бывают дети вроде Лидии? В первые годы ее жизни, когда они еще считали себя богатыми, Агнес каждую неделю возила Лидию в клинику при Нью-Йоркском университете, медсестра там купала девочку в ванне с минеральной водой и с помощью кожаных ремней и шкивов старалась укрепить ее мышцы. Но теперь все это им не по карману. А ведь кресло помогло бы ей правильно сидеть, смотреть вокруг и стать такой, как все люди, живущие в трех измерениях. Агнес верила в чудодейственную силу кресла, а Эдди считал своим долгом делать вид, будто он разделяет веру жены. Быть может, он и впрямь ее разделяет – отчасти. То кресло и побудило Эдди добиваться знакомства с Декстером Стайлзом.
Агнес убрала с кухонного стола шляпки, блестки и накрыла ужин на четверых. Ей очень хотелось, чтобы Лидия сидела за столом вместе с ними, она с радостью посадила бы ее себе на колени. Но для Эдди ужин был бы испорчен. Поэтому Агнес оставила Лидию в гостиной, но, как всегда, чтобы дочка не чувствовала себя брошенной, не сводила с нее глаз. Ее взгляд подобен веревке, за концы которой держатся мать и младшая дочь. При помощи той “веревки” Агнес воспринимает малейшие всплески сознания Лидии: ее любопытство и уверенность, что она не одна. Мать надеется, что дочка ощущает ее любовь, тревогу и преданность. Понятно, что в ужине Агнес участвовала лишь наполовину; ты, как всегда, слушаешь вполуха, ворчал на жену Эдди. Но иного выбора у Агнес не было, ведь сам он уделял младшей дочери очень мало внимания.
Когда перешли к сосискам с бобами, Брианн стала занимать родню рассказом о своем бурном разрыве с Бертом. Отношения между ними уже – хуже некуда, и однажды Брианн нанесла ему фатальный удар: ненароком столкнула дружка с палубы его яхты в кишащие акулами воды близ Багамских островов.
– Вы сроду не видали, чтобы человек рассекал с такой скоростью. Ну чисто олимпийский чемпион. А потом рухнул на палубу, но я подняла его на ноги, собралась обнять – и тут он выкидывает забавный фортель, впервые за много дней… Знаете, какой? Норовит залепить мне кулаком в нос.
– А потом? Что потом? – нетерпеливо воскликнула Анна.
Ее возбуждение не понравилось Эдди. Его сестра на нее плохо влияет, но что тут поделаешь: как оградить Анну, непонятно.
– Я, само собой, увернулась, и он чуть не плюхнулся обратно в море. Парни из богатых семей совсем не умеют драться. Другое дело задиры, вроде тебя, братишка.
– Но у нас нет яхт, – проронил он.
– Очень жаль, – парировала Брианн. – Кепочка яхтсмена была бы тебе очень к лицу.
– Ты забыла: я вообще не люблю водные суда.
– У богатеньких отпрыски растут слабаками, – подытожила Брианн. – И в конце концов становятся полными слабаками, понял? Соображают слабо, – уточнила она под суровым взглядом брата.
– А твой трубач? – спросил Эдди.
– Ну, он любовник хоть куда. Кудри, как у Руди Валли[4].
Брианн скоро опять понадобятся деньги: она уже давно не танцует, да и когда выступала, главным источником средств были ее ухажеры. Но теперь мужчин, готовых сорить деньгами, куда меньше, чем прежде, и если у девицы под глазами мешки, а талия заплыла от пьянства, у нее мало шансов заарканить кавалера. Когда сестра просит помочь деньгами, Эдди всякий раз понемножку подбрасывает, даже если ему приходится обращаться к ростовщику. А иначе – кто знает, до чего она докатится? Страшно подумать.
– Вообще-то дела у трубача идут на лад, – продолжала Брианн. – Он играет в паре клубов, они принадлежат Декстеру Стайлзу.
Это был удар под дых. Никогда прежде ни сестра, ни кто-либо еще из домашних не упоминал Стайлза, и удар застал Эдди врасплох. Он глянул на сидящую напротив Анну и нутром почуял, что она колеблется в нерешительности. Неужто сейчас расскажет, как они целый день провели на Манхэттен-Бич, в доме этого самого Стайлза? Эдди не решался даже глянуть на дочь. Он упорно молчал, надеясь, что Анна поймет: надо держать язык за зубами.
– Что ж, уже неплохо, – наконец проронил он.
– Узнаю старину Эдди. – Брианн вздохнула. – В чем в чем, а в оптимизме ему не откажешь.
Часы в гостиной пробили семь; значит, уже почти четверть восьмого.
– Папа, – сказала Анна, – ты ведь забыл про сюрприз.
Эдди еще не пришел в себя, и до него не сразу дошло, о чем она толкует. Но все же сообразил, встал из-за стола и направился к вешалке, где висело его пальто. Какая же Анна молодчина, мысленно восхищался он, для вида роясь в карманах, а на самом деле пытаясь отдышаться после встряски. Что там молодчина – просто золото. Он вернулся с пакетом, наклонил его, и на стол посыпались ярко-красные помидоры. Жена с сестрой заахали:
– Где же ты их достал? Как? У кого купил? – наперебой спрашивали они.
Пока Эдди соображал, что сказать в ответ, Анна сдержанно проронила:
– У одного профсоюзного деятеля есть стеклянная теплица.
– Хорошо им живется, этим профсоюзным ребятам, – вставила Брианн. – Даже во время депрессии.
– Во время депрессии особенно, – сухо заметила Агнес.
На самом деле она обрадовалась: раз им что-то перепало, значит, Эдди по-прежнему нужен, но нынче на везенье полагаться нельзя. Она взяла солонку, нож для овощей, доску и стала резать помидоры. На клеенку потек сок с мелкими семечками. Постанывая от наслаждения, Брианн и Агнес принялись уплетать помидоры.
– На Рождество была индейка, сегодня это – не иначе как скоро выборы, – заключила Брианн, слизывая с пальцев сок.
– Данеллен хочет стать членом городского управления, – проронила Агнес.
– Этот скряга? Господи спаси и помилуй. Ну же, Эдди. Попробуй кусочек.
Он попробовал; острое сочетание соленого, кислого и сладкого приятно удивило его. Анна перехватила взгляд отца, но в ее глазах не было и намека на самодовольную ухмылку заговорщицы. Она держалась великолепно, он не ожидал от нее такого самообладания, но теперь ему не давала покоя другая забота; а может, вспомнилось то, что случилось утром?
Пока Анна помогала матери убирать со стола и мыть посуду, а Брианн усердно подливала себе рому, Эдди открыл окно, выходившее на пожарную лестницу, вылез наружу покурить и, чтобы Лидию не просквозило, поспешно прикрыл окно. Желтый свет фонарей пропитал уличную тьму. Внизу стоял красавец “дюзенберг”, в прошлом его собственный. Он вспомнил – а чуть было не запамятовал! – что машину надо вернуть. Данеллен категорически запрещает ему оставлять ее у себя на ночь.
Попыхивая сигаретой, Эдди вновь стал думать об Анне; тревога не оставляла его, точно камешек, который он когда-то сунул в карман, а теперь достал и рассматривает. На Кони-Айленд он учил ее плавать, водил (игнорируя осуждающие взгляды билетеров) на “Врага общества”[5], “Маленького Цезаря”[6] и “Лицо со шрамом”[7], покупал молоко с содовой и сиропом, бисквиты с кремом и кофе, разрешил дочке пить кофе, когда ей было всего семь лет. Ее вполне можно было принять за мальчишку: носки вечно в пыли, а повседневные платьишки не сильно отличались от коротких штанишек. Этакий обрывок не пойми чего, сорняк, готовый расти где угодно, выжить в любых условиях. Она накачивала Эдди жизненными соками с тем же неустанным упорством, с каким Лидия их вытягивала.
Но только что здесь, за столом, он стал свидетелем обмана. Куда это годится? Она же еще девочка, дальше будет только хуже. Сегодня, когда они со Стайлзом подошли на пляже к Анне, до него вдруг дошло, что она… Строго говоря, хорошенькой ее не назовешь, но голову вскружить может. Ей почти двенадцать лет, уже не маленькая, хотя для него – все еще малышка. Эта мысль подспудно точила его до конца дня.
Вывод ясен: надо прекратить таскать Анну с собой. Пусть не сию минуту, но он обязан не откладывая положить этому конец. От одной этой мысли Эдди почувствовал незнакомую пустоту во всем теле.
Едва войдя в квартиру, он на пороге столкнулся с Брианн. Она по-родственному чмокнула его слюнявыми губами в щеку и, обдав запахом рома, убежала на свиданье со своим трубачом. На доске, прикрывавшей кухонное корыто, Агнес меняла Лидии пеленки. Эдди подошел к жене сзади, обнял и уткнулся подбородком в ее плечо – ему очень хотелось, чтобы у них с Агнес все стало как прежде и без всяких усилий, он даже на миг поверил: удалось. Но Агнес попросила его поцеловать Лидию, подхватить пеленку и сколоть ее булавкой, только осторожно, чтобы не поранить нежную кожу дочки. Эдди собрался выполнить ее просьбу, уже почти приступил к делу, но – нет, не смог, а потом и порыв угас. Досадуя на самого себя, он разомкнул объятия, и Агнес в одиночку сменила Лидии пеленку. В Агнес тоже проснулась тяга к их прежним отношениям. Обернись, поцелуй Эдди, пусть он удивится; хоть на миг забудь про Лидию – что в этом плохого? Она живо вообразила все это, но не могла шевельнуться – оцепенела. Ее прежняя жизнь, вместе с ее нарядами времен варьете, пылилась, аккуратно сложенная, в сундуке. Быть может, придет день, она вытащит сундук из-под кровати и снова откроет крышку. Но не сейчас. Сейчас она крайне нужна Лидии.
Эдди направился в детскую, рассчитывая найти Анну там, в их общей с Лидией комнатке. Окна детской выходят на улицу, а в их с Агнес комнате – в вентиляционную шахту, где пропитанный вредными испарениями воздух отдает плесенью и подмокшим пеплом. Анна сидела и внимательно изучала каталог “Премиумз”. Эдди не мог понять страстного увлечения дочери этой брошюркой, рекламировавшей призы по заоблачным ценам; тем не менее он уселся рядом с Анной на узкую кровать и вручил ей купон из только что начатой пачки сигарет “Рейли”. Дочь сосредоточенно разглядывала инкрустированный стол для игры в бридж, который “выдержит постоянное использование”.
– Как он тебе? – спросила она.
– За семьсот пятьдесят купонов?! Тогда даже Лидии придется стать курильщицей.
Анна расхохоталась. Ей нравилось, когда отец, строя планы на будущее, не забывал про Лидию. Эдди понимал, что ему надо бы упоминать ее почаще, его же от этого не убудет. Анна перевернула страницу; на следующей – реклама мужских наручных часов.