, как и сущность греха, состоит в том, что наши потребности мы зачастую удовлетворяем неправильным образом. Вот меня учили, что секс — это грех. Но ведь первый брак освятил и благословил сам Господь, сказав: «Плодитесь и размножайтесь». Бог знал, о чем говорил: он вложил в меня эту естественную потребность. Но потребность эта должна была быть удовлетворена правильным образом — в браке. Все половые отношения вне брака греховны.
Через месяц Мамочка женился. Для нее это была победа над обстоятельствами. Для него — победа над грехом.
— Те, кто приемлет обилие благодати и дар праведности, будут царствовать, — Мамочка внимательно посмотрел на наши обкуренные тупые морды и добавил: — Бог не искушается злом и сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью. Похоть же, зачавши, порождает грех, а сотворенный грех порождает смерть.
— А как насчет духов? — мы начинали испытывать раздражение от его проповедей.
— Не надо убивать. Убивать жалко, да и не за что, — спокойно ответил Мамочка, и рассказал нам, как в свое первое сопровождение колонны наливников они попали под обстрел на блоке возле «Школы».
Каждый раз, когда пуля со свистом пролетала рядом, Мамочка вздрагивал и принимался проклинать все эти милитаристские развлечения. Он ни разу не выстрелил, так и пролежав за дувалом, пока его оттуда не вытащили на пинках свои же. После этого жизнь его в роте изменилась коренным образом. Мы догадались, как и почему это произошло.
— Дъявол искушает нас в минуты слабости. Нам нужно научиться побеждать свои искушения и стоять в победе в Господе, прежде чем идти освобождать других людей. Нужно научиться избегать тех искушений, где дьявол имеет над нами силу. Нам есть, чем заполнить свою жизнь! — глаза его горели, он смотрел перед собой и от волнения даже покачивался.
Чего только не приходит в голову по обкурке! Одна и та же действительность разными людьми понимается прямо противоположно. Я помню, как остро тогда ощутил эту простую мысль. Наши этические нормы, мои и Мамочки, были разными. Разными на уровне логики. Борьба со злом и миллионами обычных людей, повязанных злом, являлась тогда для большинства из нас просто моментом титанической работы по переустройству действительности. Кто-то даже ощущал себя новым героем, ускоряющим эволюцию, искренне допуская возможность совершения зла во имя добра.
Мамочка такую возможность отрицал. Окружавшие его люди порождали сплошные конфликты, а он был готов идти на любой компромисс, пытаясь их избежать даже с риском для себя. Нас же на пионерских сборах учили прямо противоположному. Когда люди, желающие одного и того же, далеки друг от друга, они терпят неудачу. Оставалось быть подготовленным, вовремя обнаруживая эту линию разрыва в сознании, и четко понимать, что в момент настоящей опасности все будет сыграно на уровне только твоих, а не чьих-то чужих личностных качеств.
Очарование обратилось разочарованием, магия слов Мамочки утратила силу. Слишком уж много невинных было перемолото здесь жерновами кровавых мельниц этой «войны миров».
— Если так и дальше пойдет, Мамочка, гарем генерала Зия-уль-Хака пополнится новым уникальным экспонатом, — я сильно ударил его по плечу.
Он захлопал своими большими выгоревшими ресницами. Его глаза наполнились слезами. Если это были глаза истиной веры, тогда наши глаза — с белками, красными от выкуренной «дряни», были кровавыми глазами войны.
Сейчас, вспоминая эту единственную встречу с Мамочкой летом 1982 года, я, конечно, понимаю, что сущность нашего греха, возможно, состояла в том, что потребность, которая существовала для нас тогда, удовлетворялась нами неправильным образом — за счет мира, за счет плоти, за счет Дьявола, но не за счет Христа. Но, в конце концов, всем свойственно ошибаться, и лишь одному Богу прощать — пусть он простит нас.
Больше я Мамочку не видел. Дембельнулся я благополучно — через госпиталь: тем же летом 82-го получил пулевое ранение. Пуля снайпера попала в грудь. Пробив лифчик с магазинами, она подарила мне аккуратную дырочку чуть ниже и левее правого соска. При выдохе из нее выходила кровавая пена. При каждом вдохе в груди слышался свист. Смерть, которую я не ждал, пришла обыденно, как зубная боль. Моя жизнь оказалась бесконечной чередой мгновений, каждое из которых могло стать последним, но, будучи прожитым мной, последним все же не стало.
Я уже выписывался, когда осенью в Ташкент привезли очередную новую партию раненых. Через полчаса я уже знал, что среди раненых есть пацаны и из нашей бригады. Раненых вносили в фойе госпиталя на носилках и оставляли прямо на полу. Многие стонали. Мне запомнился парень, чья нижняя челюсть была оторвана пулей вместе с языком. Кожа лица была стянута вниз, отчего не закрытая бинтами верхняя часть лица казалась застывшей скорбной маской. Он был в полуобморочном состоянии, но его глаза смотрели на меня, словно он хотел что-то сказать. Быстро осмотрев, его отправили на отделение.
Позже мне рассказали его историю. Группа в зеленке попала в засаду. Многие погибли в первые секунды боя. Если бы те, первые, не были убиты, мертвы были бы все. Пропускная способность на тот свет, к счастью, определялась скорострельностью оружия и мастерством стрелков.
Бой напоминал шашечную партию в поддавки: в конце все должны были лечь в один ящик — и дамки и пешки. Только сначала было впечатление, что все это кажется. Через мгновение оказалось — не кажется. Стоило лишь определить ситуацию как реальную, и она действительно стала реальной по своим последствиям.
Искушение убежать и скрыться было велико. Поменять чужую жизнь без Бога на свою жизнь, но с Богом? Получался поистине дьявольский договор — один рисковал потерять свою душу взамен жизней многих других. Но Мамочка все решил просто — он постарался не дать никому умереть.
В живых осталось лишь несколько человек, все были ранены. Когда подоспела подмога, все, и раненые, и убитые находились в единственно безопасном месте — в сушилке. Все они в один голос стонали: «Мамочка».
Сначала он вынес в сушилку всех раненых, а затем перетащил туда же погибших. Спасая их тела от поругания, Мамочка и подорвался. Тело товарища, за которым он вернулся, было заминировано обычной гранатой. Я хорошо представляю себе, как все это было.
Последние сто секунд после взрыва гранаты, сорванной растяжкой, нестрашны. Страшно только первые три секунды, когда обреченно ждешь взрыва после щелчка отлетающего рычага запала. Потом уже не страшно. Главное, превзойти скорость событий. Я уверен наверняка — Мамочка пытался отпрыгнуть…
Взрывная волна подбрасывает и небрежно роняет его на землю вместе с ошметками чужого мертвого тела. Собственные действия теряются, освобождаются от своего предназначения и вступают на путь бесконечного самовоспроизводства. Он слышит, как неторопливо подкрадываются духи. Все вокруг продолжает функционировать, хотя смысл задуманного им давно уже исчез вместе с источником взрыва. События продолжают развиваться при полном безразличии Мамочки к их содержанию. Все нелепости обретают реальные очертания, он вдруг с удивлением понимает, что пытается продолжать жить так, как будто ничего не произошло. Все что ему остается — это тщетные попытки породить какую-то новую реальность взамен той, которая уже существует помимо его воли. Взрыв становится не только моментом рождения дьявольского искушения остаться в живых и жить без Бога, но и началом расщепления веры.