бессловесная сила, энергия, которая движет всем своими мыслями. — Тогда я внушила бы мысли… — Ну, то есть, по сути, так оно и происходит на самом деле. Какие-то люди слышат голоса, наблюдают видения. И все мы видим, что это не приводит к единому результату, возникает много войн и споров, кто же услышал правильно. В чем же проблема? Как определить, кому именно Бог послал верный сигнал? — Не знаю, — обрубила я. Джиён опять издевался над религиями. Или надо мной? Я посмотрела на Сынхёна. — Что ты думаешь по этому поводу? — Я как-то взялся поиграть в Sims. Создал там себе семейку, играл недели две, днями и ночами, аж до правнуков доиграл, — мужчина пожал плечами, будто извиняясь за последующие слова, — потом мне так надоело, что до сих пор тошнит от этой игры. Больше я к ней не возвращался. — Сынхён смочил губы вином и, с прищуром, возникшим от того, что он поморщился от спиртного, воззрившись вдаль, договорил: — Если предположить, что придётся управлять вот так кем-то и наблюдать за чьей-то жизнью вечно, пожалуй, меня бы это тоже начало раздражать. Я не так кровожаден, как Джи, я бы не стал никого уничтожать. Я бы поступил так, как поступил с Sims — закрыл и больше никогда не открывал. И мне уже никогда не стало бы интересно, что у них там произошло дальше. Похоже, наш Бог, кто бы он ни был, именно так и сделал. Из нас троих, несмотря на амбиции Джиёна, божественная логика была ближе всех Сынхёну. Потому что он странен, или потому что однажды так близко пережил потерю, познакомившую его с границами жизни и смерти? В любом случае, Сынхён рассудил наиболее реалистично. Люди жили и выживали, как могли, и уже очень давно не чувствовалось вмешательство чего-то потустороннего. — Вот видишь, Даша? — отвлек меня от дум Дракон. — Три разных мнения, но все они сводятся к тому, что даже Богу было бы тяжело. Да любому, у кого есть неограниченная власть. Это тяжелее, чем если у тебя её нет вовсе. Поэтому не приписывай мне всемогущества. Я не хочу его. С ним либо умирают от скуки, либо сходят с ума. Причем чаще в агрессивную сторону. — Вот что, — поднялась я, всё-таки надумав сходить за закусками. — Вы, как мужчины, насквозь эгоцентристы и эгоисты. Вы пытаетесь судить Бога по себе. Не смешно ли? Вы серьёзно думаете, что он обладает какими-то такими же качествами, чувствами, желаниями? И не мечтайте. Возможно, это совершенно безмятежная субстанция, которая ничего не хочет, и ничего не ощущает, и нашему человеческому разуму её и близко не понять! А вы не только хотите понять, но ещё и проанализировать, разложить по пунктам! — Я слышу рациональное зерно, как приятно. — Джиён улыбнулся. — Я рад, что ты сама пришла к этому. Это ведь не я считаю, что Бог должен относиться с жалостью, трепетом и пониманием, с любовью к своим созданиям. Я согласен именно с той точкой зрения, которую ты только что высказала: если и есть нечто над нами, повелевающее и творящее, то у него нет никаких человеческих достоинств. Оно не понимает нас точно так же, как мы его. И единственное, как можно наиболее верно описать его отношение к происходящему — равнодушие. Я посмотрела на Сынхёна, молча кивнувшего этому утверждению. Я сама вывела теорию под этот вывод? Нет, я имела в виду что-то другое, только объяснить это не могу, на то оно и божественное, но… нет, не может такого быть. Равнодушие не должно быть присуще Богу. — И что же, ты думаешь, что если равнодушие — признак Всевышнего, то тебе только им и нужно обладать, чтобы уподобиться? — хмыкнула я скептично. — Как мы только что выяснили, это единственное, что помогает выжить и не сойти с ума, наблюдая за происходящими в мире событиями. — Да, только само это слово подразумевает наличие души. — Дракон пристальнее впился в меня глазами. — Равнодушие. Где тебе его взять, если нет души? А души принадлежат людям, стало быть, равнодушие — тоже исключительно человеческая черта, и глупо приписывать её Богу. В нём, по твоей логике, должно быть то, чего нет в людях вообще. — Любовь? — вдруг спросил Джиён. Я застыла. Он считает, что её нет в людях? Вообще-то, если на то пошло, то в христианстве есть такая фраза, что Бог — и есть любовь. Но означает ли это, что подобного чувства, не части его или его подобия, а самого натурального, идеального чувства любви в людях нет? И только через веру они её обретают, для того им и нужен Бог, чтобы научиться любить. Я посмотрела на Сынхёна, который всё ещё не поворачивался к нам. И снова он из нас троих ближе всего к познанию божественного. — А что, если так? — ответила я Дракону. — Любовь, по-моему, лучше чем равнодушие помогает выжить или пережить что-либо. Имея её в сердце, никогда не разозлишься, не разочаруешься, не прогневишься. Вот тебе и объяснение, как выдержать целую вечность в стороне от всего. Любовь — вот в чем смысл. И заметь — это всё вышло из твоих логических рассуждений. — Возможно, в ней есть смысл, пока она не заканчивается, — хохотнул Джиён. — Скажу жуткую банальность, но любовь не заканчивается. А то, что заканчивается — не является любовью. — Сынхён обернулся и, бросив на меня быстрый взгляд, тепло улыбнулся, возвращаясь к вину. У меня на сердце как-то полегчало от этой его улыбки. — С вашего разрешения, принесу ещё закусок. — Единственное, что у меня не заканчивается, — хмыкнул Джиён. — Это деньги. Вот она, моя взаимная любовь.
Мы с Джиёном лежали на соседних шезлонгах у бассейна. Вокруг нас бегали Гахо и Джоли. Вчера Дракона весь день не было. Индивидуальные ли дела его вырвали, или совместные с Сынхёном, я не вникала. Полгода прожив в Сингапуре, я не воспылала желанием знать все подробности бандитского промысла. Но что-то подсказывало мне, что проблемы были не из приятных. Позднее возвращение, скупые фразы, хоть и с улыбками, но притянутыми, как мне показалось. И мы больше не обнимали друг друга по ночам. Я больше не плакала, повода успокаивать не было. А Джиён не пробудил во мне нового порыва сблизиться с ним. Все эти разговоры об убийствах, деньгах и равнодушии не располагали. Его хитрость, сдержанность, умение красиво говорить, правильно рассуждать бросали меня на мысли о том, что он приятен, что он интересен, что я хотела бы пробиться сквозь его броню, найти душу, схватить за сердце, но тотчас возникали дерзость, мат, неправильные поступки и холодность, напоминавшие, что это чужой человек, чьи желания, чьи стремления подчинены выгоде, к которой я никак не привыкну. Вот-вот образовывавшееся взаимопонимание на поверхности никуда не девалось, но глубже, там, где были эмоции, а не наши маски, мы отталкивались друг от друга. Да и могло ли быть иначе? Сегодня стояла такая жара, что мы отказались и от чая, и от кофе. С ведерком льда и двумя графинами воды и сока, мы выползли с утра под солнце, раскрыв над головами пляжный зонт. Окунувшись пару раз, я вылезла на сушу, но высохла буквально за минуту, так что постоянно манилось побултыхаться снова. Джиён, почитав какую-то книгу, отложил её и тоже окунулся, после меня, и теперь лежал в цветных шортах по левую от меня руку, положив глухие солнечные очки на глаза. Его разные по окрасу и размеру, никак по смыслу не связанные между собой татуировки хотелось стереть, как прилипший сор к худощавому телу Джиёна. Я бы убрала эти признаки криминала, пусть и не напускной, а реальной крутости, эти заявления определенной позиции, эти факсимиле жизненного опыта. — Я так хочу зиму! — простонала я, прикипая к шезлонгу. — Ничем не могу помочь, снег вызывать я не научился, — с иронией сообщил Джиён, повернув ко мне голову. — Жаль. Но зато ты способен перемещать людей. — Ты не покинешь Сингапур. — Я помню, я должна вернуться к Сынри. — На мне очков не было, поэтому Дракон мог видеть мой взгляд, а я его — нет. Несправедливо, но как иначе? Это же Сингапур, это же его король. — Что ж, буду надеяться на него. Он, конечно, в Россию меня тоже не вернёт. Но, может, свозит в Альпы? Или Финляндию? Слышала, там очень красиво. Я не хочу отмечать Новый год в Сингапуре. Ведь как его встретишь — так и проведешь. — Моя рука, свисавшая с шезлонга, вдруг была взята в ладонь Джиёна, прохладную, будто он, как порядочное земноводное, всегда имел кожу холоднее, чем кожа человека. — Что это с тобой, милый? — вновь с плохо скрытой язвительностью произнесла я последнее слово. — Приступ нежности? — Не то чтобы приступ. Так, лихорадит. — Это не заразно? — ухмыльнулась я, крепче сжимая его пальцы. — Ты думаешь, мы способны друг от друга чем-то заражаться? По-моему, у нас стойкий иммунитет. Ты до сих пор наивная Даша, я до сих пор Джиён-ублюдок. — Ну, тогда я спокойна. Хотя… — Таинственно улыбаясь, я легла на бок, к Дракону лицом. — Я уверена, что изменения произошли. Пусть их не видно, или они не так очевидны, но такое продолжительное общение не могло пройти бесследно. Ты от меня наверняка подхватил какие-нибудь идеи, как и я от тебя. — Ну, идей и мыслей у тебя маловато, чтоб их подхватывать, — засмеялся Джиён. Я шлепнула его свободной рукой, дотянувшись. — Ладно-ладно! Зато у тебя полно эмоций и чувств. Может, я тоже стал жалостливым и добрым? — Тогда я тоже могла от тебя подхватить чувства. — Ненависти и презрения? — Ощущая прилив сил и актерского мастерства, я изобразила из себя совершенно натурально то, что, как мне показалось, должно было произвести на него впечатление: — Нет, любви. — Моя рука, которая только что его ударила, дотянулась до солнечных очков и обнажила взгляд Дракона, хищный, узкий, но волевой и, как никогда, внимательный. — Любви? От меня? — Да, ты же любишь себя. — Ты теперь тоже любишь себя? — Может, я теперь тоже люблю тебя? — Раньше я не стала бы забавляться с такими словами, не зная об их искренности. Но теперь, особенно после Мино, который ещё отдавался болью в моём сердце, мне увиделась другая картина, что любовью, не настоящей, фальшивой, можно играть и забавляться, как делает это Джиён с добром и благожелательным поведением во время нашего совместного проживания. Эта людская любовь так далека от той, которая подразумевалась в Боге, которую нельзя было понять. Мне хотелось затащить Джиёна в обман, одурманить, одурачить, проучить ложью, основанной на чувствах, как это делает он сам. Он изучающе глядел на меня с минуту, так что я начала краснеть и покрываться мурашками, и отвернулась. — Как я уже когда-то сказал, твоя любовь слишком дешева, потому что делится на всех. — Это не обязательно моя вина. Возможно, никто не заслужил её целиком и полностью, — пожала я плечами. — А возможно, она находится в поиске одного, достойного. — Значит, Мино не подошёл? — Мне опять захотелось плакать. Он подошёл! Мне он подошел. Это я ему не подошла. Ему полюбилась та, другая. А я… я могу засунуть свои чувства куда подальше. — Я тоже не подойду, Даша. — Держа меня за руку, Джиён стал подниматься и поднимать меня. — Тебе никогда никто не подойдёт, потому что ты постоянно пялишься вокруг и стараешься быть внимательной ко всем, что и приводит к твоей переменчивости. Ты отыскиваешь во всех что-то хорошее и начинаешь их за это любить. Я бы не хотел пассию, которая щелкает лицом по сторонам. — Господи, ты вообще спишь с одними, а представляешь других! — А ты нет? — просиял Джиён. Я замолчала. Да, и я теперь такая же. Но если бы я спала с Мино… — Вот видишь. — Он потянул меня к бассейну. — Пошли, окунёмся ещё. — Я сначала села на край, погрузив ноги, затем соскользнула в воду, а Дракон прыгнул слету. Вырвавшись из-под воды на поверхность, потря