указаниям, но когда я оказалась в окружении, где Библия была заменой туалетной бумаги, в случае окончания последней, а не Священным Писанием, вдруг выяснилось, что правила её не работают, и содержание её — далеко не вся жизнь. «Половина её — история иудеев, а вторая — мнение одного человека, которого оно привело на казнь» — сказал как-то мне Дракон. А то, что Иисус был сыном божьим, а не обычным мужчиной, оспорить было трудно. В это можно только верить, а вера в сомневающемся человеке может быть либо притягательным концом, либо отталкивающим началом. И с какой же стороны меня она сейчас? Когда руки Сынри плутали по уже обнаженной моей груди, нас прервал звонок в дверь. Мужчина остановился и приподнялся, прислушиваясь, не показалось ли? Но я тоже посмотрела в сторону входа, поэтому он поднялся, и звонок как раз повторился. — Кто бы это мог быть? Ты не заказывала ужин? — Врученный мне телефон до сих пор мог связываться только с его собственным номером, но когда мы были вместе, он порой давал мне свой айфон и просил позвонить в корейский ресторанчик и заказать что-нибудь поесть. Вопрос был риторическим, и одновременно с ним Сынри уже вышел в зал, оттуда в прихожую и зашумел замком. Я села, заметив в зеркале растрепавшуюся косу и принявшись её переплетать. От двери зазвучал женский голос: — Вот, решила сделать тебе сюрприз. Отцу, сам понимаешь, некогда, а мама не захотела лететь… — звук поцелуя в щеку, шорох одежды. Сынри произнес что-то тихо, я не разобрала. — И я соскучилась по старшему братику. Ну, как ты поживаешь? — Я поднялась, испытывая любопытство. Сынри говорил, что у него есть младшая сестра, но я никогда не думала, что мне доведётся столкнуться с кем-то из его семьи. — Рада, что всё хорошо, — девушка говорила куда громче и звонче мужчины. — А то до нас дошли слухи, что ты связался с какой-то девицей, и собираешься с ней обручиться, хотя нашёл её в каком-то… — Борделе, — произнесла я, выйдя из спальни и застёгивая блузку на груди. Невысокая, миловидная кореянка подняла на меня взгляд. Чем-то похожа на Сынри, но нет той порочности и напыщенности, хотя в лице надменность присутствует. Она онемела, а мой любовник, растерявшись, посмотрел на нас обеих поочередно. — Так… это правда? — прошептала его сестра, воззрившись на него. — Ханна — это Даша, Даша — это Ханна, — представил нас Сынри впустую. Вряд ли нам придётся когда-либо общаться, потому что весь вид его сестры показывал, что у неё нет такового желания. — Я-то надеялась, что приеду и убежусь, что слухи — всего лишь слухи, а ты… ты представляешь, что скажет отец?! — А что он должен сказать? Мне не двадцать лет, Ханна, и я имею право жить с тем, с кем захочу. — Но она же… — девушка посмотрела на меня ещё раз. — Действительно из борделя? — Да, — опередила я его. — И… европейка?! — прищуренные глаза прожгли брата. Я даже не могла точно сказать, что больше коробит эту барышню: проституция или национальность? — Сынри, ты дурак?! — рявкнула она на мужчину. — Что тебе, собственно, не нравится? Я что, навязываю тебе её в подруги, разорился из-за неё или она заразила меня сифилисом? — он хмыкнул почти спокойно. — Европейка, азиатка, африканка — я пробовал всех, поверь, между ног все одинаковые, — сестра поджала губы, явно считая, что при рождении получила какие-то привилегии и ну никак не может быть у всех уж всё совсем одинаково. — Тогда почему ты выбрал эту и остановился? — Похождения сына и брата не были тайной для родственников, но до этого не заставляли их головы болеть. А теперь другой случай. — Я должен отчитываться о своих постельных делах? — Сынри скрестил руки на голой груди, бликуя часами на запястье, которые не успел снять. — Никогда такого не делал и не намерен впредь. — Если бы всё осталось в границах этой самой постели! Ты ведь не намерен на ней жениться, правда? — Ханна замерла с надеждой в глазах. Хоть что-то у нас с ней общее — меня этот вопрос порой тоже интриговал. Но отвечать нам никто не собирался. Сынри только вздохнул и кивнул ей на ноги: — Разувайся, поужинаешь с нами, поболтаем… — Я не сяду за один стол с какой-то шлюхой, и под одной крышей с ней тоже не задержусь. Сниму номер в гостинице, — девушка сдернула легкий белый пиджак с крючка и стала напяливать его на себя быстрее. — Ханна, перестань вести себя, как взбалмошная дурочка, — опустил руки Сынри и подошёл к ней. — Мы взрослые люди… — Сестра отпрянула от него и выставила между ними палец. — Отца удар хватит от твоих подвигов! Он от тебя откажется, если ты не образумишься! — И кому он навредит своим отречением? Расколет корпорацию? Только пусть не забывает, что в ней две трети мои, а его — всего одна, и в проигрыше буду не я. И я пока не вижу повода для того, чтобы вы на меня ополчились. — Ах, ты не видишь? — ноздри Ханны раздувались, и она нервно дергала бахрому на своей дизайнерской сумочке, где на защелке золотились наложенные одна на другую буквы LV. Нет, она не кричала и не вышла из себя, хотя тон её был очень раздосадованный. Её грубости были выдержаны в лучшем стиле восточной элиты, где ярость совмещается с гордостью. — Ты из приличной семьи, брат, и развлечения — это одно. Но то, что ты в состоянии допустить мысль о введении в эту семью какую-то… — Ханна не осмелилась посмотреть на меня в этот раз и проглотила слово. — Теперь ты знаешь моё мнение. Его разделяет мама, и если ты хоть немного дорожишь нами, то задумаешься над своим поведением. До свидания! — Кореянка хлопнула за собой дверью. Сынри подержал протянутую руку в воздухе, после чего опустил её на замок, заперся и развернулся ко мне. — Прости, она не следила за своим языком, потому что совершенно не знает сути дела и тебя настоящей. — А разве ты, зная меня настоящую, не называл меня шлюхой? — ухмыльнулась я, встретившись с ним глазами. Сынри поджал губы, совсем как его сестра. Теперь я вижу большее сходство. — Слова способны ранить, но и закалить тоже… меня столько раз назвали шлюхой, пока я была девственницей, что теперь мне безразлично, как меня называют. Я поняла, насколько слова — пустые звуки. Большинство людей даже не понимают истинного значения того, что произносят, многие понимают одни и те же слова по-разному, а третьи зачем-то вкладывают собственные смыслы в слова намеренно, называя белое черным, а черное — белым. — Сынри молча подошёл ко мне и взял за руку, став перебирать мои пальцы. Мне захотелось выговориться до конца. Мой любовник — единственный мой собеседник уже которую неделю, и кроме как с ним мне поговорить не с кем. — Однажды моя школьная подруга надела первую в своей жизни короткую юбку. Ей было лет четырнадцать, она была доброй и робкой девчонкой, но ей хотелось нравиться мальчишкам, и она решилась прогуляться в этой юбке. Мальчишек она не встретила, но бабушки, которые сидели на лавочках у своих плетней, громко и четко несколько раз повторили «как проститутка!», «стыд потеряла!», «ещё бы задницу выставила полностью». Моя подруга залилась слезами и три дня не выходила из дома. Мне было обидно за неё, но, с другой стороны, воспитанная иначе, я тоже подумала, что зря она надела такую короткую вещь… но замечания бабушек перегибали палку, и для четырнадцатилетней девочки это были слишком страшные и суровые оскорбления, как клеймо. И знаешь что? Прошло время, и эти слова осуждения, вместо того, чтобы воспитать её и запретить носить вычурную одежду, возымели обратный эффект. Она стала краситься, первая из ровесниц влезла на каблуки, года через два стала встречаться с первым парнем, и как-то сказала мне: «Какая разница, как себя вести? Оговорят в любом случае». Я долго, до этого самого лета считала, что нет, бабушки были правы, они же старше, им виднее, они чувствовали, что порядочная девочка бы не нарядилась так смело… Но когда я попала сюда и со всех сторон посыпалось «шлюха, шлюха, шлюха»… Я, наконец, поняла. Поняла, что она чувствовала. И теперь и мне всё равно, что обо мне говорят. — Что ж, мне в этом плане легче, — Сынри поцеловал меня в уголок губ. — Мне всегда было всё равно, что обо мне говорят. Мнение чужих людей мне столь же неинтересно, как и их жизнь.
— А моё? Моё мнение тебе интересно? — Он прижал меня к себе и, расстегивая блузку обратно, заткнул рот поцелуем.
Банкетный зал ресторана на верхнем этаже, с открытой террасой, был снят для вечеринки в честь помолвки, украшен соответственно случаю, но без всякой дешевой символики вроде сердец и переизбытка розовых цветов. Солидные люди и торжества проводят солидно. Каллы и орхидеи в вазах заполняли пространство по периметру, гортензии и хризантемы стояли на столах, сочетаясь с витыми свечами в китайских подсвечниках, тоже вылепленными в цветочных формах, с хрупкими глянцевыми лепестками, бутонами и листиками из бледного фарфора различных оттенков. Если так миллионеры празднуют помолвки, то какие же у них свадьбы? Сынри сказал, что людей будет немного, но мне казалось, что их чуть меньше сотни. Я отказалась от светло-голубого платья свободного покроя, напоминающего изображения Жозефины — супруги Наполеона. Слухи распространяются быстро, и наверняка все гости будут знать, что я бывшая обитательница публичного дома, так к чему этот наряд, воспевающий невинность? Мне больше приглянулось коктейльное платье, синее, приталенное, с открытой спиной и рукавами в три четверти. Сынри преподнес к нему сапфиры в белом золоте, и когда я застегнула колье и браслет, то была готова поверить, что всё это не фарс, и я чья-то невеста. И самым весомым аргументом тому было кольцо, которое Сынри надел мне на палец сам. — Ну вот, теперь всё на месте, — улыбнулся он, смотря, как сверкают камни у меня на безымянном. — Хоть женись и обзаводись спиногрызами… — Моё спокойное настроение тотчас улетучилось, и я отвела руку, опустив глаза. — У тебя появится вскоре один, но ты не подумал о том, чтобы о нем позаботиться. — Казалось, он не сразу понял, о чем идёт речь. Но потом покривился. — Опять ты о ней! — Если она пропала с твоих глаз, это не значит, что перестала существовать. Я ничего не успела узнать о родителях Вики, но не думаю, что ей легко будет вырастить ребенка в одиночестве. — Может, она сделала аборт, как только добралась до дома? — Мне хотелось зарядить ему пощечину, но я научилась сдерживаться немного, и только окаменела лицом. — Она была влюблена в тебя. Пусть глупо и по-девичьи, но влюблена. Она готова была бороться за этого ребенка. — Я не хочу говорить о ней, Даша, как и о тех сотнях, которых имел до неё и после. Они приносили удовольствие, радость, наслаждение, но когда становились проблемами — теряли своё назначение. — Теперь и я не хочу говорить об этом, — произнесла я. — С тобой. Пока ты не запихнёшь свой эгоизм куда подальше. В таком состоянии духа мы и прибыли на помолвку, повздорив перед самым отъездом. Но по прибытии Сынри взял меня за руку, крепко её сжав, и велел улыбаться. Мужчины и женщины всех мастей здоровались с нами, и мой жених представлял меня им. Большая часть присутствующих состояла из корейцев и китайцев. Ханна не явилась, хотя продолжала находиться в Сингапуре и даже договорилась по телефону пообедать завтра с братом. Но сталкиваться со мной её не прельщало. Я как крепостная наложница графа в прошлые века, не того уровня, чтобы находиться среди всех этих людей, высшего сословия, и почему? Потому что до сих пор считалась невольницей, бывшей путаной. Никто из окружающих не знает обо мне