всячески стимулировали подобную вольницу. Население росло, и толпы неграмотной деревенщины наводняли города, увеличивая и без того высокую преступность.
«Такое может грозить и Белому Движению — западные страны заинтересованы в максимальном ослаблении бывшей империи. Если бы большевики не заключили Брестский мир, они могли потребовать у союзников выполнения их обязательств, а сейчас поезд ушёл, и теперь новое антибольшевистское правительство будет в крайне тяжелом положении просящего подаяние. Большевики смыли в унитаз четыре года тяжелейших военных усилий. Интересно, был ли у них другой выход? Справедливости ради — армию в прошлом году начали валить другие социалистические деятели, большевики подключились позже, почуяв реальную перспективу власти», — Виктор перешёл дорогу и направился к мрачно-помпезному зданию генерального консульства. — «Что там было после восстания чехословаков, Комуч, если меня память не подводит? Эсеры там заправляли. А здесь, на Дальнем Востоке — тот же генерал Хорват, группировки добровольцев и мой дальний дядюшка-князь в Пекине, который сейчас взял на себя очень многое. На Кубани сейчас корниловцы, Дон бурлит, но там большевики бы их подавили без особых трудностей, если бы чехословаки не восстали и не взорвись против красных к лету всё, что восточнее Волги», — направляясь к центральному входу, припоминал он факты из истории, соотнося их с прочитанным в местных газетах.
— Ваше благородие, — обратился к нему дежурный унтер-офицер, когда он зашёл в здание, — вас ожидают господа из штаба бригады. Вот утренняя газета и почта, — он протянул ему газету и три запечатанных конверта.
Виктор кивнул и оглядел просторный вестибюль — на лавочках сидели несколько человек, какие-то разночинцы или железнодорожные рабочие — многие уезжали в Забайкалье или Владивосток, поэтому визировали документы. Он поднялся на второй этаж, в свой кабинет. Открыв дверь приёмной, он увидел своего помощника, сидящего за столом, и троих человек, которые сидели на стульях — у одного из них в руках был большой портфель.
— Господин штабс-капитан, к вам господин подполковник Глебов, — встал и щелкнул каблуками подпоручик Смирнов, его заместитель и помощник.
Виктор покивал и посмотрел на посетителей.
— Здравствуйте, господа! Прошу, заходите! — открыв дверь своего кабинета, он пропустил их вперёд.
Кабинет не был особо просторным, но там была мебель на восемь человек. Портрет царя Николая над креслом был снят ещё год назад, портрет Керенского повесить не успели, портрет Ленина — не стали, и сейчас там зияла пустота.
Люди из пограничной стражи были ему давно знакомы — судя по их мрачным лицам, пришли они по обычному делу.
— Снова завизировать демобилизующихся, Николай Андреевич? — вздохнув, спросил Виктор у старшего из них, начальника штаба Первой Заамурской бригады, который по совместительству выполнял обязанности и начштаба округа.
— Да, тридцать шесть человек нижних чинов только за эту неделю, — вздохнул подполковник. — Наотрез отказываются оставаться и записываться в новую стражу, уезжают к красным.
Заамурский округ отдельного корпуса пограничной стражи комплектовался резервистами и офицерами-запасниками, и после нескольких отправок на фронт личного состава заамурцев и революционных потрясений прошлого года к настоящему времени их оставалось в Маньчжурии не более семи сотен человек в четырех бригадах на весь огромный округ и железную дорогу, что уже делало невозможным её полноценную охрану. Этим пользовались хунхузы, всё чаще нападая на поезда и станции в этом году. Процесс стихийной демобилизации набирал обороты, и в штабе округа никак не могли удерживать личный состав — со странами Четверного Союза новые власти заключили мир, ВЦИК его ратифицировал, поэтому уже по условиям мирного времени желающим уехать из Заамурского округа нижним чинам выдавали документы.
Виктор, спросив про последние новости, начал подписывать и проставлять печать на каждом из тридцати шести проездных предписаний. Офицер-пограничник ему рассказал, что кроме уезжающих солдат и служащих дороги в город приезжает много людей из Сибири и Забайкалья, и при должном финансировании численность бригад округа можно будет восстановить за счёт новоприбывших.
— Думаю, в этих условиях это маловероятно — неясно, будет ли и дальше править Совнарком или здесь, на Дальнем Востоке, установится какое-то другое русское правительство, но на ассигнования такого масштаба у меня нет никаких надежд, — ответил Виктор пограничнику. — Сейчас дорога потеряла прежнее стратегическое значение, сильно упал объём перевозки и военных грузов, и продовольствия.
После этого Глебов ему рассказал свежие городские сплетни — обострились отношения между людьми атамана Семенова и полковника Орлова, вчера две машины семеновцев были замечены у казарм и любимого кабака орловцев.
— Хорошо, хоть до пальбы не дошло. И китайцы уже не стесняются устанавливать свои порядки на дороге, грозят вышвырнуть всех русских и заменить их своими китайцами, если мы и дальше будем бастовать и бузить, как заявил их генерал, — рассказал штабист.
После ухода этих троих пожилых офицеров он засел за чтение местной газеты и почты — сейчас ему больше особо делать было нечего. В письмах служащие КВЖД из Иманьпо уведомляли об отъезде и просили их снять с военного и консульского учёта, в газете писали про бои на Западном фронте и про бесчинства хунхузов при нападении на станцию Бухэду позавчера.
Время шло, дни летели, и Виктор, по привычке собирая информацию о местных раскладах, более-менее привёл себя в порядок и в физическом плане — ежедневная гимнастика по утрам бодрила, хотя он всё ещё ощущал себя будто в полусне. Раз в пару дней он накачивался вечером китайской водкой у себя в номере — этот город его угнетал, такой мрачной дыры он не мог припомнить даже из своих разъездов в девяностых по Сибири, когда занимался различными журналистскими расследованиями по найму, что было делом предельно рискованным.
«Как я тогда жив вообще остался?» — иногда задавал он себе вопрос, когда сменил амплуа журналиста на работу политического консультанта в начале нулевых.
Здание генконсульства располагалось в бывшем здании русско-китайского офицерского клуба, однако оказалось, что ближайший клуб для офицерского досуга в городе был в этом же районе, через три квартала от его гостиницы, а вообще такие заведения особенно расцвели в марте и апреле — денег в городе было много, как и платежеспособной публики.
Первого мая, когда по улицам города ходили рабочие механического завода с красными флагами, Виктор первый раз вечером зашёл туда, и этот клуб-кабак вызвал у него острое чувство ностальгии — там была барная стойка, пианино и несколько сравнительно симпатичных китаянок-официанток, и весьма колоритный владелец-китаец. Офицеры и вновь приезжие обсуждали новости, пили, курили, дрались и исполняли романсы под гитару или пианино — к пианино всегда была очередь. После этого Виктор начал захаживать туда каждый день — кабак разбудил в его душе какие-то нотки, возникшие в детстве после просмотра фильмов про белогвардейцев и сейчас забытые, да и выпивка там была более разнообразная, чем в гостинице. И самое для него главное — те беседы, которые здесь велись, были отличным источником информации.
«Спеть, что ли, романс?» — пару раз даже подумывал он, выпивая с местными офицерами и разного рода дельцами, которые стремились набиться ему в знакомые.
Все эти вечера Виктор посвятил по сути исследовательской деятельности, совмещая её с легкими возлияниями и карточной игрой — после одной из драк в кабаке со стрельбой из нагана в потолок для него стало совершенно очевидно, что анархия нарастает, а сами офицеры делятся на конкретно враждебные группировки, у каждой из которых был свой авторитетный вожак. Наиболее задиристым и буйным нравом выделялись уже знакомые ему орловцы, и Виктор всё более внимательно к ним присматривался — как по долгу службы, так и из чистого интереса. Расхаживая по городу и другим злачным местам, он многое для себя уяснил об умонастроениях, царивших в офицерской среде — слухи ходили самые экстравагантные, и одни ожидали скорого наступления на Владивосток и образования там нового правительства, другие агитировали за Семенова, который сидел на границе с Забайкальем и контролировал дорогу, периодически разбирая железнодорожные пути.
Май выдался прохладным, и шестого числа ночью даже ударили заморозки. Виктор, как обычно, утром пошёл в консульство — генконсул Попов ещё в пятницу отбыл в Пекин к князю Кудашеву, как он сказал — по крайне срочному делу. Попов был человеком интересным и весьма амбициозным, с хорошо подвешенным языком — у него были огромные связи по всей Маньчжурии и Приморью, через консульство проходил большой документооборот по хозяйственной деятельности множества организаций.
Виктор по обычаю расселся в кабинете. Он читал всё, до чего дотягивались руки — уставы императорской армии, справочники по Китаю и Маньчжурии, законы и кодексы, наставления по организации охраны и тому подобное, но более всего его интересовали экономические аспекты, и здесь он уже видел огромные возможности и прикидывал, как ему можно будет заработать по-крупному.
«Всё-таки большевики недаром отменили старую орфографию — новая значительно проще и удобнее», — от многочисленных твердых знаков и буков «ять» у него начинали слезиться глаза.
Часа через три, когда Виктор со справочником в руке предался очередным тяжким экзистенциальным размышлениям — на предмет не рвануть ли ему всё-таки в Москву, пока не поздно, в кабинет постучали и не дожидаясь разрешения, вошёл подпоручик Смирнов.
— Что-то срочное? — повернул к нему голову Виктор.
— Господин штабс-капитан, получена шифрограмма из Пекина от Георгия Константиновича, — подойдя к столу и став по стойке «смирно», молодой человек протянул незапечатанный конверт Виктору.
«Хорошая у него выправка, всё-таки ускоренные курсы во Владике кое-что дают, хотя бы такую выправку, да и повоевать он вроде бы немного успел», — мимоходом подумал он про подпоручика, доставая листок из конверта.