к втянуть меня в поцелуй, прижав к стенке, что мои колени задрожали. Я так и не смогла отпихнуть его или хотя бы коснуться, а его вторая рука так и пребывала лениво в кармане. Меня охватила тряска, вне зависимости от того, как меня целовали — я растерялась совершенно, — но от того, кто меня целовал. Дракон. Квон Джиён. Гроза Сингапура, перед которым кланяются и распинаются. Тот, кого я считала нечистой силой, и боялась, как огня. Он целовал меня, обхватывая своими губами мои, и проводя между ними языком. Когда он оторвался, я дрожала, как срывающийся лист на ветру. Он не отвел своих глаз от моих, пока не отошёл достаточно, к лестнице, по которой мы поднялись. Лишь перед ней коварно улыбнувшись, он повел бровью и развернулся спиной. Свободная рука его согнулась в локте и поднялась, выставив указательный палец вверх. — Я ни разу не обманул тебя, Даша. Ни разу.
Жизнь
Излучину реки не было видно, а характерный запах сырости, болотной влажности тропиков, фантомных мангровых зарослей, не едкий, но заметный, всё равно напоминал о том, что она течет где-то совсем рядом, эта зеленая, мутная вода. Чтобы перебить этот запах, был заказан кофе, чей аромат нейтрализует почти все остальные существующие. Кроме, разве что, моей туалетной воды. Не перебор ли? Напшикался от балды, избавляя себя же самого от собственного же благоухания похмельем. — Сингапур течет в Сингапуре, — положив перед собой зажигалку, приготовился я закурить, привставая и вытягивая пачку Lucky Strike из переднего кармана. — У аборигенов шикарная фантазия, не находишь? В Лондоне — Темза, в Париже — Сена, в Сеуле — Хан, а в Сингапуре — Сингапур! — А в Москве, я слышал, Москва, — мне захотелось треснуть Сынхёну. Русские подъёбы от него достали, как навязчивая песня, которая привязывается и звучит в голове неделю за неделей. Я ничего ему не сказал, но лицом изобразил всё, что подумал на этот счет. Сынхён улыбнулся и посмотрел с террасы кафе на небольшой парк внизу. — Надо было выбрать место для ланча с видом покрасивее. — Обосраться как вкуснее бы от него стало! — щелкнул я колесиком, прыснув бензин на искру и поднеся сигарету к огоньку, желтому с синеватой каёмкой, как у конфорки. — Вкуснее — нет, красивее — да. Зачем искать от одного удовольствия другое? — От всего нужно брать всё возможное. А с бесполезным лучше не связываться. — Если бы красота была бесполезна, ты бы не зарабатывал столько на борделях. — Вот всегда он пытается меня убедить в чем-то! Спорить с Сынхёном приятно, ничего не скажешь, когда это не выливается в дружескую издевку, а её не всегда раскусишь, пока он не ткнёт ею в нос. — Поверь, останься на земле одни страшилы — и их бы ебали, и платили за это по-прежнему. — Я бы, пожалуй, воздержался, — поднес к губам чашку Сынхён, держа ручку двумя пальцами. Третий участвовал в держании наполовину, не определившись, нужен он в помощники или нет. — Дрочил бы? — хмыкнул я и, посмотрев туда же, куда смотрел мой друг, закивал. — Я бы тоже, наверное. Хотя, дело не во внешности, я и сейчас, в принципе, всё чаще прихожу к выводу, что с рукой приятнее, чем со всеми этими шалавами. — А как у тебя там дела с Кико? — Да пока кувыркаемся, — запив выдохнутый дым кофе, я подумал о своей пассии последних двух (или уже трёх?) месяцев и не поймал себя ни на какой мысли. Чем она занимается? Где она сейчас? Когда мы встретимся? Хочу ли я её? Ничего. Даже все эти вопросы пришлось задать себе искусственно, просто чтобы понять, что они меня не волнуют. Вернее, ответы на них. Кико обычно звонит сама, приезжает сама, раздевается сама, рассказывает обо всём сама, спрашивает меня о чем-нибудь сама. Я тоже много вкладываю в наши отношения: подаю ей одежду, чтобы собиралась, плачу за всё, отвожу её к себе, курю, думая о своём, пока она лопочет, желая выговориться, отвечаю ей то, что она хочет слышать. Я идеальный, не правда ли? «Ты же любишь меня, Джи?» — хлопает она глазами, поправляя свою стрижку. Пока не накрасит губы, не очень заметно, что она большеротая, но это так, и рот этот смотрится лучше, когда занят чем-нибудь, а не несёт какую-нибудь чушь. Поэтому я улыбаюсь, глажу её по щеке и целую, а не произношу какие-нибудь слова. Иногда меня раздражает, когда она улыбается в зубы — так претенциозно и наигранно, что у меня самого челюсти сводит. Иногда меня раздражает, когда она вроде как дуется на меня за что-то. Черт возьми, эти милые, клянчащие что-то мордочки… сыт ими по горло. Хочется сунуть ей свою карточку, приговаривая «да на, на, держи!» и отправить в шоп-тур, чтобы не возвращалась, пока не перестанет ломаться, корча из себя что-то незаменимое. — Она такая… никакая на ощупь, и безэмоциональная в своих стонах, что если выключить свет, можно представлять вот абсолютно всё, что заблагорассудится, так что почти тот же дроч, только без мозолей на руках, — засмеялся я и Сынхён тоже низко пробасил своим смехом. — Крем для слабаков? Гоняешь на сухую? — Мы ещё посмеялись. — И что же ты представляешь? — Да когда что… в основном какую-нибудь бешенную страсть, что-нибудь такое неприступное… чтобы нежность и жестокость терлись друг о друга на грани. — А почему бы не попросить её изобразить это? Если она такая безотказная… — Сынхён помедлил с продолжением, будто ехал и, пропустив поворот, стал сдавать назад, чтобы свернуть. И, действительно, немного сменил направление: — Любой алчной даме можно заплатить, чтобы она изображала то, что тебе нужно. — «Алчная дама» — это шлюха. Сынхён так почти не выражается. Любой нормальный мужик скажет «блядь», как междометие, оно сорвется с языка, рано или поздно, но у Сынхёна — нет. У него не срывается. Он неспешный, сколько его знаю, и ещё более неспешный с тех пор, как увлекся наркотиками поплотнее. В тот момент, когда у него в голове пронесётся «ни хера себе!», вслух он произнесет что-нибудь вроде «каков, однако же, поворот этой пьесы!», и то спустя полминуты молчания. Нет, котелок у него при этом варил превосходно, но умный и богатый человек может позволить себе странности. — В том-то и дело — изображала! — я затянулся так глубоко, что почти глаза защипало. Клубы, вырвавшиеся на сдачу, не успели пеленой скрыть от меня друга, потому что легкий ветерок сдул их в сторону. — А то мне мало вокруг всей грязи, фальши, лжи… я ещё в постели на неё должен любоваться? — Нет, конечно, лучше на свою руку и несуществующих девиц, у которых нежность и жестокость трутся друг о друга на грани, — вздохнув, Сынхён скрестил пальцы на колене. — Да пошёл ты, — беззлобно промямлил я, положив окурок в пепельницу и взяв подостывший остаток кофе. — Всё же это немногим отличается от галлюцинаций, в которых ты ебёшь покойницу. — Он хотел поддеть меня? Раз так, то мне всегда есть чем ответить. Друзья должны говорить друг другу даже самое неприятное и болезненное, иначе кто ещё это скажет? Что ж, мы прекрасно поковыряли острыми ядовитыми копьями в сердцах. Нет, моё всё-таки Сынхён и близко так не задел, как я парировал. — Извини. — Отнюдь, — делая очередной глоток, прищурился друг в сторону горизонта. — Отнюдь что? Не извинишь? — Отнюдь — отличается. Многим отличается твой дроч от моего задротства. — «Бля» — прошептал я себе под нос, начиная улыбаться. С Сынхёном весело, даже когда он в драме, и он это знает. Он сам себя так оживляет, дергает и шевелит других, а от них и сам потихоньку выползает на свет из своих мрачных настроений. — Ты поедешь завтра на помолвку? — Я посмотрел на него, и наши глаза встретились. — Почему бы нет? Поеду. — Испортишь что-нибудь? — ухмыльнулся он, а я ему. — Зачем? Нет, я в это больше не вмешиваюсь. Пусть сами разбираются до финала. — У тебя пропал интерес к этой русской? — поинтересовался Сынхён, стряхнув невидимую пылинку с брючины. — Она меня бесит, если честно, — признался я. — Ну, серьёзно, как можно быть такой твердолобой? Сначала меня это забавляло, но потом, знаешь, такая тоска нахлынула… ладно бы это была битва интеллектов! Но мне вдруг прямо в мозг вошло осознание, что я, бывалый и повидавший дядька, вздумал поиграть с несмышленым ребенком. Такое не комильфо… вот чего мне с ней баловаться? Умом она меня не победит, хуже того — она свой даже не пытается включать, понимаешь? Гнёт своё и гнёт. А для чего нам соображаловка-то? Не для того, чтоб оценить обстановку, поразмыслить, проанализировать? Разжевываешь и кладёшь ей в клюв — понемногу хавает, а не разжёвываешь, так опять со своим боженькой бегает… мне ей затрещину хотелось дать чаще, чем я курю, вот отвечаю, — приложил я в порыве ладонь к груди. Ох уж эта Даша! — С ней было весело, но черт, дело надо доделать. — Думаешь, она приведёт тебе Сынри? — Не знаю, это последнее из любопытного, что осталось. Всё-таки, полюбить она его не полюбит, а жить с кем-то без любви, обманывать — это не по чести для неё, так что, скорее всего, она ему всё выложит, напрямую, ну, как обычно, чтобы голову не утруждать работой. У неё сразу на всё «надо быть искренней» — это освобождает от надобности сочинять, планировать, пытаться предугадать. Есть даже выражение такое, что-то типа: «Если не хочешь излишне засорять память — никогда не ври». Ну-ну… Он, конечно, это оценит. Ухватится за неё ещё крепче. Праведником не станет, но Даше перемены в нём понравятся. Однако он её будет держать при себе за её достоинства, а она от него будет уставать, вспоминать Мино, родину, ещё какую-нибудь лиричную хурму, мечтать о воле вольной, да счастье… попросит Сынри вернуть её в Россию, а он в очередной раз — хрен ей. Потому что влюбится. Пройдёт немало времени, когда она поймёт, что выбраться отсюда можно только одним способом — попросить о помощи Джиёна. И вот тогда, само собой, без моего участия, она уже попытается завербовать Сынри в драконы, чтобы я ей билетик прикупил. Он к тому времени станет совсем таким, каким мне надо, и всё будет прекрасно. — Я откинулся на спинку, приложив палец к губам в размышлениях. — Разве что она, всё-таки, наконец-то вживётся в тот образ, который давно могла бы принять, станет лицемерить, подстраиваться под Сынри, ей понравится жизнь любовницы олигарха… шансов на такой исход мало, но они есть. И вот что будет тогда… захочет мне отомстить? Забьёт на всё, чтобы жить припеваючи? — Но Сынри-то ты тогда не получишь… — начал Сынхён, но я остановил его. — Тогда я его возьму сам. Главное, чтоб Даша его обтесала, уж этого-то я сделать не могу, — краем глаза я заметил черный костюм и, повернувшись, увидел другого своего давнего товарища, которого мы с Сынхёном тут и ждали. Поднявшись, я радостно протянул руку, встречая его. — Йесон! С прилётом! Проведал своё детище, или сразу к нам? — Я хотел пригласить тебя проехаться со мной, посмотреть проекты, ознакомиться с тем, что я творю тут, под твоим крылом, — он пожал мне, всё же, ладонь, а не крыло, хоть я и Дракон, а затем Сынхёну. У Йесона крупный строительный бизнес в Сингапуре, и хотя у нас застраиваться особенно негде, он расположил здесь свой офис, и заказы на возведение зданий поступают из разных мест. Недвижимость всегда востребована, и в цене. — Поэтому первым делом приехал на встречу с тобой. — Один прибыл? — Нет, — улыбнулся Йесон так многозначительно, словно было много вариантов, с кем он мог приехать. Уже года два он никуда не ездил без своей супруги. — Я прервал важный разговор? — усаживаясь третьим, звякнул он серебряными часами на запястье и посмотрел на нас. — Да у нас полгода назад вышел спор, — х